Особенности процессуального познания, обусловленные природой и современным назначением уголовного судопроизводства познания

Современное обсуждение особенностей и проблем познания в уголовном судопроизводстве целесообразно не для выяснения того, какая идеология лучше и правильнее. Выявления и серьезного научного анализа требуют реальные проблемы и существенные искажения закона в практике судопроизводства, которые становятся все опаснее для соблюдения принципа законности в нашем государстве и обеспечения прав каждого отдельно взятого человека, вовлекаемого в той или иной процессуальной роли в уголовное судопроизводство¹. Отвлекаясь от идеологического аспекта дискуссий об истине в уголовном судопроизводстве, остановимся еще раз на некоторых особенностях процессуального познания, которые, на наш взгляд, не получили пока должного исследования, но имеют прикладное и технологическое значение для решения вопроса о повышении качества этого познания.

Будем исходить из того, что особенности процессуального познания обусловлены природой и назначением уголовного судопроизводства. Правоприменительная природа процесса сама по себе предполагает необходимость правильного и полного установления фактической основы дела, иначе невозможно обеспечить правильное применение правовой нормы и регулирующее значение права в целом^{[1] [2]}. Современное правозащитное назначение уголовного судопроизводства (ст. 6 УПК РФ) предопределяет цели познания фактических обстоятельств дела и объем юридически значимого познания; его реализация тоже невозможна без правильного познания фактических обстоятельств дела.

Чтобы защитить права и законные интересы потерпевших от преступления (п. 1 ч. 1 ст. 6 УПК РФ) необходимо как минимум познать, что случилось в реальной жизни, какое правонарушение было совершено и в чем оно выразилось. Только фактические обстоятельства (время, место, способ, иные обстоятельства) позволяют узнать, является ли совершенное деяние уголовно наказуемым, к каким негативным последствиям для потерпевшего оно привело, какова степень общественной опасности. Необходимо столь же достоверно познать, кто потерпевший, в какой форме, посредством каких обстоятельств выразился вред, причиненный его правам и законным интересам, и как их можно защитить средствами уголовного судопроизводства и мерами, предусмотренными уголовным правом или иными отраслями права. Иными словами, чтобы защитить права и законные интересы потерпевшего, необходимо знать, каковы реальные фактические обстоятельства правонарушения, и понять, что и как следует защищать.

Чтобы защитить личность от незаконного и необоснованного обвинения, осуждения, ограничения ее прав и свобод (п. 2 ч. 1 ст. 6 УПК РФ), необходимо также прежде всего познать фактические обстоятельства действительно происшедшего. Только после этого можно определить, является ли совершенное деяние преступлением и каков состав этого преступления. Центральным вопросом, требующим познания, является вопрос, кто совершил деяние, является ли данное лицо субъектом преступления, виновно ли оно и какова форма его вины. Но познание обстоятельств преступления и лица, его совершившего, явно не исчерпывает объем познания, необходимый для зашиты от необоснованного обвинения. Познание требует установления и иных обстоятельств, которые могут не только отягчать, но и смягчать вину; выявления обстоятельств, оправдывающих действия виновного или исключающих его ответственность за них; обстоятельств, влекущих отказ от обвинения или требующих прекращения уголовного дела, или позволяющих его прекратить. И если такого рода обстоятельства устанавливаются уже в ходе судопроизводства, требуется познать еще и обстоятельства, связанные с реабилитацией лица, необоснованно обвиненного и привлеченного к уголовной ответственности.

Необходимость выполнения назначения уголовного судопроизводства по каждому уголовному делу означает, что процессуальное познание фактических обстоятельств, имеющих юридическое значение по делу и необходимых для правильного применения норм уголовного права и норм иных отраслей права при разрешении дела, и сейчас должно быть нацелено на правильность, соответствие действительности официальных выводов об обстоятельствах дела. Никто не мешает следователям искать истину при познании всех указанных обстоятельств тогда, когда это объективно возможно. При этом нет необходимости подменять решение прикладных процессуальных задач рассуждениями о философском содержании познания и истины, возводить в ранг целей доказывания установление «объективной истины», тем более пытаться в форме императивной юридической нормы давать определение философской категории «объективная истина».

Попутно отметим справедливость замечания Л. В. Головко о том, что для науки важно соблюдать «принцип единства критериев» в построении рассуждений^[3]. Научная дискуссия об истине продемонстрировала нарушение именно этого принципа, но нам это видится несколько иначе, чем изложено Л. В. Головко. Он упрекнул процессуальную науку в том, что она пользуется и иными категориями, имеющими философское основание, например справедливость, права человека и т. п., и не оспаривает правомерность их процессуального использования с позиций философской науки. Следует заметить, что указанные категории действительно все более широко используются процессуальной наукой, однако, как правило, без каких-либо отсылок к философии, каждая из указанных категорий получает сугубо процессуальное содержание. Так, справедливость получает правовое закрепление, во-первых, как материально-правовое требование к наказанию и приговору, означающее не что иное, как соразмерность назначенного наказания и правильно установленной тяжести совершенного преступления, а также характеристики личности преступника (ст. 6 УК РФ, ч. 2 ст. 389¹⁸ УПК РФ). Во-вторых, с ратификацией Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод (далее — ЕКПЧ) процессуальное законодательство России начинает воспринимать и процессуальное содержание требования справедливости судебного разбирательства в том объеме, который установлен ст. 6 ЕКПЧ¹. Все прочие рассуждения о справедливости и попытки связать требования истинности и справедливости в уголовном судопроизводстве являются, скорее, нравственно-идеологическими, чем собственно доктринальными.

Подобная ситуация складывается и с категорией прав человека. Процессуальная наука не использует философские аспекты этого понятия. Она ограничивается исследованием исключительно правового регулирования прав человека и обеспечения этих прав в уголовном судопроизводстве. Таким образом, принцип единства научного критерия предполагает, что любое понятие, любая научная категория, в том числе и «объективная истина», вводимые в процессуальную науку, а тем более формулируемые как правовая норма (в обсуждаемом законопроекте это предложение о дополнении ст. 5 УПК РФ п. 22¹), должны опираться на характеристики и особенности данного вида деятельности. Они не должны, игнорируя природу процессуального познания, наполняться идеологическими предпочтениями или философскими представлениями той или иной научной школы.

Объект познания в уголовном судопроизводстве представляет собой сложное и многоуровневое явление^{[4] [5]}, к познанию которого не применимы такие максимы марксистско-ленинской теории познания, как категорическое противопоставление объекта и субъекта познания, возможность «фотографического» отражения сознанием объективной реальности. Преступление как объект процессуального познания включает не только совокупность разнообразных фактических обстоятельств, имевших место в действительности, но и их юридическое, сущностное и неявное значение, которое одновременно требует и познавательной (гносеологической), и оценочной (аксиологической) деятельности. Поэтому здесь, как и в любой иной социальной практике, субъектом которой является человек, тесным и неразрывным образом переплетаются объективные и субъективные аспекты, которые требуют более подробного анализа, чем это делалось до сих пор; оценки не только объективной обусловленности результата познания, но и его субъективной составляющей. Категоричное требование объективной истины и ее бесспорного признания путем нормативного закрепления в законе в качестве цели познания фактически уводит процессуальную науку от обсуждения реальных проблем практики, делает идеологически непозволительным сомнение в возможности познания истины, а также в истинности результатов познания, изложенных в процессуальных решениях. Реальные проблемы практики в такой ситуации только вуалируются, но не решаются.

Познавательная деятельность в уголовном процессе имеет свои особенности как гносеологического, так и правового характера, поэтому и регулироваться она должна исходя не из идеологических предпочтений, а из этих особенностей. Представление о познании как отражении, понимаемом как «копирование», «фотографирование» действительности сознанием воспринимающего ее субъекта, является явным упрощением и предельным огрублением тех сложных познавательных процессов, в результате которых возникает или складывается знание. Многие авторы подчеркивают, что событие преступления как объект познания в уголовном судопроизводстве является событием прошлого. При этом важно понять и признать, что познающий субъект не только лишен возможности познать его непосредственно, он не может в реальности соотнести с ним полученное в процессе производства по делу знание, проверить «воочию» истинность последнего. Между тем вся проблематика истинности познания лежит именно в плоскости сопоставления содержания полученного знания (т. е. текста, который описывает это знание в словах) с действительностью, объективно существующей вне словесного текста и вне сознания познающего субъекта.

Определенными правами на осуществление процессуального познания в той или иной мере наделены многие участники процесса.

Одни — в силу процессуально-властного положения; другие — в силу наличия процессуального интереса в результатах познания. Очевидно, что ответственность за качество процессуального познания, его соответствие действительности может нести только тот субъект, для которого правильное познание является процессуальной обязанностью. В силу ст. 49 Конституции РФ, ч. 2 ст. 14 УПК РФ бремя доказывания обвинения лежит на стороне обвинения, все субъекты которого перечислены в гл. 6 УПК РФ с указанием объема прав и обязанностей каждого из них. Поэтому любая попытка возложить это бремя еще и на суд вступает в явное противоречие прежде всего с природой судебной деятельности и Конституцией РФ (ст. 49, 10).

Под обвинением в уголовном процессе подразумевается «утверждение о совершении лицом деяния, запрещенного уголовным законом, выдвинутое в порядке, установленном настоящим Кодексом» (п. 22 ст. 5 УПК РФ). С точки зрения теории познания результат познания в юридической сфере облекается в словесную форму и может существовать только как утверждение о фактических обстоятельствах, т. е. как текст с определенным содержанием. Следовательно, проблема истины как цели доказывания в уголовном судопроизводстве превращается здесь в проблему обоснования соответствия текста, утверждающего об обвинении, тому, что случилось в действительности. В свою очередь, эта проблема распадается на две самостоятельные и более «приземленные» практические проблемы качества текстов, содержащих утверждение об обвинении, и обоснование соответствия текста действительности.

Проблема качества утверждений об обвинении как текстов состоит, в частности, в том, что в силу их информативного назначения они должны содержать описания конкретных и индивидуальных фактов, используя соответствующий этому «язык фактов», и не подменять этот язык абстрактными правовыми терминами или малосодержательными «фразеологическими штампами». Излагаемые в тексте факты должны быть описаны ясно, логично, чтобы утверждения воспринимались однозначно всеми, кто знакомится с этим текстом или использует его в судопроизводстве. Анализ практики свидетельствует, что тексты обвинения бывают различными. При профессиональном и качественном расследовании фактические обстоятельства дела излагаются в процессуальном документе (прежде всего в постановлении о привлечении в качестве обвиняемого, затем — в обвинительном заключении, а в завершении — в приговоре) в точном соответствии с требованиями закона. В них указываются время, место, обстоятельства совершения преступления, детально излагаются действия, совершенные обвиняемым и свидетельствующие о его виновности, а также иные обстоятельства, имеющие юридическое значение по делу.

Но все чаще встречаются описания события конкретного преступления языком юридических терминов, что практически приводит к невозможности понять, что же случилось в реальной действительности. И такие тексты становятся основой для применения к терминам права соответствующей им нормы права. Это можно проиллюстрировать на примере обвинительного заключения по делу о краже, где фактические обстоятельства были изложены следующим образом:

«03 октября 2ХХХ года, примерно в 15 часов 30 минут, Е., являясь инкассатором ОСБ № ХХХХ, расположенного по адресу: г. К., пр-т К-в, д. 6-А, имея намерение на хищение чужого имущества, при получении инкассаторских сумок с деньгами в помещении банка по указанному адресу, воспользовавшись тем, что кассиры и другие инкассаторы отвлеклись и за ним никто не наблюдает, тайно похитил сумку, в которой находились деньги в сумме 450 000 рублей, принадлежащие ОСБ № ХХХХ, после чего с места происшествия с похищенным скрылся, тем самым причинив банку ущерб в крупном размере».

Из такого текста совершенно не видно, какие именно действия совершил обвиняемый, а это означает, что не указано, как именно проявились признаки объективной стороны преступления в этом конкретном деле. Что же дало следователю право утверждать, что совершена кража? Какие, например, факты стоят за фразой «имея намерение на хищение чужого имущества» применительно к данному конкретному делу? О каких действиях обвиняемого по данному делу идет речь, когда следователь пишет «тайно похитил сумку»! К сожалению, тексты обвинительных заключений все чаще содержат некие фразы общего типа, близкие к тексту закона, за которыми практически невозможно «увидеть» реальные события совершения именно данного преступления. Действительность «не просматривается» в таком тексте, поэтому становится невозможным судить о соответствии этого текста тому, что произошло на самом деле.

Изучение следственной и судебной практики, например по делам о преступлениях, предусмотренных ст. 228 УК РФ, показывает еще один распространенный подход к изложению текста обвинения. Практически во всех делах об этих преступлениях, за крайне редкими исключениями, в постановлениях о привлечении в качестве обвиняемого и даже в приговоре присутствует фраза о том, что «в неустановленное следствием время, в неустановленном месте или у неустановленного лица, при неустановленных следствием обстоятельствах N. незаконно приобрел...».

Такая практика сложилась не сегодня. Она имела место и в период действия УПК РСФСР, но в меньших масштабах, сохраняется и сейчас и совершенно не зависит от того, есть ли в тексте закона упоминание об объективной истине как цели доказывания¹. Верховный Суд РФ неоднократно признавал подобные тексты обвинения не соответствующими закону. При таком утверждении об обвинении нарушаются требования, прямо предписанные следователю, дознавателю и суду ст. 73 УПК РФ и остается не установленным, какие именно фактические обстоятельства эти субъекты познания установили. При таком изложении текста обвинения сопоставление его с реальным событием преступления становится невозможным. Невозможно установить, соответствует ли утверждение об этих обстоятельствах действительности и почему они признаются незаконными и преступными. Более того, подобные утверждения об обвинении не позволяют установить, когда было совершено преступление и какой уголовный закон подлежит применению, тем более в современных условиях, когда последний меняется постоянно. Остается не выясненным и такой вопрос, как срок давности привлечения к уголовной ответственности, который тоже обязан выяснять следователь, дознаватель в силу п. 5 ч. 1 ст. 73, п. 3 ч. 1 ст. 24 УПК РФ. Если обвинители не знают времени совершения преступления, то почему не толкуют это неустранимое сомнение в пользу обвиняемого как совершение деяния в период, свидетельствующий, что срок давности истек?^{[6] [7]}

В 2015 г. суды рассмотрели с вынесением приговора 106 164 дела о незаконных действиях с наркотическими средствами и психотропными веществами (ст. 228—233 УК РФ), что составило 15,4% от общего числа уголовных дел, рассмотрение которых в суде закончилось вынесением приговора¹. Если суды не реагировали на указанные и другие недостатки текстов обвинительных заключений, можно предположить, что такая «технология познания» никак не обеспечила ни правильности познания, ни законности правоприменения по этим делам. Между тем подобное «обыкновение» практики может быть отнесено, скорее, к «негативным технологиям», и принятия мер по устранению подобных недостатков практики уже было бы достаточно для существенного оздоровления расследования. Нужно ли для этого вносить предложенные Следственным комитетом РФ изменения в закон? Такие недостатки можно устранить, прекратив давать согласие руководителя следственного органа на направление прокурору обвинительного заключения, если его текст не отражает детального описания фактических обстоятельств дела или они остались неустановленными. Каждый прокурор должен без раздумий возвращать такое дело на доследование вместо того, чтобы утверждать подобные обвинительные заключения и ставить в неловкое положение государственного обвинителя и суд. Судья должен возвращать подобное дело прокурору в силу п. 1 ч. 1 ст. 237 УПК РФ. При таком простом изменении практики «всеобщей терпимости» к подобным и иным нарушениям УПК РФ не возникала бы необходимость вспоминать марксистско-ленинскую теорию познания, ибо причина не в ней, а в профессионализме, добросовестности и личной ответственности правоприменителя, а также технологичности процессуальной практики.

Требование закрепить в законе объективную истину как цель доказывания и как обязанность следователя и даже суда системно не согласовано и с другими положениями УПК РФ, которые явно не способствуют объективной истинности познания, потому что предусматривают принципиально иной процессуальный способ признания фактических обстоятельств дела бесспорно установленными. Речь идет о процессуальном познании обстоятельств дела при производстве в порядке гл. 40 и 40¹ УПК РФ^{[8] [9]}. Можно было бы говорить о том, что это исключения из общих требований истинности процессуального познания, но в 2015 г. в уголовном судопроизводстве 73,6% уголовных дел^[10] было рассмотрено именно в этом порядке, без судебного следствия и без судебной проверки доказательств, собранных следствием, без обсуждения вопросов их качества и достаточности. Объективная истинность такого познания является лишь теоретически возможной, но технологически ничем не гарантированной. Если сложить приведенные данные (15,4% + 73,6%), то получается, что как минимум в 89% уголовных дел проявляется неозабоченность законодателя и следственно-судебной практики проблемой истинности процессуального познания. Поэтому предложения закрепить в законе как правовую норму требование установления объективной истины по меньшей мере не опираются на реально существующие общественные отношения. Системность процессуального регулирования требует или отказаться от всяческих упрощений, ставящих под сомнение саму возможность достижения объективной истины, или признавать, что требование установления истины не является ни общим, ни обязательным; его можно выполнять только избирательно и только там, где такое объективно возможно. Однако это и так вытекает из действующего процессуального законодательства.

Более детального исследования и обсуждения требуют и практические аспекты проблемы соответствия утверждения об обвинении и действительности. И здесь на первый план выступает уже проблема не качества текста (утверждения), а того, чем обеспечивается обоснование его соответствия действительности. Проблема соответствия текста (утверждения) и действительности обусловлена тем, что процессуальное познание не является действием одноактным, по принципу «увидел — познал». Результат познания отделен от объективной реальности несколькими уровнями познавательной деятельности. Это существенно осложняет и технологию познания, и выбор критериев, позволяющих определить и оценить, соответствует ли текст обвинения реальности совершения преступления.

В теории доказательств сформировалось представление о двух уровнях познавательной деятельности. Первым уровнем познания признается практическая и логическая деятельность по собиранию, проверке и оценке доказательств. На втором уровне формируется умозаключение о фактических обстоятельствах дела как выводное знание, строящееся на основе совокупности собранных доказательств и оформляемое в виде соответствующего текста. Это представление в определенной мере обусловило и правовое регулирование, что нашло отражение в ст. 70, 71 УПК РСФСР, затем в ст. 85—88 УПК РФ.

В реальной практике процесс познания протекает значительно сложнее. Например, С. А. Шейфер в результате многолетних исследований пришел к убеждению, что доказательств, которыми можно было бы удостоверить утверждение об обвинении, в готовом виде не существует. В реальной процессуальной практике они не «собираются», а «формируются», причем формируются самим следователем в процессе доказывания^[11]. Такой вывод свидетельствует, что роль и значение субъективного фактора в формировании обоснования соответствия утверждения действительности неизмеримо возрастают, соответственно снижая степень «истинности» самого этого утверждения. Доказательства, формируемые самим следователем, содержат в определенном соотношении объективные элементы содержания информации и субъективные элементы преобразования этой информации в сознании следователя при ее восприятии и описании в тексте доказательства. В этом смысле они не могут «объективно», т. е. независимо от сознания следователя, свидетельствовать о соответствии его утверждения об обвинении тому, что произошло в действительности.

Большинство доказательств, присутствующих в уголовном деле, представляет собой определенные тексты, которые сами требуют соотнесения их с действительностью. Но событие преступления к моменту познания уже не существует в действительности в его целостном состоянии. В лучшем случае до момента познания в действительности могут сохраниться лишь отдельные фрагменты, результат или сопутствующие обстоятельства, так или иначе связанные с преступлением. Следовательно, текст доказательства может быть соотнесен только с этими разрозненными фрагментами реальности, сохранившимися на момент познания. При этом каждое из доказательств содержит лишь отобранную следователем часть информации о тех или иных проявлениях этих фрагментов события преступления, сохранившихся в действительности к моменту познания.

При таком двухуровневом понимании процессуального познания итоговое утверждение о событии преступления, построенное по правилам логики как выводное знание (текст), неизбежно соотносится только с совокупностью текстов доказательств, сформированных также следователем. Звено, позволяющее соотнести каждый из текстов с реальностью, исчезает. Возникает определенный логический разрыв в построении умозаключения от доказательства к событию преступления. Доказательства не говорят непосредственно о целостном событии преступления, они могут быть соотнесены лишь с отдельными фрагментами реальности. А сами сохранившиеся на момент познания фрагменты реальности не выделяются и не осознаются теорией доказывания как самостоятельный и непосредственный предмет познания.

В результате такой познавательной технологии утверждение о событии преступления не получает необходимого объективного подтверждения. В качестве критерия для оценки соответствия утверждения действительности познающие субъекты вынуждены оперировать только субъективным «внутренним убеждением». Это вступает в явное противоречие с пониманием «объективной истины» как особого свойства знания, свидетельствующего, что его содержание соответствует действительности, существующей независимо от сознания и тем более убеждений познающего. Рассуждения о некой общей социальной практике, жизненном и профессиональном опыте следователя как о критериях истинности процессуального познания^[12] не выдерживают критики уже потому, что уголовное судопроизводство имеет дело с единичным случаем и преступления, и его расследования, обладающими уникальностью и неповторимостью. Поэтому познание его фактических обстоятельств должно соответствовать не общей практике следователя, а объективной действительности этого единичного события.

Решению практической проблемы обеспечения соответствия утверждения об обвинении тому, что произошло в действительности, может способствовать выделение и более детальное исследование еще одного, первоначального уровня познания. Его непосредственным предметом становится познание тех фрагментарных и разрозненных фактов реальности, которые причинно связаны с событием преступления, отражают его отдельные характеристики, но в отличие от него сохраняются в объективной реальности на момент познания. Например, убийство как событие преступления со всеми его уголовно-правовыми характеристиками, завершено, и на момент познания его в объективной реальности уже нет. Но в реальности в результате преступления остался труп с определенными телесными повреждениями, находящийся в определенном месте в окружении определенной обстановки. Для удобства обозначения назовем именно это «фактом», употребляя слово «факт» в его обыденном смысле, как обычное слово, без сложных философских рассуждений о понимании термина «факт». Именно этот факт, являющийся, с одной стороны, лишь одним из фрагментов уже «ушедшего в прошлое» события преступления, а с другой — являющийся наличным фактом действительности в момент познания, становится непосредственным предметом познания следователя. Таких фактов, оставшихся в действительности как фрагменты конкретного преступления, может быть много или мало. Они разнообразны по содержанию и своим проявлениям, разобщены по месту в пространстве. Каждый из них является фрагментом реальности совершенного преступления, но эти фрагменты «остаются за кадром» осмысления современной теории познания и современной практики. Между тем акцентирование внимания на познании такого рода фактов как на непосредственном предмете познания по каждому делу могло бы технологически дать то основание, которое «свяжет» текст утверждения следователя о событии преступления с «остатками» объективной реальности, в которой оно произошло.

По сути, это в известной мере возвращает нас к вопросу о доказательственных фактах и обсуждению их значения как логического доказательства при построении умозаключения о событии преступления, на что обращали внимание еще дореволюционные российские процессуалисты. «Уголовным доказательством называется всякий факт, имеющий назначением вызвать в суде убеждение в существовании или несуществовании какого-либо обстоятельства, составляющего предмет судебного исследования», — писал Л. Е. Владимиров¹. В. Д. Арсеньев полагал, что факты, как и сведения о них, «в уголовном процессе выступают как доказательства»^{[13] [14]}. Позже, с уяснением информационной природы доказательства, наука отказалась от понимания такого рода фактов как доказательств.

Современная наука придает несколько иное значение термину «доказательственные факты» и относит к ним различного рода промежуточные факты, которые сами по себе юридического значения не имеют, но в условиях конкретного дела способствуют установлению главного факта^[15]. Справедливо подчеркивается при этом, что доказательственные факты сами подлежат установлению с помощью доказательств, т. е. требуют доказывания. Как правило, доказательственные факты в современной литературе и практике не считаются чем-то необходимым для процессуального познания. К ним прибегают только в отдельных случаях, когда возникает необходимость такого «косвенного» доказывания.

Между тем в практике уголовного судопроизводства познание по каждому уголовному делу начинается именно с познания того, что «осталось» в реальности от события преступления как его фрагменты, так или иначе связанные с уже прошедшим событием. Только эти фрагменты реальности и существуют не как тексты, составленные самим познающим субъектом, а как явления, существующие в действительности вне и независимо от сознания познающего субъекта. Они могут быть непосредственно или опосредованно познаны им; могут быть описаны им в виде текста, могут вообще остаться вне поля его восприятия, но при этом остаются существовать в действительности. Все процессуальные тексты — и описывающие образ события преступления, и фиксирующие доказательственную информацию, — могут быть проверены на соответствие именно этим фактам. Активное участие в доказывании не только властных, но и иных заинтересованных участников процесса могло бы способствовать выявлению фрагментов, оставшихся непознанными следователем, позволяло бы обращать внимание на необходимость их познания, что технологически могло бы обеспечить всесторонность и полноту фиксации информации, имеющей юридическое значение в данном конкретном деле.

Утверждение следователя о событии преступления — это лишь субъективно сформулированный им образ реальности, выраженный в форме текста. Процессуальные доказательства — это сведения (информация), т. е. по существу тоже тексты, отражающие следы события реальности так, как их воспринял и записал следователь. И только разрозненные факты объективной реальности, оставшиеся как проявления события преступления, существуют на момент познания как фрагменты самой реальности. Говоря о технологии процессуального познания, следует признать и учитывать, что такие фрагменты реальности имеют свои особенности, влияющие на процессуальные возможности познания фактов и оперирования ими в уголовном судопроизводстве.

• 1. Они существуют независимо от познающего субъекта, но предметом непосредственного познания могут стать только по его выбору.
• 2. Они связаны с совершенным преступлением различными пространственно-временными, причинно-следственными и иными связями. Посредством таких фактов проявляется результат преступного деяния или фактическое содержание самих преступных действий. Непосредственным предметом познания могут стать и факты, предшествовавшие или сопутствовавшие преступлению, или последовавшие за ним и в связи с ним, которые сохраняются на момент познания. Вместе с тем связи существующих фактов с прошедшим преступлением не всегда могут быть явными, что требует их выявления и оценки познающим субъектом.
• 3. Они в той или иной мере проявляют во внешнем мире признаки и характеристики самого совершенного преступления. Только по этим признакам и характеристикам можно реконструировать образ преступления в целом, что определяет их юридическое значение для процессуального познания.
• 4. Они существуют на момент познания и сохраняются еще некоторое время, что позволяет соотнести с ними результаты познания. Их познавательная ценность именно в том, что в отличие от самого события преступления они существуют, что дает возможность разным субъектам процессуального познания сопоставлять действительность и содержание знания (утверждения) о ней, гарантируя познание «вне разумных сомнений».

Это важное обстоятельство, влияющее на выработку правильной технологии познания. Рано или поздно проявляется временный характер присутствия таких фрагментов в объективной реальности. Они так же, как преступление, могут со временем исчезать, изменяться, разрушаться. Их, как правило, невозможно сохранять в реальной действительности в неизменном виде все то время, пока идет производство по делу. По существу, сохранение в объективной реальности таких фрагментов события преступления на момент процессуального познания порождает саму возможность получения процессуального доказательства. Фактические данные, сведения, на основе которых устанавливаются обстоятельства, подлежащие доказыванию по делу (ст. 74 УПК РФ), — это информация о тех фактах, которые «остались» от события преступления. Если они будут фиксироваться следователем в присутствии других заинтересованных субъектов процесса, например подозреваемого, защитника, потерпевшего, это существенно повысит объективность самого познания и полноту тех текстов, которыми оставшиеся фрагменты реальности описываются в протоколах следственных действий. Присутствие заинтересованных субъектов, имеющих разнонаправленный интерес в деле может оказаться более эффективным, чем понятые, чье участие существенно, но безосновательно сокращено в последние годы.

Формирование процессуальных доказательств становится способом процессуального получения, закрепления, сохранения и передачи всем другим участникам процесса информации об этих фактах. Достоверность доказательства может быть проверена сопоставлением с самим фактом только до тех пор, пока он сохраняется в реальности в неизменном виде. Этим обусловливается необходимость оперативно и качественно собирать доказательства; строго соблюдать процедуру следственных действий, обеспечивающую допустимость доказательства; широко и добросовестно использовать современные технические средства фиксации хода следственного действия и его результатов. В этом контексте решение о сокращении участия понятых в следственных действиях (ст. 170 УПК РФ) не может не подрывать возможностей установления объективной истины по делу уже в силу того, что доказательства лишаются важного подтверждения соответствия текста протокола следственного действия тому факту объективной реальности, который фиксируется при этом.

5. Особенность фактов такого рода еше и в том, что они проявляют во внешнем мире черты и характеристики события преступления лишь фрагментарно. Далеко не все проявления преступления сохраняются в объективной реальности. Далеко не все проявления может заметить и зафиксировать познающий субъект. Не исключается, что отдельным фактам познающий субъект не придаст юридического значения и оставит их непознанными. Поэтому непосредственным предметом познания должна быть вся совокупность юридически значимых фактов, посредством которых преступное событие отразилось в объективной реальности.

С одной стороны, гарантией познания всей совокупности фактов является высокий профессионализм и добросовестность познающего субъекта, его ответственность за качество познания. С другой стороны, гарантийное значение приобретает и состязательный характер познавательной деятельности. Если субъект, несущий бремя доказывания обвинения, по ошибке или сознательно оставил непознанными факты, свидетельствующие в пользу зашиты, технология процессуального познания должна позволять и обеспечивать возможность введения их в процесс познания стороной зашиты. Следователь должен быть заинтересован как можно раньше получить от защиты ходатайство о наличии фактов, которые он не заметил или оставил непознанными, проверить, есть ли они в действительности, установить их посредством следственных действий и учесть при формировании своего утверждения об обвинении. При этом познание фактов и опора на них в обосновании соответствия полученного знания действительности позволяет обвинению более аргументированно спорить с защитой. Показания подозреваемого, обвиняемого, ходатайства защитника, соотнесенные с реальными фактами, сохраняющимися в действительности в период познавательной деятельности, оцениваются с позиций их соответствия или несоответствия этим фактам.

6. Еще одна особенность такого рода фактов обусловлена тем, что преступление — это такое событие объективной реальности, которое, как правило, тщательно скрывают. Поэтому не исключены, а, скорее, закономерны ситуации, когда фактов, оставшихся в реальной действительности после преступления, явно недостаточно. Они могут быть уничтожены или сознательно искажены преступником. Преступник может создать «ложные факты», которые в действительности связаны не с самой преступной деятельностью, а с ее сокрытием. Далеко не всегда есть объективная процессуальная возможность распознать все эти искажения или получить достаточную совокупность фактов для построения правильного образа обстоятельств преступления и утверждения о нем.

Поэтому обсуждение возможностей установления «объективной» истины в уголовном судопроизводстве не может вестись без учета особенностей и сложностей практики. Термин «объективная» оказывается вообще непригодным для такой практики. Установление истины в обыденном смысле этого слова иногда бывает возможным. Когда это объективно возможно в условиях расследования конкретного преступления, следователь не вправе уклониться от установления истины. Но когда следователь сделал все, от него зависящее, а истина осталась непознанной, наличие неустранимых сомнений в достоверности или доказанности обвинения требует безусловного применения правил ч. 3 ст. 49 Конституции РФ, ч. 3, 4 ст. 14 УПК РФ и толкования сомнений в пользу обвиняемого. Следовательно, результатом познания в реальной процессуальной практике может быть как установление истины, так и невозможность ее установления. Использование иных допускаемых процессуальным законом юридических правил доказывания, закрепленных как презумпции, преюдиции, фикции, свидетельствует о необходимости учета индивидуальных особенностей дела и его расследования, допуская возможность в конкретных случаях ограничиваться уровнем только формального обоснования выводов и решений по делу, оставляя вопрос об истинности познания в данном деле открытым. Поэтому догматический перенос каких бы то ни было философских положений в доктрину уголовного процесса не способствует развитию частной уголовно-процессуальной теории познания, а лишь препятствует поиску эффективных научно обоснованных и технологичных решений, которые соответствовали бы природе и процессуальным условиям познания в этой сложной и противоречивой сфере практики правоприменения.

• [1] Об убедительных и явно не единичных примерах беззакония в уголовном судопроизводстве см., например: Колоколов Н. А. Момент истины // Библиотека криминалиста. 2012. № 4 (5). С. 118—142.
• [2] Правоприменительная природа процессуальных решений как результата процессуальной деятельности показана в том числе в работах П. А. Лупинской. См.: Лупин-ская П. А. Решения в уголовном судопроизводстве: теория, законодательство, практика. М„ 2006.
• [3] См.: Головко Л. В. Теоретические основы модернизации учения о материальной истине в уголовном процессе // Библиотека криминалиста. 2012. № 4 (5). С. 68.
• [4] См.: Трубникова Т. В. Право на справедливое судебное разбирательство: правовые позиции Европейского Суда по правам человека и их реализация в уголовном процессе Российской Федерации: учеб, пособие. Томск, 2011.
• [5] См. об этом: Воскобитова Л. А. Некоторые особенности познания в уголовном судопроизводстве, противоречащие мифу об истине // Библиотека криминалиста. 2012. № 4 (5). С. 56-65.
• [6] Эта практика существует и по делам о незаконном приобретении оружия, боеприпасов. Более того, такая практика изложения утверждений об обвинении начинает проникать и в уголовные дела, где, казалось бы, немыслимо изложение обстоятельств дела в такой форме. В деле по обвинению М. фактические обстоятельства были изложены, например, так: «... в неустановленное следствием время в 2010 году, но не позднее 23 часов 37 минут 23 июля 2010 года, в неустановленном следствием месте... М., имея умысел на совершение насильственных действий сексуального характера в отношении... малолетней М., совершил в отношении нее, то есть лица, не достигшего четырнадцатилетнего возраста, иные действия сексуального характера....» (архив Таганского районного суда г. Москвы за 2011 год. Приговор по делу № 333847 от 5 сентября 2011 г.). Как можно описывать «развратные» действия, если следователь утверждает, что нс знает, когда, где и в какой обстановке они были совершены? Вопрос о доказанности самих действий вызывает также много вопросов и недоумений, но это отдельная тема (см. об этом: Эксар-хопулоА. А. Дело, которого не должно было быть... // Эксперт-криминалист. 2012. № 1).
• [7] Именно на эти правовые нарушения указывает Верховный Суд РФ, изменяя приговоры с такими формулировками и исключая признак «незаконного приобретения» и по делам о наркотиках, и по делам о незаконном приобретении, ношении, хранении оружия и боеприпасов (см. определение Судебной коллегии Верховного Суда РФ от 26 сентября 2006 г. по делу № 56-ДП05-74; постановление Президиума Верховного Суда РФ от 30 августа 2006 г. № 454-П06 и др.).
• [8] См.: Отчет о работе судов общей юрисдикции по рассмотрению уголовных дел за 12 месяцев 2015 г. Сайт Судебного департамента при Верховном Суде РФ. 1ЖЬ: http://www.cdep.ru.
• [9] См.: Васильева Е. Г. Для оправдания достаточно «состязательности», для осуждения необходима объективная истина // Библиотека криминалиста. 2012. № 4 (5). С. 54.
• [10] В 2015 г. суды общей юрисдикции рассмотрели с вынесением приговора 707 867 уголовных дел, из них в особом порядке — 521 494 дела (см.: Отчет о работе судов обшей юрисдикции по рассмотрению уголовных дел за 12 месяцев 2015 г.).
• [11] См.: Шейфер С. А. Доказательства и доказывание по уголовным делам. М., 2008. С. 32-36.
• [12] См.: Победкин А. В. Моральные победы не считаются? // Библиотека криминалиста. 2012. №4(5). С. 220, 221.
• [13] Владимиров Л. Е. Учение об уголовных доказательствах. СПб., 1916. С. 100. См. также: Викторский С. И. Русский уголовный процесс. М., 1997. С. 68; Лупин-ская П. А. Доказательства в советском уголовном процессе: лекция для студентов ВЮЗИ. С. 5-7.
• [14] Арсеньев В. Д. Вопросы общей теории судебных доказательств. М., 1964. С. 7. Позже такая точка зрения была подвергнута критике.
• [15] См.: Смирнов А. В., Калиновский К. Б. Уголовный процесс: учебник / под общ. ред. А. В. Смирнова. СПб., 2004. С. 180.