МЕКСИКА, ЛАДЛОУ, МИРОВАЯ ВОЙНА: ПРОБЛЕМЫ И УРОКИ

Вехой в становлении Рида-революционера стала Мексика. Если кто-нибудь из американских писателей того времени был рожден для того, чтобы написать о мексиканской революции, то им был Рид. Четыре месяца провел он с повстанческой армией крестьянского вожака Панчо Вильи. Подружился с неугомонными и вспыльчивыми «компанерос». Делил с ними ночлег и стол. Танцевал искрометную «Кукарачу». Наблюдал штурм Торреона. Рисковал жизнью^[1].

Не один Джон Рид в качестве корреспондента отправился в эту страну, охваченную пламенем крестьянского восстания. Там было немало других американских журналистов. Но только его репортажи, объединенные позднее в книге «Восставшая Мексика» (1914), романтической, многоцветной, словно бы напоенной южным солнцем, — не потускнели от времени. Вошли в историю американской литературы.

«Восставшая Мексика»: романтика революции. В «Восставшей Мексике» проза Рида, до того жестковатая, скупая, неожиданно засверкала радугой романтических красок. Синева неба, белизна глинобитных хижин, раскаленная желтизна пустыни, пестрые плащи пеонов, щедрость мексиканского пейзажа — эти образы придают книге особый колорит¹.

В не меньшей мере поразили читателя своей подлинностью батальные сцены книги. Редьярд Киплинг, первый англичанин Нобелевский лауреат (1907), многоопытный мастер батальной прозы, прочитав корреспонденции Рида, присланные с полей сражения в Мексике, отозвался так: «С Джона Рида начинается репортаж». В книге Рида война ощущалась непосредственно, во всей жестокой реальности, с кровью, страданиями раненых, грохотом шрапнели, смертельной усталостью — без той ложноромантической псевдогероики, которая отличала корреспонденцию его коллег. Рид словно бы переносил читателя в эпицентр событий, заставлял его слышать гром боя, видеть происходящее глазами солдат. Это отчетливо заметно в сцене штурма Торреона, ставшего сердцевиной книги.

«Восставшая Мексика» — значимая веха на пути Рида к «Десяти дням». Особое искусство Рид проявил в создании массовых сцен, исполненных динамики и движения, в которых действует его новый герой — революционный народ. Это солдаты, идущие в поход, и их жены и дети, следующие за армией со своим нехитрым скарбом в товарных вагонах. Это пеоны, пестрый, колоритный мощный человеческий поток, текущий, подобно бурной реке. Эти люди показаны на привале, в атаке, в бою и в часы отдыха.

Так возникал в книге собирательный образ мексиканского народа, поднявшегося на борьбу. Он складывался из многообразных эпизодов и сцен, из отдельных, словно бы случайно выхваченных «людей из толпы». Этот, на первый взгляд, пестрый, хаотичный материал — выразителен и значим. В книге сказалось присущее Риду искусство отбора типических явлений из разнородного потока фактов, что явилось результатом его верной социальной, классовой оценки событий. Как типичны, многозначительны эти безымянные «люди из толпы», нередко с такой проницательностью выражающие народную точку зрения на происходящее. Ночуя в асьенде, он слышит выразительный разговор бедняков пеонов о церкви: «У попов нет ни стыда, ни совести, раз они при нашей бедности берут десятую часть всего, что мы имеем». Безымянный, изможденный от голода старик рассуждает: «Революция — это хорошо! Когда она победит, мы с божьей помощью никогда, никогда не будем голодать».

Этот ридовский прием получит, равно как и некоторые другие, преломление, будет закреплен в «Десяти днях, которые потрясли мир».

Незабываем народный вожак Панчо Вильи, многогранно обрисованный. Рид делает экскурс в его прошлое, показывает Вилью в бою, в момент смертельной опасности, и на привале, в общении с компанерос. Мы узнаем о его заветной мечте — сделать Мексику счастливой. И убеждаемся в том, как любят его солдаты. Рид не приукрашивает своего героя: Вилья неграмотен, грубоват, по-крестьянски угловат, но прямодушен. Но этот пеон, поднятый на гребень истории, словно вобрал в себя здравый смысл народа. Образ Вильи, вождя крестьянско-демократического крыла революции, оттеняется у Рида очерченной с сатирическим нажимом фигурой Каррансы, лидера либеральных кругов, самовлюбленного человека, склонного к позерству.

Позднее, в книге об Октябре, Рид даст столь же острые, язвительные портреты русских меньшевиков. Но в России же он увидит, как из народной толщи стремительно вырастают революционные вожаки.

Рид был не похож на своих коллег-журналистов, охочих до выигрышного броского материала. Его проза не только подкупала своей достоверностью и искренностью. Восприятие событий «изнутри», солидарность с восставшими массами дали ему верное понимание смысла и значения крестьянского восстания. Обнаруживается немало общего в изображении народной войны у Рида и Серафимовича («Железный поток»), Вс. Иванова («Партизанские повести») и Бабеля («Конармия»): это сходство имеет типологический характер, объясняется известной общностью исторических условий. В целом же в «Восставшей Мексике» вызрели зерна того революционного эпоса, каким стали его «Десять дней».

«Война в Колорадо»: преступление капитала. В Патерсоне перед Ридом был лишь один эпизод классовой борьбы. В Мексике на его глазах развивалось народное восстание против угнетателей. А когда по возвращении в США он узнал о трагедии в Ладлоу, в Колорадо, расстреле бастовавших угольщиков наемными охранниками, разгромившими зимний лагерь из палаток, в которых ютились забастовщики со своими семьями, он поспешил на место событий. Уже в новом для себя жанре журналистского расследования собирал документы и факты, которые легли в основу его очерка «Война в Колорадо» (1914). Это было беспощадное обвинение, адресованное «железной пяте» и алчности монополий. Все явственней открывался перед Ридом раскол двух Америк. И сам писатель все больше отходил от того класса, к которому принадлежал по рождению.

По дорогам войны. Четыре месяца спустя после событий в Ладлоу в Европе разразилась мировая война. Тогда в обстановке всеобщей растерянности Рид выступил со статьей, спокойной и трезвой — «Война торговцев». В это время он уже называл себя социалистом. Патерсон, Мексика, Ладлоу дали ему бесценный опыт социального анализа. Он не позволил себя оглушить шовинистической пропагандой; уже в первых очерках он обнажил империалистическую, милитаристскую подоплеку всеевропейской бойни. В этом убедила его поездка за океан осенью 1914 г. Он побывал в Англии, Франции, Германии, столицах воюющих государств и в прифронтовой полосе. И сильнее, чем зрелище плодящихся братских могил и разрушений, ошеломило его другое: покорная безропотность, с которой оглупленные люди, нередко образованные, отправлялись на убой под аккомпанемент ура-патриотической истерии, в то время как социал-демократы по обе линии фронта, вчера еще прилюдно прокламировавшие свои антивоенные принципы, послушно превратились в социал-патриотов. Тем притягательней был для него пример тех, кто нашел в себе гражданское мужество пойти против течения. В их числе были Карл Либкнехт, Ромен Роллан.

Весной 1915 г. Рид вторично отправился в Европу: побывал в Греции, Сербии, Болгарии, Турции. Впервые увидел он Россию, где летом австро-германцы, прорвав фронт под Горлицей, развивали стремительное наступление, захватывая большие территории в Польше и Галиции. Русская армия терпела неудачи, происходил трагический исход мирного населения. Это была первая встреча Рида с Россией, где он наблюдал очевидные признаки развала царского режима. Итогом этой поездки стала книга «Война на Восточном фронте» (1916), построенная как серия путевых очерков, исполненных горечи и боли. Рид-романтик, каким он был в «Восставшей Мексике», уступил место хладнокровно-суровому наблюдателю, увидевшему безысходную трагедию «убиваемых народов». Правда, в этой книге, несколько фрагментарной и рыхловатой, не было той крепкой цементированности, внутренней цельности, которые отличали полотно о мексиканской революции. Это был как бы монтаж страшных «путевых картин», открывшихся Риду: он писал о беженцах, согнанных с насиженных мест, об умирающих в госпиталях, разрушенных городах, о страшном трупном запахе, висящем над полями сражений. Книгу снабжали иллюстрации сопровождавшего Рида художника Бордмена Робинсона.

Рид — антимилитарист. Рид возвратился в Америку убежденным антимилитаристом. А когда в апреле 1917 г. США вступили в войну, это означало для него не только крушение надежд на разрекламированное «миролюбие» Вильсона, но и веры в американскую демократию. Его позиция требовала немалого гражданского мужества. Отныне Джон Рид клеймит «вильсоновско-уолл-стритовскую войну», агитирует против воинской повинности. В ответ «патриоты доллара» подвергают травле «антипатриота» Рида. Двери крупных журналов, некогда публиковавших талантливого публициста, теперь наглухо для него закрыты.

Он печатается лишь на страницах единственного в ту пору антимилитаристского журнала «Мэссис» (где опубликован его очерк «Война в Патерсоне»), но и его вскоре закрывают.

• [1] Позднее Рид вспоминал: «...Я поладил с этими яростно сражавшимися людьми и с самим собой. Я жил полной жизнью и писал так, как мне уже никогда не писать». В фильме Бена Хекта «Вива, Вилья!» (1934), сделанном на основе книги Рида, поезд олицетвояет революционный ураган. Во многих мексиканских романах о революции 1910—1917 гг. этот образ занимает важное место (см. Кутейщикова В.Н. Мексиканский роман. М., 1971. С. 167—170). В 1972 г. режиссер Поль Ледюк поставил мексиканский фильм «Джон Рид. Восставшая Мексика», основанный на книге. В центре его — образ самого американского писателя, человека мужественного, исполненного симпатии к восставшим. Фильм получил высокую оценку в левой печати.