«НОЧЬ ЗУБРОВ»: ВОСПИТАНИЕ НАЦИСТА

Это подтверди и посмертно опубликованный в 1979 г. роман «Ночь зубров»; писатель трудился над ним с большой интенсивностью в течение пятнадцати последних лет, параллельно сотрудничая в Голливуде. Но роман все же остался незавершенным; Трамбо успел написать лишь первые десять глав, обнимающие ранний период жизни протагониста, нациста Грибена. Сохранился разработанный план заключительных глав в сочетании с отдельными сценами, заметками, письмами, в которых Трамбо делился своим замыслом с рядом критиков. Текст произведения, включая подготовительные материалы, извлеченные из архива Трамбо, подготовил к печати литератор Роберт Кирш. Роман и в незавершенном виде оставляет сильное впечатление; даже наброски и фрагменты, своеобразное дополнение к основному «корпусу» книги, читаются с неослабным вниманием. Заметно, что произведение писалось нелегко, урывками, в свободное от работы на киностудии время. В этом романе Трамбо вернулся к ведущей теме своего литературного творчества — осуждению войны, насилия над человеком, фашизма.

Трамбо и антифашистская тема в литературе США. Читая «Джонни...» и «Ночь зубров», вспоминаешь справедливую мысль советского драматурга А. Штейна: «Воина хоть и позади, но рядом. Живем ею, ее отчетливым эхом, ее беспощадной памятью»^[1]. Это ощущение есть и в творчестве Трамбо, Джонса, Херси, Хеллера, Майлера и других соотечественников Трамбо.

Антифашистская тема была жгуче актуальна. Известно, что экс-нацисты, избежав наказания, были пригреты американскими спецслужбами, стали служить в бундесвере, превратились в добропорядочных граждан. Тема эта, как известно, поднята в фильме Стэнли Крамера «Нюрнбергский процесс». В самой американской действительности имелась питательная почва для разного рода фашистских и профашистских тенденций, о чем Трамбо писал в своих антимаккартистских памфлетах и статьях.

Для Трамбо, прошедшего через маккартизм, тема злодеяний фашизма воспринималась очень лично, с болью. Он хотел напомнить об этих преступлениях своим соотечественникам, которые либо о них забыли, либо вообще плохо себе представляли, что творили нацисты в Европе.

Вспомним, что тема Освенцима в своеобразном, трагическом преломлении, возникает и в известном романе Уильяма Стай-рона «Выбор Софи» (1979), произведении, безусловно, сильном, сложном, но не во всем цельном и удавшемся¹.

В духе лучших традиций антифашистской литературы Стайрон показал страшную репрессивную сущность нацистского порядка, направленного не только против евреев, но и против других народов Европы. Участь Софи, поставленной перед страшным выбором — отдать одного из своих детей печам лагерного крематория, — не может не потрясти. При этом Стайрон опирается на историко-документальный материал, в том числе на дневники коменданта Освенцима Рудольфа Гесса. Есть у Стайрона и важный мотив, сближающий его с рядом писателей США, — признание генетической родственности нацистской расовой теории с расизмом «южного» американского образца.

Иной поворот тема фашистских лагерей смерти получает в мемуарной книге коммуниста Джозефа Норта «Нет чужих среди людей» (1957), в знаменитой заключительной главе «Воскрешение из мертвых в Дахау». Джозеф Норт, вошедший в Дахау сразу же после освобождения лагеря в мае 1945 г., увидел не только страшные картины человеческих страданий, но и героику антифашистской борьбы. Он рассказал об интернациональной солидарности, силе духа, способности к сопротивлению и взаимопомощи в самых отчаянных ситуациях. Вот почему с такой силой прозвучал пафос жиз-неутверждения в прекрасной финальной сцене его книги, сцене парада узников Дахау. Вот этот незабываемый финал: «Я был преисполнен сознания величия момента. Когда мы дошли до площади, я увидел бесконечные ряды людей в полосатой тюремной одежде... Трубы почетного эскорта, ярко сверкавшие в лучах солнца, которое высоко стояло в небе Баварии, зычно протрубили гимны союзных государств: “Америку”, “Марсельезу”, “Интернационал”... И тысячи так долго молчавших людей запели. Тихий, неуверенный гул голосов, ширясь и нарастая, медленно, постепенно переходил в крещендо небывалой, непостижимой силы. Величественные мелодии лились над бараками, над крематорием, над грудами мертвых тел, и, когда ребенок, сжимавший мою руку, поднял на меня свои огромные, безумные, полные слез глаза, я всем сердцем ощутил, что жизнь непобедима, и заплакал...»^[2]

Грибен: от прототипа к образу. Но вернемся к центральному персонажу романа Трамбо «Ночь зубров». Реальной моделью для Гри-бена, видимо, послужил уже упоминавшийся Рудольф Гесс, один из персонажей стайроновского романа; его дневники были положены и в основу знаменитого романа Робера Мерля «Смерть — мое ремеслом. Мерль-художник проследил всю жизнь Рудольфа Ланга (Гесса) от рождения и до позорной виселицы, он показал, как этот человек, отнюдь не садист, не наделенный некими генами преступности, напротив, трудолюбивый, исполнительный крестьянин, обрел нового «бога» в фашистском рейхе. Мерль сделал акцент на растлевающем воздействии преступной системы: Ланг усвоил человеконенавистническую доктрину, завоевал доверие Гиммлера и направил свои «организаторские способности» ради «высших германских интересов», то есть на истребление людей. Непоколебимо убежденный в «исторической правоте» своей миссии искоренения «неарийцев», прежде всего евреев, в ее государственной целесообразности, Ланг — Гесс превращает убийство в профессию. Он руководит производством особого рода, добивается эффективности во имя чудовищных целей^[3].

В чем-то сходный портрет дает и Дальтон Трамбо, но делает это по-своему, в присущей ему психологической манере. Для него судьба Грибена — модель восхождения нацистского «выдвиженца» из ведомства Гиммлера. На примере Грибена Трамбо показывал и генезис человеконенавистнической нацистской доктрины, и воспитание ее ревностных проводников.

На первых порах перед нами благопристойный, «хороший» немец. У него вполне добропорядочная семья. Отец, профессор музыки, по жестокой иронии судьбы дает сыну тройное имя Людвиг Рихард Иоганн в честь трех композиторов — Бетховена, Вагнера и Баха. Сызмальства Грибен — продукт прусской школы, столь хорошо описанной Генрихом Манном в «Учителе Унрате» и «Верноподданном». Он впитывает дух дисциплины, преклонения перед авторитетом власти, принимает на веру германо-тевтонские националистические мифы. Он человек, волевой, эгоцентричный, склонный на первых порах к юношескому идеализму. Вместе со своими сверстниками он отправляется на первую мировую войну, воспламененный националистическими призывами, с верой в «великую Германию» и кайзера. Война, убийства делают его безжалостным. Мы знаем, что молодые люди его поколения в лихорадочной атмосфере Германии первых послевоенных лет выбирали разные пути: об этом говорится в романах Фаллады, Келлермана, Зегерс. Один из фронтовых товарищей Грибена гибнет, сражаясь в рядах спартаковцев. Но дорога Грибена сворачивает вправо. Сначала он бесчинствует в рядах «фрайкора», реакционной военизированной организации, затем примыкает к фашистам. Ему, профессиональному ландскнехту, находящему самоутверждение в насилии и убийстве, импонирует социальная демагогия Гитлера. Грибен вступает в военизированные отряды СА, травит и избивает коммунистов, социал-демократов, евреев. Затем переходит в СС, в ведомство всесильного рейхсфюрера Гиммлера.

Вся его предшествующая карьера логично подводит к службе в карательном аппарате. Грибен — палач по убеждениям. Он пропитан тоталитарными доктринами своего хозяина, будучи верен одной из заповедей Гиммлера: «Эсэсовец должен быть готов прикончить свою мать, если получит подобный приказ».

Грибен — образцовый нацист, освобожденный от угрызений совести, — воспринимает это событие без эмоций.

Романист, однако, не превращает Грибена в некоего недочеловека, тупого, лишенного мысли. Этот нацист склонен к философствованию, поминает бога и судьбу, тяготеет к мистическим абстракциям, неравнодушен к музыке; с пятнадцати лет он по совету отца начинает исправно вести дневник, в котором с немецкой аккуратностью фиксирует свои деяния, комментирует их и даже цитирует Гете.

Шаг за шагом продвигается Грибен по ступеням эсэсовской иерархии. Накануне нападения на СССР его отбирают для выполнения особо ответственного задания рейхсфюрера в качестве командира одной из айнзатцкоманд; она будет орудовать на советской территории. Ее цель — уничтожение коммунистов, партизан, евреев, всех подозрительных. Клятва верности фюреру избавляет Грибена от сомнений.

Писатель цитирует дневник Грибена, протокольные записи, касающиеся очередных «акций». Не ведая жалости и пощады, Грибен косит из пулеметов и автоматов беззащитных людей, заживо сжигает их в заколоченных домах, предает смерти всех, включая младенцев. А потом, оглушив себя шнапсом, принимается за новые расстрелы.

Неслучайно, что свои злодеяния Грибен творит на Востоке — в Белоруссии, в Польше. Там он столкнулся с партизанским движением с массовым сопротивлением. Славяне подлежали превращению в рабов, истреблению. Подобным приказам и следует Грибен. Он делает это с присущей ему безжалостностью и пунктуальностью. Обо всем содеянном поверяет своему дневнику. Подобным способом Грибен «исполняет патриотический долг уничтожения людей».

Наступает 1942 г. Грибену дают новое назначение. Каратель получает повышение, переходит на руководящую работу в систему лагерей смерти. Там дело уничтожения людей будет рационализировано, поставлено на поток, станет «производством». Мелькают зловещие названия: Дахау, Берген-Бельзен, Бухенвальд. Наконец, Грибен — комендант лагеря Аушвиц-Биркенау.

Изображая Грибена, вершителя нацистских зверств, Трамбо акцентирует в нем наряду с бесчеловечностью патологическую жажду власти над людьми, безраздельного подчинения их себе. В этом ему неизвестны ни жалость, ни пощада. Даже его отношения с женщинами окрашены тягой к насилию и жестокости; это подтверждает эпизод с Лизель, красивой танцовщицей из кабаре, которой Грибен увлекся. Когда выясняется, что в ней есть еврейская кровь, Грибен отправляет ее в печь крематория.

«Ночь зубров» — это в чем-то роман воспитания. Или антивоспитания! Он внутренне соотносится с романом «Джонни получил винтовку», хотя, на первый взгляд, произведения эти очень различны. Но за обоими маячит страшный образ войны. Джонни — ее жертва; Грибен, напротив, воплощение ее чудовищной жестокости. Он профессиональный палач, военный преступник, на совести которого тысячи невинных жертв гитлеровского геноцида; он — напоминание о самых кошмарных страницах Второй мировой войны, включая, конечно, Холокост.

Психология палача. Избегая прямых публицистических комментариев, Трамбо, художник психологического склада, стремился не просто обличить Грибена — это было самоочевидным. Главное — проникнуть в его внутреннюю суть, проследить, как средний немецкий мещанин перевоплотился в слепое, беспощадное орудие нацистского террора. Грибен предстает в романе на склоне лет, на краю могилы, убежденным и нераскаявшимся нацистом; у него за плечами крах «третьего рейха» и несколько лет тюремного заключения. Трамбо не просто хотел потрясти читателя описаниями фабрик смерти; его главной целью было обнажить идейные и исторические корни, «теорию» и «практику», генезис античеловеческой нацистской доктрины. Чтобы добиться большей психологической достоверности, документальной неопровержимости, Трамбо строит повествование как рассказ от лица самого Грибена, перемежая его отрывками из дневника и писем нациста, предлагает исчерпывающую хронологию его деяний. Избегая прямых авторских оценок, он заставляет факты говорить за себя. Позволяет Грибену выговориться в своей зловещей «исповеди», саморазоблачительном монологе, в котором он не оправдывает себя, не раскаивается, а просто с бухгалтерской основательностью излагает ход событии. Грибен не карикатура, не плакатный монстр, а живое лицо. Тем страшнее его античеловечие. Он воплощение насилия, слепой жажды власти и жестокости, против которых всегда сражался Трамбо.

Роман адресовался тем американцам (отнюдь не малочисленным), для которых фашизм оставался понятием достаточно отвлеченным, туманным. Ведь в США и в Южной Америке благоденствовало много бежавших от возмездия нацистских преступников, да и сам Грибен, приговоренный после воины американским судом к пятнадцати годам тюрьмы, отсидел всего шесть, после чего был отпущен милосердной Фемидой на волю. А между тем, многие его соучастники по преступлениям, и об этом сказано, были «утилизированы» американскими спецслужбами.

Красная Армия, наступавшая с Востока, спасла миллионы людей от участи, уготованной им грибенами. (Об этом напоминает и повесть Альберта Мальца «Однажды в январе» (1966), действие в которой происходит в самом начале 1945 г. в Польше, когда во время эвакуации фашистского концлагеря, к которому приближаются советские войска, из него бежит шесть заключенных. Люди разных национальностей, они с трудом возвращаются к нормальной жизни, обретают веру в себя, в окружающих, познают тепло человеческих отношений и пробудившуюся любовь...)

Что же касается Грибена, то он, подобно многим эсэсовцам, спасся, как крыса с тонущего корабля; в отличие от Рудольфа Ланга из романа Робера Мерля («Смерть мое ремесло», 1952), он не кончил жизнь на виселице, а отделался сравнительно недолгим тюремным заключением. Теперь же, на исходе лет, философствуя и толкуя свои деяния, он находит им оправдание, считает, что прожил жизнь «колоссально».

Показав мир глазами Грибена, обнажив его пугающий в своей подлинности облик со всеми психологическими нюансами — и в общественной, служебной и в семейной, личной, даже интимной сфере, Трамбо сделал эту фигуру осязаемой, многомерной. И оттого еще более пугающей.

В одной из заметок, вошедших в текст романа, Трамбо высказывает тревогу: события, в нем описанные, «могут повториться». Он явно имел в виду тотальную гибель людей в пекле Третьей мировой войны. Он хотел художественно представить эту «мрачную тягу к власти», жажду «абсолютного господства», «превращение науки в слугу политики наподобие теологии»¹. Подобно роману «Джонни получил винтовку» он писал «Ночь зубров» как книгу-предупреждение, обращенную к соотечественникам. Как свое художественное завещание.

Когда в 1970-е гг. Трамбо писал «Ночь зубров», наметилась «разрядка» и казалось, что фашизм — преодоленное прошлое. Сегодня, когда героизируются бандеровцы, коллаборационисты и эсэсовцы, а игиловцы и им подобные фанатики возрождают варварство похуже нацистского, — антифашистское наследие Дальтона Трамбо обретает жгучую актуальность.

Trurnbo D. Night of the Aurochs. P. 141 — 142.

• [1] Цит. по кн.: Хаметов М.И. Адмирал Головко. М., 1984, с. 198. Подробно об этом романе см. статьи А. Зверева «Логика литературного десятилетия» и Н. Анастасьева «В поисках формы» в сб.: Литература США в 70-е годы XX века (М., 1983), а также раздел «Мерой ответственности» в кн.: Злобин Г. По ту сторону мечты. М., 1985. Г. Злобин приводит слова, сказанные ему Стайроном: «Мы, американцы, плохо отдаем себе отчет в том, что фашизм — абсолютное зло». Аналогичные мысли вложены и в уста героини романа, Софи Завитовской.
• [2] Норт Дж. Нет чужих среди людей. С. 311—312.
• [3] В США были опубликованы дневники Рудольфа Гесса, повинного в убийстве миллионов людей в Освенциме. В них он, в частности, писал: «Цели программы уничтожения казались мне справедливыми. Я не задумывался над ними. Я получал приказы и выполнял их». В частной жизни он предстает как добропорядочный буржуа, семьянин, садовод, любитель уюта, мечтавший, выйдя на покой, заиметь ферму. Нацизм лишил его совести, воспитал психологию палача, для которого убийство людей, причем наиболее эффектным способом, — производство сделок, оправданное высшими государственными интересами (см.: Bonosky Ph. Beyond the Borders of Myth. N.Y., 1967. P. 22-23).