Диссипативные процессы при

лексикализации звуковых комплексов

Интерес к «неструктурному» в структуре возник в 70-80 годы XX века в зарубежных исследованиях постструктурального направления (Ж. Деррида, Ж. Делез, Ж.-Ф. Лиотар, К.Касториадиас, Ю. Кристева и др.), «когда появилась необходимость осмыслить и систематизировать все то, что выходит за пределы строгой структурности, апории и парадоксы в тексте, наличие языковой нерасчлененности, «магмы», а также аномальные элементы, не имеющие статуса языковых единиц, - так называемые аспекты «изнанки структуры» [624, с. 17].

Лексикализация звуковых комплексов (как правило, окказиональная) представляет собой «неструктурное» явление в системе языка, поскольку превращение несловных языковых единиц в знаменательные слова представляет собой нетипичные образования не только по отношению к естественному, но даже и к поэтическому языку. Лсксикализироваться может любая языковая единица: отдельные звуки, комплексы звуков, морфемы, сочетания слов, предложно-падежные сочетания, т.е. в качестве понятия может выступать не только слово, но любая единица языка. Лексикализованныс элементы представляют собой маркеры синергетичности поэтического текста, поскольку каждая лексикализованная единица не имеет строго закрепленного за ней словарного языкового значения, а получает его только в контексте, в процессе лексикализации, представляя собой «пучок» новых смыслов.

Большая советская энциклопедия дает такое определение лексикализации: «Лексикализация - превращение отдельных элементов языка или их комбинаций в единицы словарного состава - лексемы или фразеологические сочетания. Лексикализация синтаксических сочетаний пополняет фразеологию общенародного языка. При этом полностью или частично изменяются значения входящих во фразеологизм слов (русское «держать камень за пазухой»), В некоторых случаях лексикализация словосочетаний представляет собой словообразовательный процесс, результатом которого являются сращения («плащ-палатка») и т.д., аббревиатуры («вуз», «местком»), наречия типа «смолоду», «поделом» и др.» [90, с.]

Способы лексикализации весьма разнообразны. Это может быть членение слова; создание «словокорней», лишенных морфологической определенности (окказиональное словообразование); образование фразеологических сочетаний; словообразовательный процесс сложения разных слов.

Иногда лексикализация может происходить только на семантическом, понятийном уровне, никак не проявляясь формально. В качестве иллюстрации данного феномена приведем очень интересный, но, как кажется, не бесспорный взгляд М. Эпштейна [173] на русскую приставку недо-, которая, по его мнению, лексикализовалась в самостоятельное понятие и, более того, стала одним из главных смыслообразующих понятий российской культуры. «Одна какая-нибудь приставочка или корешок, - пишет автор, - ... больше скажут народу о нем самом, о его путях и целях, чем любая конструкция или конституция, не извлеченная из языка, а ему навязанная» [167, с. 4]. Приставка «недо-» участвует в образовании примерно двухсот слов. Другие европейские языки нс содержат подобной приставки и переводят ее по-разному. Приставка «недо-» содержит в себе некий парадокс, причуду, даже оксюморон. Она состоит из двух самостоятельно употребляемых элементов: приставки «до-», обозначающей доведение действия до конца и частицы «не-», которая отрицает то, что «до-» обозначает. Цель обозначена в модусе ее недостижения. Приставка «недо» одновременно посылает действие вперед, до упора - и отбрасывает назад. Казалось бы, если действие не доходит до предела, то зачем его этим пределом и мерить? Приставка недо - это неразрывное сочетание порыва («до») и обрыва («не»). Недо - это наша российская практика освобождения от результатов действия. Строй - и недосграивай. Отдавай себя делу, но не будь рабом его цели. Что бы ты ни делал, чуточку недоделывай, оставляй щелку между собой и пользой. Недо - это бережность самой небрежности. Недо - это не абстракция, это бытовое, каждодневное, сиюминутное наполнение нашей жизни, ее обрывистость, торопливость, несвершснность. Это и есть формула повседневности, сплошь состоящей из проблесков недо, его тихого мерцанья и копошенья, жизни всегда недопеченной, недооцененной, недожитой. «Русский язык еще недоосмыслен. - делает вывод М. Эпштейн. - Где наши дао и <)э, ци и жэнъ, инь иян- понятия, извлеченные китайскими мудрецами из обыденного языка и вернувшиеся в язык, в сознание народа как освященные традицией знаки глубочайших вещей и правила жизни? На нашем языке есть прекрасная поэзия и проза, но нет священной книги, рожденной из корней этого языка, нет мудрости, которая выражалась бы в значениях самих слов и их составляющих» [167, с. 4].

Статья М. Эпштейна, на наш взгляд, говорит не только о приставке «недо-», но и о значимости в языке (возможно, в перспективе) самого процесса лексикализации. Благодаря этому языковому процессу выявляются глубинные смыслы значимых элементов слов, которые составляют, наряду с полноценными словами, картину мира данного языкового сообщества.

Одним из активных видов лексикализации является лексикализация корневых морфем, которые в современном естественном языке употребляются только в составе производных слов. Например, звездъ, рядь, ёжь, рьянь у В. Маяковского, ржавь, сырь, хмурь, хлюпь, бель, бредь у С. Есенина и под. В таких лексемах, освобожденных от грамматических формантов, значение определяется функционально - контекстом употребления, структурой предложения. В силу этого такие лексемы представляют собой зоны бифуркации: в них на единицу звучания приходится больше смысла, «энергии мысли», потому что мысль, заключенная в грамматических категориях выражается не в дополнительных морфемах, а в способе употребления данного слова, в значимости окружающего контекста. Синергетизм данных слов выражается также в том, что одно и то же слово, не изменяясь, способно выполнять разные грамматические функции, например: вежливая молвь, суровая стынь (сущ.), молвь слово царское, не стынь на ветру (глагол) и под. Сам процесс высвобождения корня из многослойной морфемной оболочки, лексикализация первообразного ядра слова является диссипативным процессом рождения многочисленных смыслов. И самый главный источник синергетичности данных слов - все они не предшествуют своим производным (например,молвь -молва, молвить, замолвить, обмолвка и т.д.), как древние корни, а интегрируют в себе их исторически развившиеся значения. Например: То вскачь по хребтам наклонным, /То- снова крутъ. / За красным, за красным конным / Все тот же путь (М. Цветаева). Хотя данное слово создала М. Цветаева, оно (в силу «оголенности» корня) воспринимается не столько производным, сколько производящим, т.е. той синкретической лексемой, от которой призведены прилагательное крутой, глагол крутить, существительное крутизна. Л.В. Зубова [226], рассматривая слово круть у М. Цветаевой, раскрывает в нем «полимотивацию», т.е. производность от таких разных слов, как крутой, крутить, круча, крутизна с одновременной интеграцией в лексеме крутъ всех их значений. Само это свойство слова - быть производным, но восприниматься производящим - носит синергетический характер. В силу этого каждая лексикализованная корневая морфема представляет собой зону бифуркации, в которой проявляется не одно значение, а многие глубинные смыслы. По поводу лексикализо-ванных корней типа круть, синь, стук и под. Л.В. Зубова пишет: «Эти слова производны, т.к. они произведены от прилагательных и глаголов, и в то же время непроизводны, т.к. не содержат материально выраженных аффиксов... При этом реставрированная первичная форма, совпадающая со словом-этимоном по звучанию, не тождественна ему по смыслу: на этапе обратного словообразования она оказывается обогащенной значениями имеющихся в языке однокоренных слов. То, что в исконном (может быть, праславянском) слове существовало только как потенция будущего развития, предстает итогом развития. Новое смыкается со старым...» [226, с. 63, 64]. Таким образом, вновь созданное слово, представляющее лексикализацию корня, не сводимо к слову-этимону, а обогащено всеми исторически развившимися значениями его производных слов, в силу чего оно потенциально синергетично и способно рождать самые разнообразные смыслы в условиях определенного контекста.

Лексикализовываться в поэзии может не только корень, а часть слова [598, II, с. 334]:

Кача - «живет с сестрой» -

Ются - «убил отца!» -

Качаются - тщетой

Накачиваются.

В данном контексте 3 маркера синергетичности: 2 - лексикализация, 1 - звуковое подобие лексем кача, ются, качаются, накачиваются', КС = 0,75. Кача и Ются - с одной стороны, являются частями глагола качаются, с другой - в данном контексте они представляют собой самостоятельные лексемы с неопределенным лексическим значением. В силу этого данные лексемы представляют собой зоны бифуркации: аттрактор может получать любое направление, поскольку семантическая фракталь у этих созданных поэтом лексем практически нс имеет границ (в них можно “вложить” любой смысл). Поэтому и анализ данных строк объективно будет иметь значительный элемент субъективности.

Для адекватности интерпретации данных строк необходимо учесть более широкий контекст всего стихотворения, которое называется «Читатели газет». Читают газеты жеватели мастик, глотатели пустот, хвататели минут, чеса тел и корост, создают газеты смесители кровей, сама газета - экзема, мир газет - гнойный лазарет. Как нам представляется, реализуясь в тексте, лексемы Кача и Ются указывают на одушевленность объектов, так как говорят о действиях, присущих людям, т.е. являются именами собственными, которые функционируют во фрактали «аморальные и преступные действия». Но, чтобы охарактеризовать объекты с отрицательных сторон, нет необходимости в такой языковой игре (можно было бы использовать обычные личные имена). Поэтому, с другой стороны, Кача и Ются могут представлять собой символы аморальности, т.к. после данных лексем поэт дает их «расшифровку» через тире и в кавычках: «живет с сестрой», «убил отца». Объединение в одной смысловой фрактали лексем Кача, Ются, качаются, накачиваются (тщетой) вербализует глубинные смыслы стихотворения: становясь читателем газет, человек теряет свою индивидуальность, не имеет ни черт, ни лиц, ни лет, становится все менее и менее нравственным; принимая газетную жвачку, поклоняясь Кача и Ются, он становится частью пустой и безликой толпы.

Рассмотрим еще один пример [457, с. 81], раскрывающий важную роль лексикализованных единиц в рождении трансцендентных смыслов в поэтическом тексте:

Сер - это кто? - жант.

Вер - какой это? - ный.

Со - что ли? - держант.

Стра - кого это? - ны.

Го - что прикажете? - тов В яро - ваше...стео! - сти Вра - этих? - ага! - гое.

Сне - под нёготь их! - сти.

Но ера - медленно - ги Спе - по приказу - шат,

Хоть но - от удара - ги Дро - а что делать? - жат.

Толь - и откуда? - ко Ма - их берешься? - ать!

Сколь - ежегодно - ко Выпи - приходиться - мать!

Сер - это кто? - жант.

Груст—столетиями - но Сер - приходится - жанту,

Уст - если б только! - но

Содер - ругаться - жанту (Д. Пригов).

За счет лексикализации и весь текст, и каждая строфа имеют высокий коэффициент синергетичности = 1,0 (для строф А = 4, N = 4; для всего стихотворения А = 20, N = 20). Каждая строка стихотворения является точкой бифуркации, в которой происходит диссипативный процесс рождения новых смыслов. В стихотворении пересекаются, взаимонакладываются две основные фрактал и: «внешний мир», в котором оказался сержант и его «внутренний мир, внутренняя речь». Существование двух фракталей, несущих (одновременно!) разную информацию и разные смыслы, является синергетическим процессом. Здесь мы наблюдаем трансмерные переходы значений лексем, линейно разворачивающихся в тексте, в иное семантическое пространство. Фракталь «внешний мир» выражается лексикализованными единицами и может быть представлена автономно следующим образом: Сержант. Верный.

Содержант. Страны. /Готов В ярости Врагов. Снести, /враги Спешат, ноги дрожат. / Только Мать! Сколько вынимать! Сержант./Грустно Сержанту, Устно Сержанту. Без слов-вставок, без внутренней речи лирического героя не только нарушается информативная целостность стихотворения, но вообще не выявляется его смысл.

Разрыв слов в каждой строке как будто воспроизводит команды (типа: смир-но! нале-во!). Любые команды в армии должны выполняться без рас-суждений, быстро и беспрекословно. Здесь же мы наблюдаем как раз обратную ситуацию: сержант думает, рассуждает, лингвистически осмысливает ситуацию. Какие смыслы рождаются при диффузии двух фракталей? В первой строфе у героя в рамке звучащих команд возникают только внутренние вопросы: кто, какой, что, кого? Молодой сержант растерян, он еще только адаптируется к армейскому быту. Далее от строфы к строфе его состояние изменяется: проявляется не только готовность выполнить приказ, а выполнить его с подобострастием, чуть ли не лизнув командиру руку (что прикажете? Ваше...ство! этих? - ага! под нёготь их!); затем такого рода эйфория проходит, начинается осознание неизбежности жизненной ситуации, в которой он оказался, и диктуемых ею правил (медленно, по приказу, от удара, а что делать?); затем - почти философский анализ такой жизни (и откуда? их берется? ежегодно, приходится, это кто?). Последняя строфа может быть понята только одновременно в обеих фракталях, поскольку внешняя ситуация как будто «вливается» во внутреннюю речь лирического героя: грустно сержанту, устно содержанту. Иными словами: столетиями грустно приходится сержанту, если бы только устно ругаться сержанту. В последней строфе появляется дополнительный маркер синергетичности - нестандартная синтагматическая связь устно содержанту (наречие устно функционирует в качестве категории состояния), которая представляет собой важную точку бифуркации, в которой по-своему подытоживается весь глубинный смысл стихотворения. Свое внутренне Я оказывается самым главным собеседником и оппонентом. Если бы все начиналось и заканчивалось лишь устно, во внешнем проговариваемом мире, он бы сузился до армейского плаца и военных команд; а внутренний диалог - дорога в бесконечный мир, который есть душевное спасение любого человека.

Иной тип лексикализации наблюдается в стихотворении А. Вознесенского «ЛЕСНОЙ РЕГТАЙМ» [126, с. 306-307]:

Ку-ку-/Миную Времени реку - ку-ку-ку-ку- / Читаю ли Матфея и Луку. / ку-ку-ку-ку-ку-ку-ку- /укушенный собаками бегу - /тебе не прозвонюсь через Москву - / ку-ку-ку-ку-ку-ку-ку-ку- /лишь состраданье неба привлеку, / Что клен, приставив пятерней к виску. / помахивая мне, как дурачку. / Меня диаг-нозирует: / «ку-ку!».

/Мы все - «ку-ку» - внизу, хоть наверху / Кухарка, слей чеченскую уху! - / ку-ку-ку-ку- ушу илиДу Фу-/ чужие яйца отыщи в шкафу - / кукареку! - ку-ку-ку-ку- из ху? /Куда? Отку... Откупорь бутыл-ку.../Прейску-иску-я рашен обеску... /Ку-ку-ку-ку- - подобно пузырьку, / Не капай нам всемирную тоску, / Оккультная пичужка на суку!..

Лишь в небе в акустическом цеху /Курехин оборвет свою строку - ку...

В данном тексте выявляется 23 маркера синсргетичности на 25 строк, таким образом, коэффициент синергетичности (КС) = 0,92. В стихотворении звукоподражание ку-ку является зоной бифуркации, причем с неограниченным количеством имплицитных смыслов. А. Вознесенский, используя такую форму, изменяет в этом контексте, на наш взгляд, сущность языкового знака: в данной лексеме (которая здесь уже не является звукоподражанием как таковым) означаемое не связано с означающим, которым могло быть, например, ко-ко-ко или мяу-мяу. Но тем самым означаемое, никак не ограниченное формой, приобретает способность рождать и эксплицировать самые разнообразные глубинные смыслы. Ограничение их разнообразия, т.е. функционирование в конкретных фракталах, определяется системными значениями окружающих лексем. На поверхностно-понятийном уровне (т.е. достаточно условно) можно выделить следующие смыслы: быстротекущее время человеческой жизни (миную Времени реку), чтение Евангелия (читаю ли Матфея и Луку), гудки в трубке телефона (тебе не прозвонюсь через Москву), душевное состояние (меня диагностирует: «ку-ку»), некоторая ненормальность современного человека (мы все - «ку-ку), противопоставление «чужого» (кукареку) и «своего» (ку-ку) с последующим желанием понять - ты кто? (из ху?), человеческое творчество (Курехин оборвет свою строку - ку...). Кроме того, игра частями полноценных слов, содержащих слог -ку- представляет собой некое зашифрованное высказывание: Куда? Отку... Откупорь бутыл -ку.../ Прейску -иску-ярашен обеску...С одной стороны, перед нами то же ку-ку-ку-ку, что в предыдущих строках, но, с другой - в них эксплицируется дополнительный смысл: откуда, откупорь, прейскурант, искушение, обескуражен. Концентрация форм ку-ку-, особый контекст, наполняющий этот звуковой комплекс разными смыслами, представляет собой диссипативный процесс самоорганизации невербализованных в тексте стихотворения глубинных смыслов, которые хочет передать поэт.

Возникает вопрос: зачем А. Вознесенский реализует именно такой прием словотворчества, какую художественную задачу он при этом решает? С одной стороны, кукушка насчитывает годы жизни, ее ку-ку (во всяком случае, в русской культуре) связывается с мыслями о жизни и смерти. С другой стороны, аттрактор может иметь и иную направленность: часто слова - бессмысленны, они лишь оболочка, прикрывающая наши желания, стремления, привычки, слабости, обыденность жизни. Ку-ку- - как некий символ поверхностности

и жизненного глянца. Многое в жизни не требует слов, а требует молчания, внимательного взгляда, глубокой мысли; вокруг слишком много пустых, ненужных, ни к чему не обязывающих слов; наш мир часто задыхается именно в - ку-ку-, которое одновременно олицетворяет и одиночество человека в мире: его зов, его собственное зовущее ку-ку- часто не слышит никто. Ни о чем, об этом в стихотворении прямо не говорится. Такие смыслы возникли как результат диссипативных процессов во всех зонах бифуркации (ку-ку). Данное стихотворение А. Вознесенского является, на наш взгляд, яркой иллюстрацией того, что поэзия представляет собой ту область творческой деятельности человека, посредством которой он получает возможность хотя бы отчасти «проникнуть» в область трансцендентности.

В исследуемых идиостилях выявляются разные виды лексикализации. Диссипация глубинных смыслов возникает, как уже говорилось, не только при лексикализации частей слова, но и при лексикализации сочетаний слов, предложно-падежных сочетаний, разных типов предложений: Проектируется канал / Юность-Старость, как Волго-Дон (М. Светлов). 1. Сексуальные Робеспьеры, /бросьте эксы. 2. Опробуйте своей моделью, / как «анти» превращается в античность. 3. «Как вы поживаете?! - «Скрымтымным...» / «Скрымтымным!» — «Слушаюсь. Выполним» (А. Вознесенский). Славен тот, кто людей лже-Христом не учил (Е. Евтушенко). 1. От тебя у меня, клекот-тот-хрип — / Лира, лира, лебединый загиб. 2. Черный бог, / Ворон-бог, /Полночь-бьет-бог. (М. Цветаева).

Самым активным способом лексикализации в исследуемых идиостилях является словообразовательный - образование новых лексем путем чистого сложения: 1. Как узнать мне безумно хочется / Имя-отчество одиночества! 2.Заседатель-память обвиняй ...Заседатель-детство! Скажешь всем / Кто обидел сказку?.. Заседатель-старость! Объяви — /До секрета счастья мы дознались? 3. Про любовь шалунье-наковальне / Нашепнет проказник-молоток (М. Светлов). Вы, деревья-самовары... деревья-пароходы ...Вы, дерев ья-ви ол онч ел и и деревья-дудки, / Сотрясающие воздух ударами звуков... Вы, деревья-топоры, / Рассекающие воздух на его составные...Вы, деревья-лестницы...деревья-фонтаны и деревья-взрывы, / Деревья-битвы и деревья-гробницы... Обращаюсь к вам и заклинаю вас: / Будьте моими гостями! (Н. Заболоцкий). 1. Не дом в саду, а вымысел-усадьба. 2. Этот бледный, как обморок, выдумка-город - /не изделье Петрово, а бредни болот. /Да и есть ли он впрямь? Иль для тайного дела /ускользнул из гранитной своей чешуи? / Это - бегство души из обузного тела / вдоль воздетых мостов, вдоль колонн тишины (Б. Ахмадулина). 1. В миг полуосени-полузимы / что твоя туфелька мне ворожила? 2. Он вроде Мышкина /дитя-изгой, /непредумышленно /совсем другой. 3. Мне снится старый друг, /крик-исповедь у стен.. А. И сложных не было вопросов, /когда вбегали внутрь зари / в праматерь-воду, /где у плесов / щекочут ноги пескари (Е. Евтушенко). 1. Рядом с кассами-теремами 78

/ он, точно газ, / антиморален. 2. И всех высасывает земля-вампир (А. Вознесенский).

Окказиональная лексикализация как синергетический маркер является характерной, яркой и частотной приметой творчества М. Цветаевой, в лирике которой зафиксировано более 400 лексикализованных языковых единиц. Приведем лишь некоторые примеры: 1. В наш-час - страну! В сей-час -страну! / В на-Марс - страну! В без-нас - страну! 2. Торопись, ветирло-вихрь-бродяга... 3. То своры дых кровокипящ, - /То Ревность-Псарь! 4. Как дерево-машет-рябина / В разлуку... 5. Крест-мой-цепок / Хан под сапог. 6. Где ж, сирота, / Кладь-твоя-дом? 1. Чтоб тебя сам / Бус-удавлюсь! 8. Идет-открывается, - /Такая далекая! 9. О серебро-сусаль-слюда! 10. И гордец же был-сокол! 11. Чужой человек, / Дорогой человек, / Ночлег-человек, / Навек-человек! 12. Прощай, вьюг-твоих-приютство, / Воркотов при-ятство. 13. Горбуны-горбы-верблюды — / Прощай, домочадцы! 14. Много-пытанная/Чутко-слуханная / Зорко-слеженная,/Неудержанная. 15. Какая заживо-зарытость / И выведенность на убой.

Диссипативные процессы в таких случаях отражают нерасчлененное восприятие автором описываемых явлений, показывая неразрывную связь в его сознании образов и понятий.

Поскольку количество стихов у исследуемых поэтов не совпадает по объективным причинам (например, Н. Заболоцкий и М. Светлов написали в несколько раз меньше, чем М. Цветаева), представляется необходимым ввести понятие условная плотность. Условная плотность - это количественная характеристика анализируемого явления, а именно: число фиксируемых единиц на одно стихотворение. Например, в 274 стихотворениях Н. Заболоцкого зафиксировано 14 лексикализованных единиц, следовательно, условная плотность данного явления в его лирике составляет 0,05, т.е. один лексикализо-ванный элемент приходится на 20 стихотворений поэта. Условная плотность позволяет определить ядерные и периферийные зоны проявления данного языкового явления в каждом идиостиле. Если условная плотность превышает

1,0 (т.е. лексикализация выявляется в каждом стихотворении), то это явление относится к ядерным факторам создания синергетичности поэтического текста. Если условная плотность менее 1,0 но не ниже 0,5 - околоядерная зона; менее 0,5 до 0, 1 - периферия, менее 0,1 (0,09, 008, 007 и т.д.) - дальняя периферия.

Количественные результаты исследования явления лексикализации в анализируемых идиостилях представим в следующей таблице:

Таблица 2.2. «Условная плотность лексикализованных элементов по

идиостилям»

Цифры показывают, что синергетичность поэтического текста за счет явления лексикализации в разных исследуемых идиостилях проявляется в разной степени. Русский поэт, в творчестве которого лексикализация проявилась достаточно частотно - М.И. Цветаева. (Отдельно можно говорить об этом явлении в творчестве В. Хлебникова, но разносторонне и глубоко исследование творчества В. Хлебникова уже проведено В.П. Григорьевым). Зоны бифуркации, в которых возникает диссипация новых смыслов за счет окказиональной лексикализации фиксируются у М. Цветаевой в среднем в каждых трех стихотворениях, У Е. Евтушенко и А. Вознесенского - примерно в 6 стихах, у М. Светлова - в 33, у Н. Заболоцкого - в 20, у Б. Ахмадулиной - в 143 стихотворениях. Как видим, для творческой манеры Беллы Ахмадулиной лексикализация практически не характерна.

При исследовании мы имеем не только разное количество стихов у разных поэтов, но и разную длину стихотворений. Поэтому для объективного сравнения степени синергетичности исследуемых идиостилей необходимо определить, на сколько строчек у каждого поэта приходится одна неузуальная связь. Методом количественного анализа мы вычислили среднюю длину стихотворения у каждого из исследуемых поэтов:

Б. Ахмадулина: 54 строки

А. Вознесенский: 29 строк Е. Евтушенко: 45 строк Н. Заболоцкий: 49 строк М. Светлов: 43 строки М. Цветаева: 23 строки

Для решения поставленной задачи разделим 1 (один лексикализованный элемент) на условную плотность и умножим на среднюю длину стихотворения у каждого поэта.

Построчный анализ активности лексикализации как маркера си-нергетичности в анализируемых идиостилях показал следующее: у Б. Ахмадулиной один лексикализованный элемент приходится на 7714 строк, у А. Вознесенского - на 161 строку, у Е. Евтушенко - на 265 строк, у Н. Заболоцкого - на 980, у М. Светлова - на 1433, у М. Цветаевой - на 77 строк.

В итоге можно сделать следующие выводы. Ни у одного поэта условная плотность лексикализованных элементов не превышает 1,0, т.е. лексикализа-ция не является ядерным синергетическим фактором ни в одном из исследуемых идиостилей. У М. Цветаевой, А. Вознесенского и Е. Евтушенко она представляет собой периферийное явление, у Н. Заболоцкого и М. Светлова является фактором дальней периферии. Поскольку в поэзии Б. Ахмадулиной один лексикализованный элемент встречается в 7714 строках (условная плотность = 0,007), можно утверждать, что для ее творчества лексикализация не характерна.

Таким образом, синергетичность поэтического текста может «организовываться» за счет пограничных грамматических явлений, которые проявляются в превращении отдельных звуков, комплексов звуков, морфем, сочетаний слов, предложно-падежных сочетаний в знаменательные слова. Лексикализироваться может любая языковая единица: отдельные звуки, комплексы звуков, морфемы, сочетания слов, предложно-падежные сочетания. Способы лексикализации разнообразны: членение слова; лексикализация корневых морфем; превращение комплекса звуков в знаменательное слово; словообразовательный процесс сложения разных слов; превращение словосочетаний и предложений в знаменательные слова. Лексикализованные элементы представляют собой маркеры синергетичности поэтического текста, поскольку каждая лексикализованная единица не имеет строго закрепленного за ней словарного языкового значения, а получает его только в контексте, в процессе лексикализации, представляя собой «пучок» новых смыслов, в силу чего она создает (или усиливает) синергетичность поэтического текста.