ЭЛЕМЕНТЫ ГУМАНИТАРНОГО ПОДХОДА К ОБРАЗОВАНИЮ В ПЕДАГОГИЧЕСКОЙ МЫСЛИ И ПРАКТИКЕ ШКОЛ ПОВЫШЕННОГО ТИПА РОССИИ ХУИ-ХУШ вв.

Если начальное образование в XVII в. за исключением количественного роста, не претерпело сколько-нибудь значительных изменений, то в области повышенного обучения во второй половине столетия наметились новые тенденции. При некоторых московских монастырях создаются школы, где изучаются греческий и латинский языки, грамматика, риторика, диалектика и богословие.

Так, в 1639 г. боярином Федором Михайловичем Ртищевым при Андреевском монастыре открывается греческая школа, в 1649 г. по инициативе Симеона Полоцкого, воспитателя царских детей - Федора и Софьи, открывается при Спасском монастыре школа повышенного типа, а при Пудовом монастыре в 1653 году была открыта греческая школа под руководством греческого монаха Епифания Славинецкого.

Вследствие острой необходимости в людях, знающих иностранные языки, в 1679 г. греком Тимофеем в Москве была создана Типографская школа, которая была одновременно и начальной школой, и училищем для подготовки переводчиков Печатного двора.

С возникновением новых типов школ формируется новая социальнопрофессиональная группа - учительство. Обучение грамоте становится ремеслом, появляются первые отечественные педагогические сочинения, отражающие философско-педагогические представления о человеке, о смысле его жизни, о целях воспитания.

Первой школой повышенного типа и центром просвещения и науки восточнославянских народов стала преобразованная братская школа -Киево-Могилянская академия (1632). Ее основателем стал киевский митрополит Петр Могила (1596-1647). Он провел крупную реформу братской школы по образцу иезуитской коллегии, ввел обучение на латинском языке, сформировал восемь классов, объединив их в три отделения (младшее, среднее, старшее). В младших классах учили читать и писать, преподавали греческий, латинский, славянский, польский и немецкий языки, изучали арифметику, молитвы, катехизис, музыку и пение; в средних классах изучали поэтику, риторику, грамматику, синтаксис; в старших классах преподавались философия и богословие.

В процессе обучения большое значение уделялось активным формам и методам преподавания и учения. Проводились публичные диспуты, ставились театральные постановки и спектакли нравственного и религиозного содержания. Многие преподаватели и выпускники академии стали видными носителями и проводниками просветительских идей времен русского Просвещения ХУП-ХУШ вв. (Феофан Прокопович, Епифаний Слави-нецкий, Симеон Полоцкий, Стефан Яворский и многие другие).

История просветительской педагогики в России начинается с деятельности двух академий - Могилянской в Киеве и Славяно-греко-латинской в Москве. Обе они, доставшись в наследие XVIII в. от века XVII, претерпели значительную модернизацию, прежде всего в направлении «латинизации» образования, копирования уже устаревавших на Западе схоластическо-богословских методов обучения, характерных для средневекового университетского образования.

Основанная еще в 1632 г. Киево-Могилянская коллегия в 1701 г. получила название академии и стала оплотом сохранения и дальнейшего развития славянской культуры там, где принудительно шел процесс ее като-лизации. Основателем коллегии был Петр Могила (1596-1647), сын молдавского господаря Симеона, человек, с именем которого связано просветительское движение, развернувшееся в России в XVIII в. в условиях ее сближения с Западом. Петр Могила был известен как богослов и как философ, книгоиздатель и дипломат. В число предметов, преподававшихся в созданной им Киево-Могилянской коллегии, входили помимо традиционного для того времени богословия европейская философия, риторика, логика, латинский, старославянский, древнегреческий и древнееврейский языки и такие науки, как география, математика, астрономия, механика и др.

В лекциях соратников П. Могилы - Феофана Прокоповича и Стефана Яворского - в центре внимания была идея «самораскрытия» природы человека не только через откровение Божие, но и через науку. Непременным атрибутом процесса познания стала признаваться «рассудительность», т.е. действие рассудка и ума. Такой стиль обучения вполне соответствовал светски ориентированной культуре эпохи Просвещения.

Большое значение в Киево-Могилянской академии придавали проблеме изучения человека, его места в мире, воспитанию, духовно-нравственному совершенствованию. Целью обучения была подготовка образованных людей, способных решать различные задачи, прежде всего в области просвещения и образования.

Многие преподаватели и выпускники академии стали носителями и проводниками просветительских идей в России. Часть их, в первую очередь Феофан Прокопович и Стефан Яворский, стали ядром так называемой петровской ученой дружины - интеллектуального объединения деятелей русского Просвещения эпохи Петра I.

Московская славяно-греко-латинская академия, основанная как высшее учебное заведение еще в последней четверти XVII в. под названием Эллино-греческой академии, в XVIII в. приобрела новый облик, сближавший ее во многом с Киево-Могилянской. Она была пронизана атмосферой западноевропейской образованности. Преподавание греческого языка было прекращено, резко ослаблено внимание к церковнославянскому и русскому. Их место занял латинский язык, в школьный обиход были введены схоластические учебники и учебные пособия европейского типа на латинском языке.

Московская академия для обновляемой России была не просто традиционным богословским учебным заведением, но прежде всего учреждением, дававшим общее начальное, среднее и высшее образование, местом подготовки учителей практически для всех типов зарождавшейся государственной светской школы. Из ее стен вышли такие деятели отечественного просвещения как Карион Истомин, В.К. Тредиаковский, Л.Ф. Магницкий, М.В. Ломоносов и многие другие.

В первые годы XVIII столетия основатели академии, выходцы из Греции, братья Софроний и Иоанникий Лихуды, о которых уже говорилось ранее, были отстранены от преподавательской деятельности в академии, поскольку они боролись против перенесения на русскую почву западноевропейских школьных образцов. Однако победа была за сторонниками западноевропейской ориентации, покровителем которой был сам царь Петр I.

В 1706 г. братьями Лихудами была основана вторая высшая школа в Новгороде, где за 20 лет ими было подготовлено большое количество православной российской интеллигенции, но в 1726 г. она была закрыта.

В большинстве своем петровские реформы в области образования проводились выпускниками Киево-Могилянской и Московской академий, людьми, получившими образование, приближавшееся к западноевропейскому.

Одним из первых поддержал преобразования Петра I Иван Тихонович Посошков (1652-1726), выходец из семьи зажиточного крестьянина-ре-месленника, ставший новгородским предпринимателем, ас 1687 г. - соучастником преобразовательской деятельности Петра I. Свои реформаторские идеи И.Т. Посошков изложил в сочинении «Книга о скудости и богатстве», написанном в 1724 г. как своеобразное завещание потомкам. В этой книге изложены его философско-педагогические идеи, в частности мысль о том, что распространение грамотности среди населения, создание профессиональных и общеобразовательных учебных заведений являются основным путем к просвещению народа и к общему подъему русской православной культуры.

Идея организации общедоступных школ для крестьянства нашла отражение в тех проектах, которые были представлены И.Т. Посошковым Петру I. Однако его предложения не были приняты во внимание при осуществлении реформ просвещения, так как носили в целом просветительский характер, а Петр I, император крепостной России, выдвигал на первое место быстрое обучение людей, достаточно подготовленных к конкретному виду деятельности и обладавших для этого нужными знаниями, сноровкой и деловыми качествами.

И.Т. Посошков, как и многие мыслители того времени, пытался соединить традицию старинного благочестия и воспитания с таким новым для Руси явлением, как государственная школа. Это отчетливо видно в его сочинении «Завещание отеческое к сыну своему» (1705), которое даже названо в духе древнерусской традиции, идущей от Владимира Мономаха.

В творчестве Григория Саввича Сковороды (1722-1794) продолжалась традиция отечественной мысли XVII в., задолго до реформы Петра I испытавшей влияние различных направлений западноевропейской философии. Сын простого казака, Сковорода учился в Киевской академии, много путешествовал (побывал в Польше, Венгрии, Австрии, Италии, Германии), овладел несколькими языками (в том числе греческим и древнееврейским), знал как древнюю, так и новоевропейскую философию. Большая часть жизни философа прошла в странничестве. Странствуя, он пишет свои философские и поэтические произведения. Широко известна эпитафия на могиле мыслителя-странника, написанная им самим: «Мир ловил меня, но не поймал».

В антропологии Сковороды присутствуют мотивы, характерные для средневековой отечественной мысли. Это, в частности, относится к его учению о сердце как средоточии духовного и телесного бытия человека. Влияние платонизма проявляется в обосновании им роли эроса в эстетических переживаниях человека и в том, что сама любовь предполагает определенное «сродство» с ее предметом - изначальную, метафизическую предрасположенность сердца. В учении о «таящемся в человеке Духе Божием», о том, что каждый человек в своем земном существовании есть лишь «сон и тень истинного человека», Сковорода близок к построениям европейских мистиков, в частности к Майстеру Экхарту (XIV в.) с его учением о «сокровенной глубине» в Боге и человеке. Присутствуют у мыслителя и мистико-пантеистические мотивы: «Бог всю тварь проницает и содержит...», «Бог есть основание и вечный план нашей плоти...», «Тайна пружина всему...» и т.п. Антропоцентризм метафизики Сковороды самым непосредственным образом связан с пантеизмом. Совпадение антропоцентристских и пантеистических установок мы можем наблюдать и в натурфилософском пантеизме (Дж. Бруно, Ф. Патрици, Дж. Кардано и др.), и в мистическом пантеизме Я. Беме, С. Франка, А. Силезиуса. Конечно, Сковороде ближе вторая, мистическая традиция, хотя элементы пантеизма натуралистического типа в его мировоззрении присутствуют вполне отчетливо.

Рассматривая в целом русскую религиозную мысль XVIII в., следует отметить, что ни о какой ее однозначной характеристике не может быть и речи. Безусловно, на любом уровне - даже в монашеской келье, отшельническом ските или в стенах духовных академий - она не была изолирована от социальных и культурных процессов, происходивших в России. Богословский и философский опыт и в эту эпоху сохраняют взаимосвязь, которую мы обнаруживаем в творчестве таких религиозных мыслителей, как Г.С. Сковорода, Тихон Задонский, Паисий Величковский, в сочинениях крупных церковных иерархов - Ф. Прокоповича, С. Яворского, Ф. Ло-патинского (префекта Славяно-греко-латинской академии, преподававшего там философию), митрополита Платона (Левшина) и др.

В 1755 г. открылся Московский университет. Первые университетские профессора философии- Н.Н.Поповский (1730-1760), Д.С. Аничков (1733-1788), А.А. Барсов (1730-1791) идр. - были прежде всего просветителями и пропагандистами идей новоевропейской философии. Вольте-рианский дух царил и на университетских кафедрах, но отнюдь не безгранично: русские философы-профессионалы очень рано обнаружили тяго

тение и к английскому эмпиризму, и к немецкой рационалистической философии (постепенно все большим влиянием начинала пользоваться философия X. Вольфа). Существенную роль играла переводческая деятельность профессоров Московского университета: Поповский пере

вел «Мысли о воспитании» Дж. Локка, «Опыт о человеке» А. Попа, немало переводов было сделано Барсовым и др. На рубеже ХУШ-Х1Х вв. в России появляются первые переводы сочинений Канта. Но идеи этого философа становятся известными в российском образованном обществе гораздо раньше. Этому в немалой степени способствовали немецкие последователи Канта, читавшие лекции в Московском университете (профессора Мельман, Шаден и др.).

Определенные философские взгляды и концепции нашли отражение в творчестве деятелей культуры петровской эпохи, в частности, в трудах входивших «ученую дружину» Петра I А.Д. Кантемира и В.Н. Татищева. Антиох Кантемир (1708-1744) - дипломат и поэт-сатирик, переводчик сочинений Монтескье и Фонтенеля - был автором своеобразного натурфилософского трактата «Письма о природе и человеке». Нельзя сказать, что произведение это отличалось оригинальностью, но оно несомненно свидетельствовало об основательном знакомстве автора с натурфилософскими представлениями своего времени. Василий Никитич Татищев (1686— 1750) — один из первых русских историков, автор «Истории Российской с древнейших времен» - известен также своими сочинениями философского характера: «Разговор о пользе наук и училищ», «Духовная моему сыну» и др. В этих работах он выступал прежде всего как просветитель, сторонник светской культуры и образования. В «Разговоре» содержится обоснование полезности философии. Татищев- достаточно последовательный сторонник идеи «естественного права».

Характерно, что и другой известный русский историк, князь Михаил Михайлович Щербатов (1733-1790), мыслитель определенно консервативных убеждений, тем не менее, опирался в своих оценках причин «повреждения нравов» в России на ту же идеологию «естественного права». В его работах «Разговор о бессмертии души», «Рассмотрение жизни человеческой», «О пользе наук» отчетливо заметно влияние концепции «естественной религии». Консерватор Щербатов не был противником просвещения и радовался тому, что в обществе стало меньше «суеверия». Он желал для России еще и «нравственного просвещения». Философия и нужна, по его убеждению, прежде всего для «исправления нравов». Щербатов был знатоком европейской философии, и его философский диалог «Разговор о бессмертии души» имел своим прообразом платоновские диалоги, в первую очередь Федона.

Фигура Александра Николаевича Радищева (1748-1802) занимает особое место в русской истории. Автор знаменитого «Путешествия из Петербурга в Москву» стал для многих поколений символом борьбы за равноправие, человеческое достоинство, духовную и социальную свободу. Радищев учился в Германии, и в его творчестве видны следы влияния таких немецких философов, как Г ер дер и Лейбниц. Он проявлял интерес к французским сенсуалистам (прежде всего к Гельвецию) и английской эмпирической философии (Локк, Пристли). Согласно его воззрениям, «основанием всего естественного познания» является опыт. Чувственный опыт, будучи главным источником познания, находится в единстве с «опытом разумным». В мире, в котором ничего нет «опричь телесности», свое место занимает и человек, существо столь же телесное, как и вся природа. «Мы не унижаем человека, - утверждал мыслитель, - находя сходственности в его сложении с другими тварями, показуя, что он в существенности следует одинаковым с ними законам. И как иначе-то быть может? Не веществен ли он?» Принципиальным отличием человека от прочих живых существ является наличие у него разума, благодаря которому тот «имеет силу о вещах сведому». Но еще более важное отличие заключается в способности человека к моральным оценкам и действиям. «Человек- единственное существо на земле, ведающее худое, злое», «особое свойство человека - беспредельная возможность как совершенствоваться, так и развращаться». Как моралист Радищев не принимал идею «разумного эгоизма», считая, что отнюдь не себялюбие является источником нравственного чувства: «человек есть существо сочувствующее».

В трактате «О человеке, о его смертности и бессмертии» Радищев, рассматривая проблемы метафизические, остается верен своему натуралистическому гуманизму, признавая неразрывность связи природного и духовного начал в человеке, единство тела и души. Одновременно он не без сочувствия воспроизводит аргументы мыслителей, признававших бессмертие (Гердера, Мендельсона и др.). Позиция Радищева - это позиция не атеиста, а скорее агностика, что вполне отвечало общему характеру его мировоззрения, уже достаточно секуляризованного, ориентированного на «естественность» миропорядка, но в го же время чуждого богоборчеству и нигилизму.

В XVIII столетии светская философия в России делала первые шаги. Для нее это был период становления и школы. В российском образованном обществе новые философские идеи воспринимались с большим энтузиазмом. «Наша эпоха удостоена звания философской, - говорил президент Российской академии наук Домашнее в 1777 г., - потому что философский дух стал духом времени, священным началом законов и нравов». Энтузиазм в восприятии философских идей был так велик, что нередко приводил к идеологической увлеченности, имеющей мало общего с подлинно философским поиском истины, всегда связанным с традицией, но в то же время самостоятельным и свободным. В целом, успешно преодолевая такого рода идеологизированность и сопутствующие ей черты эклектики и эпигонства, русская философская мысль уже в XVIII столетии добивается существенного прогресса.

Первые десятилетия XIX в. в России характеризуются столь же интенсивным интересом к европейской философии. В центре внимания теперь крупнейшие представители немецкой классической философии -Кант, Гегель и Шеллинг. В 1823 г. в Москве возникает философский кружок «Общество любомудров», созданный очень молодыми людьми (председателю князю Одоевскому тогда было 20 лет, секретарю Веневитинову - 18, будущему славянофилу Киреевскому - 17). Кружок просуществовал немногим более двух лет. Для любомудров было характерно эстетическое восприятие и переживание философских идей, и это в значительной мере определило своеобразие русского романтизма. Если же говорить о философских истоках отечественного романтизма более определенно, то в первую очередь следует назвать имя Шеллинга. Первым из-

вестным русским шеллингианцем был Данило Михайлович Велланский (1774-1847), медик по образованию. Во время обучения в Германии ему довелось слушать лекции молодого Шеллинга. Вернувшись в Россию и приступив к преподавательской деятельности, Велланский активно пропагандировал натурфилософские идеи Шеллинга. В своих трудах («Опытная, наблюдательная и умозрительная физика», «Философическое определение природы и человека») он развивал, в частности, идею синтеза опыта и умозрения, понимание природы как целостного, живого единства, учение о мировой душе и Абсолюте как «сущности всеобщей жизни». Последователем Шеллинга считал себя и профессор Московского университета Михаил Григорьевич Павлов (1793-1840), тоже получивший естественнонаучное образование. Павлов следовал принципам шел-лингианства в своей натурфилософии («Натуральная история»; «Философия трансцендентальная и натуральная») и романтической эстетике. Авторитет Велланского и Павлова сыграл немалую роль в становлении мировоззрения участников «Общества любомудров».

Один из руководителей этого кружка, князь Владимир Федорович Одоевский (1803-1869), замечательный писатель, крупнейший представитель русского романтизма, также испытал глубокое влияние философских идей Шеллинга. «Русские ночи» (1844), главная книга Одоевского, содержит исключительно высокую оценку творчества немецкого философа: «В начале XIX века Шеллинг был тем же, чем Христофор Колумб в 15, он открыл человеку неизвестную часть его мира... его душу». Одоевский лично знал русских шеллингианцев- Велланского и Павлова. Уже в 1820-х гг., переживая увлечение философией искусства Шеллинга, он написал ряд статей, посвященных проблемам эстетики. Но увлечение Шеллингом в духовной биографии Одоевского далеко не единственное. В 1830-е гг. он находился под сильным влиянием идей новоевропейских мистиков - Сен-Мартена, Арндта, Портриджа, Баадера и др. В дальнейшем Одоевский изучал патристику, проявляя, в частности, особый интерес к традиции исихазма. Результатом многолетних размышлений о судьбах культуры и смысле истории, о прошлом и будущем Запада и России стали его «Русские ночи».

В этой работе видно влияние идей Шеллинга. Так, критика западной цивилизации, содержащаяся в «Русских ночах», в определенной мере восходит именно к тезису Шеллинга о кризисе западной рационалистической традиции. То, что прежде всего не принимал русский романтик в современной ему европейской жизни, можно выразить одним постоянно используемым им понятием - «односторонность». «Односторонность есть яд нынешних обществ и причина всех жалоб, смут и недоумений», - утверждал Одоевский в «Русских ночах». Эта универсальная односторонность, считал мыслитель, есть следствие рационалистического схематизма, не способного предложить сколько-нибудь полное и целостное понимание природы, истории и человека. По Одоевскому, только символическое познание может приблизить познающего к постижению «таинственных стихий, образующих и связующих жизнь духовную и жизнь вещественную». Для этого, пишет он, «естествоиспытатель воспринимает произведения вещественного мира, эти символы вещественной жизни, историк - живые символы, внесенные в летописи народов, поэт - живые символы души своей». Мысли Одоевского о символическом характере познания близки общей традиции европейского романтизма, в частности теории символа Шеллинга (в его философии искусства) и учению Ф. Шлеге-ля и Ф. Шлейермахера об особой роли в познании герменевтики - искусства понимания и интерпретации. Человек, по Одоевскому, в буквальном смысле живет в мире символов, причем это относится не только к культурно-исторической жизни, но и к природной: «В природе все есть метафора одно другого». Сущностно символичен и сам человек. В человеке, утверждал мыслитель-романтик, «слиты три стихии - верующая, познающая и эстетическая». Эти начала могут и должны образовывать гармоническое единство не только в человеческой душе, но и в общественной жизни.

Именно подобной цельности не обнаруживал Одоевский в современной цивилизации. Напротив, он видел там торжество «односторонности», причем в наиболее худшем варианте - односторонности материальной.

Русская допетровская эпоха представляет в истории права образования господство элементарной системы образования. В этом ее достоинства и недостатки. Образованием ведает низший орган государства -приходская община, которая отнюдь не есть учреждение только церковное. Образование, распространяемое в приходах, есть простая грамотность. Для целого государства такое образование было весьма недостаточно; однако признать его ничтожным нельзя. Грамотность не есть цель элементарного образования, а средство его; поэтому нельзя признать, что грамотность сама по себе не имеет никакой цены и достоинства, как думает Штейн. При изучении грамотности и вместе с ней начинается тот процесс умственного и нравственного возвышения, цель которого, поставленная в старых приходских школах, есть «людскость». Понятие «людскость» (УштапИсП) заключает в себе цель всякого общего человеческого образования, в противоположность профессиональному ремесленному. Поэтому в приходских школах как учебники грамотности и книги для чтения, так и школьная дисциплина направляемы были к этой цели. Школа не считала воспитание чуждым для себя и не предоставляла его исключительно семье; таким образом содержание элементарного образования составляют (по выражению одного школьного устава XVII в.) «науки и добродетели». Эта черта элементарного образования свойственна не ему одному; она разделяется всеми формами общего образования (среднего и высшего); достоинство собственно допетровской системы элементарного образования заключается в его всеобщности: школа была столь же неизбежною принадлежностью прихода, как церковь; образование и религиозное просвещение признаны равносильными задачами государственной и церковной жизни, и это не только в южной России (Малороссии), но и в Московском государстве. Вместе с этим, образование было равным для лиц всех состояний, - черта, важная для характеристики социального строя в допетровской Руси. Общины не могли сделать образование обязательным; они давали родителям только средства и условия для образования детей. Общее образование никогда не может обратиться в государственную повинность, тогда как, напротив, профессиональное образование всегда склонно к этому. Средства, доставляемые общинами для распространения образования, состоят в приискании и содержании учителей. Здесь темная сторона системы исключительно элементарного, приходского образования. Учителя приготовляются в тех же самых приходских школах. Сумма знаний, обращающихся в обществе, не возвышается в течении веков: поколения сменяются, не возвышаясь одно над другим; равенство, столь важное в социальном отношении, становится оковами для духовной природы человека. Слабым средством против этого было «странствование» учителей по разным школам; немного новых сведений могли найти «странствующие» («мандрованные»), когда повсюду в Восточной и Западной России образование стояло на одинаковом уровне. Это средство годилось только для предотвращения застоя образования в одной общине^[1].

Для уничтожения такого капитального зла требовалось, чтобы за дело народного образования взялся какой-либо другой орган государства, высший приходских общин. Для возвышения образования требуется нарушить его равенство.

Таким высшим органом являются (братства); органы растут в государстве по мере возникновения потребностей; корпорации обязаны своим существованием сознанной потребности возвысить уровень народного образования. Возникая среди самых приходов («приходские братства»), они обнимают потом несколько приходов, далее становятся общегородскими, наконец, земскими. Они заменяют таким образом собою земства, еще не призванные к жизни. По роковому началу противоположности между распространенностью образования и его уровнем, братства открывают борьбу с приходскими общинами за право образования, желая сосредоточить его в своих школах. Впрочем образование, распространяемое корпорациями, отнюдь не есть какое-либо новое, противоположное элементарному; оно есть то же общее образование, только во второй, более высокой форме его. Оно естественно и с незаметною постепенностью возникает из элементарного. Существенным отличием его от этого последнего служат его общечеловеческие основы, который во внешней форме обнаруживаются введением иностранных, преимущественно классических, языков в обучении, и это совершенно необходимо, потому что только через язык усваиваются понятия и знания другой высшей цивилизации. Только через это общение с другими народами может возвыситься, придти в движение застоявшийся уровень национального образования. Но цель образования при этом нимало не изменяется; это - та же «людскость», для всех равно значительная и необходимая; от этого братское образование есть всесословное и свободное. Средства, употребляемые братствами для распространения его, со-

стоят в одном учреждении школ; система этих школ представляет лестницу постепенно возвышающегося образования от элементарной его формы до границ высшего; к последнему приближаются училища: киевское, львовское и виленское. Возвышая образование, при пособии ста-

у этих последних, или посылать к ним своих для образования; первый способ практиковался лишь относительно Греции, второй - относительно Германии и Италии. Неумеренность в употреблении последнего способа привела в XVII в. к искажению национального образования, что в киевской школе совершено деятельностью Петра Могилы, когда русские училища копируют уставы и принимают характер иезуитских коллегиумов. Во всяком случае поворотный пункт в истории русского образования (к общечеловеческой его форме) должно отнести не к реформе Петра I, а к концу XVI в., к деятельности братств; отсюда почерпала реформаторская деятельность Петра I, все средства и условия успеха¹.

Деятельность корпораций относится преимущественно к Литовско-русскому государству (которое, однако, есть русское и не может быть устраняемо из истории права образования в России); но и в Московском государстве есть довольно ясные следы корпораций с целями народного образования (в Андреевском братстве Ртищева, в деятельности Иоанно-Богословского природа в Москве); однако здесь правительство тотчас овладевает задачами корпораций и берет (в конце XVII в.) дело образования в свои руки. Здесь под правительством разумеется двойственная власть церковно-государственная; эта власть совершенно ясно сознала, что народное образование есть одна из существенных задач ее деятельности и выразила это в привилегии Московской академии. Как же понимала она эту задачу? Образование как цель правительственных забот есть «мудрость», т.е. высшее общее образование, которое, по схеме Крыжанича и привилегии Московской академии, состоит в полном развитии человеческих сил и способностей, в том, что составляет «едино на потребу», к которому все приложится. Зная, что источник благосостояния церковного и государственного есть мудрость, «ни о чесом же, говорит правительство, такое тщание сотворяем, якоже о изобретении - премудрости, с нею же вся благая, от Бога людям Дарсгвуются». Ни к какой другой сторонней цели государство не направляет этой мудрости; она сама себе составляет цель и высочайшую, чистейшую задачу государства. Средствами для достижения этой мудрости правительство признает следующую систему наук: «благоволим храмы чином академии, устроить в оных хощем семена мудрости, т.е. науки гражданские и духовные, наченше от грамматики, риторики, диалектики и философии разумительной, естественной и прав-ной, даже до богословий, учащей вещей божественных и совести очищения постановити». Крыжанич уясняет эту систему; по его схеме знание (яыепйа) разделяется на духовное и мирское; первое есть богословие; второе состоит из трех составных частей: наук прикладных («механики»), математики и философии. Последняя (согласно с привилегию Московской академии) определяется как логика, физика и этика. Первая заключает в себе всю филологическую часть человеческого ведения (грамматику, риторику и диалектику). Вторая («философия естественная») заключает все науки естественные. Третья («философия нравная») заключает в себе юридические, экономические и социальные науки, венец которых составляет политика - «царственная мудрость». Таким образом в понятии о единой философии заключается зародыш факультетского разделения образования, которое, однако, не лишается через то значения общего образования; оно существенно едино, как тройственное проявление единой мудрости.

Итак, и на этой высшей ступени цель образования остается тою же; мудрость есть высшая форма людскости. Образование также открыто для всех сословий свободно^[2].

Петру I предстояло или идти далее по пути, начатому до него в России, или, для практических нужд государства, усвоить профессиональносословный тип образования (уже признанный вредным в Западной Европе, но еще не существовавший у нас). Он пошел по второму пути. Система образования, господствующая от Петра до Екатерины, профессиональная. Органы, ведающие его, по обязанности суть сословия, которые и организуются под влиянием законов об образовании; образование теряет свое единство, так как и цель государственной деятельности, признается не образование человечное, а государственная, служба; оно делается для населения государственною повинностью. Школа уже не есть единственный способ распространения образования; оно распространяется посредством служебной практики. Общее образование, даже элементарное, исчезает. Однако попытка распространять элементарное образование была, как для господствующего населения, так для инородцев; последние были даже счастливее господствующей нации. Так как общее, хотя бы и элементарное, образование не мирится с профессиональной системой, то мы, в виде отступления от главной системы, в двух первых главах нашего исследования излагаем судьбу правительственных мер по развитию элементарного образования; затем остальные главы посвящены господствующей системе. Начала общего образования, проявляющихся в учреждении академического (Петербургского) и Московского университетов войдут во вторую часть нашего труда, посвященную системе общего образования (среднего) в эпоху Екатерины II.

Мы далеки от мысли представить полную картину профессиональной системы; нашей задачей было уяснить основные ее начала, отражающиеся столь многими последствиями на образовании ныне живущих поколений русского общества.

Государство до XVIII в. заботилось (в своих низших органах) преимущественно об элементарном образовании; государство в первой половине XVIII в. выпускает из своего внимания именно элементарное народное образование. История убеждает нас, что распространение среднего и высшего образования долго находится в обратно-пропорциональном отношении к распространенно элементарного народного образования. Нескоро человеческое общество придет к тому состоянию, при котором высшее образование одного лица, находящегося в исключительно благоприятных условиях, не мешает общему, хотя и низшему образованию остальных; в предшествующие века труд многих лиц, труд, не оставляющий им никакого досуга и точно никаких средств для приобретения самого низшего образования, нужен был для того, чтобы какое-либо одно счастливое лицо приобрело досуг и средства для усвоения себе высшего образования. Несомненно, что роскошный цвет образования классических народов есть результат социального строя их, основанного на рабском труде, что блестящие, хотя и бесплодные лепестки средневекового образования, при крайнем невежестве масс, Запада Европы есть один из результатов феодальной власти владельцев над сельским населением и промышленной торговой монополии городских общин; чем выше неравенство экономических условий, тем выше неравенство образования на обоих крайних пределах общества, т.е. тем оно более блестяще вверху, тем оно ничтожнее внизу. Мало-помалу этот печальный факт стремится перейти в юридическую норму: владеющее классы стремятся утвердить мысль, что низшие слои населения не должны приобретать образования, что оно в руках человека неимущего есть огонь в руках дитяти.

Эта зависимость распределения образования в обществе от экономических условий и от социального строя, еще не миновавшая и теперь, и сильно озабочивающая как государственных людей, так и науку о государстве, проявлялась, несомненно, в наименьшей мере в старом русском обществе. Но и тогда в тех частях Руси, которые были соединены с Польшею, с утверждением на прочных правах богатых частных владений и промышленной монополии городских общин, тотчас возникают начатки среднего и потом высшего образования. Чтобы приобрести для этого средства, городские общины (братства) идут против приходских общин в предместьях и закрывают приходские школы.

Но едва ли эта борьба среднего образования с элементарным достигла бы столь решительного напряжения и таких результатов, какие мы находим в XVIII в., если бы она (борьба) основывалась на одной естественной конкуренции. Общеобразовательный характер средних школ, всесословный доступ к ним способны были дать этой борьбе другой, более благоприятный исход: она не убила бы элементарных школ, а на местах подняла бы даже уровень элементарного образования; известно, что приходские школы начали получать учителей из средних училищ с знаниями, несравненно высшими тех, какими обладали учителя, сами образовывавшиеся в приходских школах. Здесь конкурировали между собою лишь общины и корпорации более значительные с менее значительными; здесь вопрос шел о степенях лишь одного и того же образования.

Но дело получает совершенно иной оборот, когда соперничество этих общественных групп переходит в соперничество сословий, а конкуренция элементарного образования с средним в конкуренцию общего образования с профессиональным. Тогда, естественно, и в русском обществе наступает принцип существенно средневековый: человек, не принадлежащий к известному сословию, не может пользоваться образованием, свойственным этому сословию, и наоборот, человек, не получивший образования, свойственного сословию, не может принадлежать к нему. Так как элементарное образование не ведет ни к какой профессии и так как низшие классы народа не несут никакой специальной службы, то элементарное образование становится неуместным в этой системе; все более состоятельные члены общин обязательно изъемлются из круга действия элементарного образования; всем несостоятельным членам общин предоставляется голая возможность получать его; оно лишь терпимо.

Но так как сословное направление государственного строя действует разрушительно на общинный строй, и общины, естественно, падают, то и этою голою возможностью невоспрещенного образования воспользоваться некому. Элементарное образование из общинного переходит постепенно в частное и теряет свое внутреннее достоинство. Так объясняется его упадок.

Когда потом во 2-й половине XVIII в. правительство снимает с образования сословно-служебный характер и стремится пропагандировать общее образование, то следует ожидать, что оно отнесется иначе и к элементарному образованию, что оно будет покровительствовать ему; действительно, так и было; по правительство пропагандировало уже образование, основанное на других началах; оно с негодованием отвернулось от искаженных остатков приходского образования. Это последнее воспрещается уже положительно, но пользуется терпимостью в государстве. Так объясняется его падение.

Таким образом, в первой половине XVIII в. принимаются косвенные меры против него: вторую прямые; мы можем здесь коснуться этих мер лишь вскользь, так как подробное рассмотрение их предстоит в остальных частях нашего изложения.

Косвенные меры первой эпохи состояли, собственно, в изменении состава народных учителей. Сюда относятся прежде всего узаконение того, что места священно-церковнослужителей замещаются людьми, получившими специальное образование. Община теряет мало-помалу право избирать лиц своего причта; право это переходить к церковным административным властям. По-видимому, это должно было содействовать возвышению элементарного образования, а не упадку его. Приходская община перестает существовать; потерявши последнюю свою функцию. Орган, лишенный отправлений, сохнет. В силу этого и образование перестает быть общинным; обучением занимаются те же дьячки, но уже как частные лица.

Недостатки приходского элементарного образования, вынудившие правительство XVIII в. к суровым мерам против него, а литературу того века к глумлению над ним, были действительно столь существенны, что участие в этом деле правительства становилось неизбежным. Но правительству предлежало в этом случае два пути: или идти на помощь готовым народным школам, снабжая их более приготовленными учителями и регулируя обязанности общин по содержанию школ и учителей, или, признав их совершенно негодными, создавать новую систему народных школ на основании нового понятия об элементарном образовании.

Вмешательство его в дело народного элементарного образования вызывалось всеми передовыми людьми начала XVIII в. Посошков указывает, что в некоторых деревнях вовсе нет грамотных крестьян, что вследствии этого злоупотребления со стороны чиновников в деревнях весьма легки. Отсюда он выводит право государства установить обязательное обучение в приходских - дьячковских школах. Те же мотивы с присоединением миссионерских интересов побуждают его особенно настаивать на необходимости установить обязательное обучение у инородцев (мордвы)^[3]. Кроме интересов низшего класса народа, Посошков уже предвидит в народных школах интерес общегосударственный. Другой, более значительной цели элементарного образования, т.е. общечеловеческой, преимущественно нравственно-религиозного развития, практически Посошков не указывает.

Указание этой цели мы находим в проекте другого современника Петра I, Аврамова. Проект этого последнего представляет собой отчасти продукт реформационной горячки того времени. Вызывая, как и Посошков, участие правительства к делу народного образования, он рекомендует также сделать его обязательным. Но средства, изобретенные им для распространения народного образования, уже совсем не те простые средства, которые знает Посошков. Аврамов вместо готовой приходской общины создает новую единицу для полицейской деятельности вообще и, в частности, для управления народным образованием и презрением; эта искусственная единица есть тысяча дворов^[4].

Такая «тысяча» заключает в себе все сословия; она пользуется самоуправлением: избирает ежегодно из среды себя несколько лиц, из которых по жребию определяются директоры, а прочие обращаются в помощников директора. Образование в этой искусственной общине состоит из начатков закона Божия (именно: молитв, Символа веры, заповедей господних и церковных). Этому принудительному образованию подлежат не только дети, но все жители «тысячи»; оно может распространяться и вовсе без школ, посредством учебников («тетрадочек»); «тетрадочки» изучаются через ежедневное чтение в каждом доме, таким образом, каждый дом образует отдельную школу. Кроме обращения семейств в школы, проект предполагал оживить приходские школы новыми учителями, приготовленными государством, именно предлагал, чтобы при содействии власти организован был особый класс народных учителей из духовных лиц, отдельный от приходского духовенства; правительство должно разослать этих новых учителей по всем приходам и учить народ с благослов-ления архиерейского и при содействии местных священников. Тем не менее, в проекте Аврамова главную роль играла старинная система приходских школ; это видно между прочим из того, что Аврамов предлагал все доходы с собственного литейного завода на то, чтобы «довольствовать ев. церкви и содержать при оных учебные школы, старшеприемницы и госпитали». Такое образование находится под двояким руководительством: представителей общинного самоуправления и духовенства. Помощники директоров ежедневно репортуют об успехах изучения тетрадей директору; а директор представляет ежегодно всех жителей «тысячи» архиерею или местному приходскому священнику для экзамена, причем духовные персоны и поучают мирян этой тысячи учиться страху Божию и раздают «тетрадки» (вероятно еще не имеющим их). Цель народного образования, по мысли Аврамова, есть «умножение плода правды о искоренение злобы»).

Итак, оба писателя, несмотря на большую разницу их воззрениях, сходятся в том, что признают совершенно необходимым участие правительства в развитии элементарного народного образования, указывают и способ участия его, именно установление обязательного обучения; но оба считают эту меру возможною лишь в том случае, если правительство воспользуется готовыми средствами, именно приходскими школами; причем один учителями оставляет прежних, т.е. дьячков, а другой создает новый учительский институт, но тоже из духовенства.

«Правительство, в начала реформационной деятельности Петра I, по-видимому, решилось следовать тому же пути, т.е. основать новую систему на реформе и улучшении старой. Это можно заключить из темных известий, заимствованных из одного письма м. Иова к Я.И. Корсакову (окт. 16, 1710 г.). «Переписчики священников бессрочно неволят на всяком погосте строить школы и велят учить разным наукам, а чем школы строить и кому быть учителями и каким наукам учеников учить и по каким книгам учиться, и откуда пищу иметь, и всякую школьную потребу приискать, того они переписчики определи™ не имеют, точию говорят: впредь указ будет. А у нас и своих издавна много обретается школьников и пищи указные требуют».

Почему взяли на себя такую миссию чиновники, производившие перепись? Какие разные науки предполагалось преподавать в школах по погостам? Чем должны были эти приходские школы отличаться от старых, которые «издавна выпускали многих школьников, требующих указной пищи»? Известно, что такого указа, какой обещали переписчики, т.е. устава народных школ мы не имеем от царствования Петра I Все эти крайне любопытные вопросы остаются нерешенными. Следует напомнить, что митрополит Иов, скорбевший об этой мере, был старший ревнитель просвещения в царствование Петра и открыл в Великом Новгороде первую после московской среднюю школу.

Известно, что реформаторская деятельность Петра по всем сферам государственной жизни первоначально направлялась на улучшение существовавших до него учреждений. Ясный переворот к новаторству замечается лишь со второго десятилетия XVIII в. Разница двух этих эпох в законодательной и правительственной деятельности Петра еще не оценена по достоинству. Тем более жаль, что меры Петра но народному образованию, о которых упоминает митрополит Иов, совершенно не могут быть уяснены по недостатку исторических сведений.

Со второго десятилетия правительство совершенно отказалось от старой системы приходских школ и между прочим от своих собственных действий, направленных к развитию их. Оно решилось создать новую систему народных школ для распространения совершенно нового элементарного образования; это школы цифирные, а образование - математическое.

Правительство составило себе совершенно особенное понятие об элементарном образовании, не имеющее никакой связи с господствовавшими прежде понятиями о нем. И действительно, учение в цифирных школах (судя по рязанской, состав учения которой, благодаря отчету Синода в Верховный тайный совет 1727 г., нам известен) состояло в следующем: учили нумерации, субстракции, мультипликации, дивизии, тройному, десятичным дробям, из геометрии - циркульным приемам, тригонометрии плоской), тангенсам.

В первом пункте интересной инструкции, данной 9 декабря 1721 г. учителю Павлову, отправленному в Переславль Рязанский, стоит следующее:

«Ехать тебе в Переславль рязанский и, по указу Его Императорского Величества 714 и 716 годов, учить тебе дьячих, подьяческих, поповых и прочего церковного чину, архиерейского дому и монастырских слуг детей их, по высылке от воеводы, от 10 лет до 15, а посадских и прочих чинов детей же, которые сами похотят, кроме дворянских детей, а дворянских детей отнюдь не принимать, арифметики, а именно нумерации, аддиции, субстракции, мультопликации, девизии, тройных правил и тройных детрательных как без долей, так и с долями и десятичного счету и деления, радиусу квадрата и радиуса куба; а которой ученик вышеозначенную науку обучит, тех учить геометрии, а именно: прежде истолкованию геометрии и цыркульных приемов, потом тригонометрии плоской, плегометрии о штирометрии»^[5].

Судя по этой оригинальной специальности образования, по-видимому, никак нельзя считать его элементарным, которое по существу своему не должно быть специальным. К этому предположению может привести и следующее соображение: если в цифирных школах начинали прямо с математики, то следует предположить, что в них поступали уже грамотные, следовательно, образование цифирных школ шло за элементарным, а не само было элементарным. Но другое свойство этого образования, особенно его общеобязательность, решительно не позволяют причислить его к разряду профессиональных знаний. Далее, так как в арифметические школы должны были поступать все дети 10-14-летнего возраста, то никак нельзя предположить, что в них поступали все грамотные; в классах, называемых по имени частей арифметики, рядом с арифметикою, преподавалась и грамотность, т.е. чтение и письмо: в монастырских школах для нищих, Петр предписал в 1724 г. «обучать, сверх веры и заповедей Божих цифири и геометрии». «Во все вновь учреждаемые школы учителей брали из навигацкой школы и они везде, кроме чтения и письма, учили арифметике и геометрии». В цифирной и русских школах при самой Сухаревой башне учили читать, писать и считать. И так мы должны признать это образование элементарным.

Каким же образом законодатель мог прийти к странной мысли создать народное образование на изучении цифири и некоторой части геометрии? Почему он полагал, что весь народ должен учиться тангенсам и употреблению циркуля и именно только этим предметам? Цифирные школы иначе называются навигацкими, не потому только, что состояли в заведовании Адмиралтейсгв-коллегии. Самое это подчинение их морскому ведомству может быть изъяснено не иначе, как тем, что законодатель и элементарному образованию придавал ту же цель, какую преследовала морская академия. Если сам законодатель, при его страсти к мореходству, считал знания, необходимые для навигаторов, знаниями, имеющими самый вы-сокии интерес, то и весь народ, во всем его культурно-историческом значении, не мог иметь другой, более возвышенной цели; все должны быть мореплавателями или по крайней мере готовыми к тому.

Это стремление основать все народное образование на такой узкой специальности может показаться весьма диким, а потому и наше предположение маловероятным. Не вернее ли предположить, что законодатель признавал математику наиболее общеобразовательным предметом? Но другие подобные же меры царствования Петра I, по-видимому, оправдывают первое предположение. В начале XVIII в. (1701-1715) т.е. до времени открытия цифирных школ, открывались во многих городах адмиралтейские (навигационные в полном смысле) школы. Из записок Неплюева и Мордвинова видно, что такие школы были до 1715 г. в Нарве, Ревеле, в Великом Новгороде. В Нарве учителем был навигатор Митрофан Мих. сын Кашпицов. В Новгороде обучали начальным основаниям математики. Подобная же школа была основана Петром в Воронеже в 1703 г., когда Петр посетил этот город. «На первый раз набрано было 9 человек молодых драгун, которым преподавалась грамота и сверх того арифметика. В приходо-расходных книгах 1710 года, хранящихся в Воронежском архиве, есть указание на то, кто был первым воронежским педагогом, «сло-вескаго учения мастером», и сколько он получал жалованья. Таковым был некто Семен Минин, который вместе с тем был и переплетчиком книг для адмиралтейского приказа; между его учениками упоминается некто Ос-дор Осдоров и двое его товарищей, которые все получали в год кормового жалованья 14 р.».

Окончательное утверждение математическо-навигационной системы образования, как общеобязательной для всех относится, как известно, к 1714-1716 гг.

Мера, придуманная первым узаконением о цифирных школах (1714 г.), по-видимому, придумана весьма остроумно: кто не усвоит вполне элементарного образования в объеме, назначенном правительством, тот не получает свидетельства от учителя, а без такого свидетельства не позволяется жениться. Личный интерес, который раздражает здесь законодатель, по-видимому, самый общий и самый чувствительный. Но мера эта поражена двумя существенными пороками: а) исполнение угрозы ведет к нарушению другого государственного интереса, который в государствах XVIII в. считался весьма существенным, именно умножения народонаселения.

Очевидно, что государство само должно было не настаивать строго на исполнении этого неразумного постановления и тем парализовать обязательность обучения. Если в первые 10 лет существования цифирных школ во всех их перебывало 1389 человек, а выучено 93 человека, то можно, да, думать, что остальная масса населения может быть лишена брака? И что действительно было бы в гаком случае с государством? Очевидно, что все, а не одни 92 счастливца, преблагополучно получили право жениться, вопреки узаконению 1714 г. Это узаконение считает исполнением школьной обязанности не посещение школы, а действительное усвоение требуемых знаний: «ту науку выучат совершенно». Государство никогда не может потребовать этого вопреки педагогике и психологии.

Принудительность образования была одной из причин неуспеха цифирных школ; и действительно: «случалось, что дети силою забранные в эти школы, разбегалась из них, как это случилось в Воронеже».

Мы сказали, что характер элементарных школ в цифирных можно замечать по тому, что они предназначены для всех граждан. И действительно, в первых узаконениях о них правительство не делает исключений ни для кого относительно обязанности посещать их, кроме однодворцев: по узаконению 28 февраля 1711 г., ей подлежали дети дворянские и приказного чина дьяческие и подьяческие от 10 до 15 лет «опричь однодворцев». По узаконению 28 декабря 1715 г. «молодые робятки изо всяких чинов людей». Почему сделано исключение в пользу однодворцев? Потому, конечно, что однодворцы были лица, составляющие народное поголовное ополчение. Если их держать в школах до 15 лет, то некогда им готовиться к своей постоянной профессии и отцам их некем заменить себя в случае общего движения ополчения. Что это так, доказывается параллельною мерою 1736 г.: в Петербург к герольдмейстеру для записи в школы должны являться «всех служилых людей дети от 7 лет и выше, кроме однодворческих, которые ландмилицию содержат».

В 1726 г. адмиралтейская коллегия в своем донесении Сенату (с предположением отдать цифирные школы под ведомство Синода) между прочим пишет: «из губерний и провинций рапортами объявили, что в тех школах сначала было учеников в присылке по 722 год - 1389, из того числа выучено 93 человека, а за тем оставшие едва не все синодальной команды бежали» (т.е. остальные были по происхождению подведомы Синоду и все бежали).

В начале 1840-х гг., когда уже в трех местах цифирные школы соединены были с гарнизонными, по рапортам учителей в адмиралтейскую коллегию и по донесению этой последней в сенат учеников в этих трех школах было: из смоленской (гарнизонной) - из шляхетства - 5, служилых чинов (низших) - 72, подьяческих детей - 1; итого - 79. В казанской (гарнизонной): офицерских и солдатских детей 484. В новгородской (цифирной) - солдатских (на жалованье 54, архиерейских 2, итого 56. Всего в трех школах 619 человек.

Между тем в остальных пяти цифирных школах, сохранивших свою отдельность, тогда же было: в белгородской подьяческих - два; в костромской из шляхетства - 35, солдатских - 2, итого - 37 - из шляхетства - 18. В свияжской из шляхетства - 10, солдатских - 3, приказного чина - 5, итого - 18. В тверской дворянских, офицерских и драгунских -16. Всего в пяти школах 91 человек. Таким образом в 1740-х годах всех цифирных школ было уже только пять, а с присоединением к ним трех смешанных - восемь^[6].

Присланные в Москву в 1716г. два учителя для московской цифирной школы в 1726 г. имели только 10 человек учеников и потому в этом году были отосланы в канцелярию московского гарнизона для учения драгунских и солдатских детей вместе с их прежними учениками цифирной школы. В 1744 г. у них уже вовсе не было в ученьи дьяческих и подьяческих детей.

17 марта 1744 г. галицкая провинциальная канцелярия доносила Правительствующий Сенат, что бывший в галицкой провинции цифирной школы учитель Григорий Корсаков, «за малоимением учеников с 1734 года (т.е. 10 лет) почти был праздно и для указанного определения прислать в Москву в пр. сенат». Постепенное уменьшение числа учеников в цифирных школах может быть определено на следующем примере переславско-рязанской школы: 7 мая 1722 г. (при основании школы) в нее собрано было 65 учеников. В 1727 г. по ведомости, представленной в Синод, в ней училось уже только 32 человека. Из 36 человек, перебывавших в ней с 1722 г., обучено 4, выпущено в канцеляристы 2, умерло 2, отдан в солдаты 1, а 59 «отлучились от арифметической школы самовольно»). По рапорту же учителя Павлова, приведенному выше, в том же 1727 г. у него училось только 15 человек. Нетрудно решить, чему нужно верить: официальной ли ведомости, поданной отдаленному начальству, или рапорту, поданному местному воеводе.

Так разрушилась в цифирных школах первая черта элементарного образования - его всеобщность.

Новая система образования, начавшаяся вместе с XVIII в., есть система профессиональная; возникновение и развитие в XVIII в. тесно связано с возникновением и развитием сословий. Таким образом, мы переходим к новому порядку явлений в области государственного устройства и управления, который существенно отличается от допетровского. Всем известно, что родовые и сословные начала имели наименьшее приложение к государственным нормам древней Руси: переворот XVIII в. совершенно изменил эти отношения. Здесь не место оценивать достоинство этого переворота относительно русского государственного права вообще. Мы должны здесь поставить на вид только факты, доказывавшие вновь мысль, за которою вообще мы следим, а именно мысль о зависимости го-сударсгвенныз органов от отправлений и обратно. Если задачи образования и призрения способны были создать приходскую общину, а отнятие этих функций - уничтожить ее; если заведование тем же в более широких размерах этих задач могло создать сильные корпорации, а отнятие этих функций повело к уничтожению их, то тот же самый закон в чертах еще более рельефных выступает в истории сословий.

В частности русские сословия, преимущественно же дворянское и духовное, обязаны своею организацией главным образом узаконениям о профессиональном образовании. Обращаясь к этому весьма существенному вопросу, мы встречаемся прежде всего с большим препятствием к удовлетворительному его, а именно с теоретическою неясностью понятия «сословие». Для нашей цели существенно необходимо преодолеть это затруднение, представив в самом сжатом виде связь понятия о сословии с понятием о профессии.

В понятие сословия включается четыре признака, из которых каждый столь важен для этого понятия, что отсутствие одного совершенно разрушает само понятие. Эти признаки следующие: корпоративность, профессия, наследственность и признание со стороны государства. Сословия называются обыкновенно корпорациями; а это совершенно основательно. Известно, что сословия зарождались повсюду путем образования корпорации. Происхождение европейских сословий совершается на глазах истории, которая показывает, что разрозненные элементы высшего сословия в Западной Европе существовали с незапамятных времен; но из них образуется сословие только тогда, когда они смыкаются вместе под формою корпорации - рыцарства. Рыцарство есть внешнее учреждение, дающее твердый облик таким явлениям, которые без него могли разрешиться в разнообразные формы в несколько классов. Равным образом городское сословие образуется, еще более наглядным образом, путем корпорации. Крестьянское население, со времени его прикрепления, отнюдь не составляет никакого сословия, потому что не имеет никакого корпоративного устройства, хотя, по противоположности с другими сословиями, и оно неправильным образом часто называется сословием.

До сих пор нет никакой разницы между корпорациями и сословиями. Но решительную разницу между ними ставит следующая черта: сословием называется такая корпорация, которой цель составляет личную профессию ее членов.

Общественные задачи, преследуемые в корпорациях, не составляют профессии; цель корпорации чистой не может составить личный интерес ее членов. В тех же корпорациях, которые превращаются в сословия, общественная цель становится личною. Это совершается двояким путем: или лица, по единству занятий, смыкаются в общество; или люди, составившие общество для преследования общественных целей, обращают эти последние в свои личные задачи; в частном примере: первым путем образовалось в Европе городское сословие, вторым дворянское (военная защита государства, принятая на себя некоторыми, сделалась личным занятием членов этого общества). Общественные задачи, превращенные в личные, называются профессией в собственном смысле.

В наши дни профессия может обойтись без всякой корпорации: люди, преданные одному занятию, могут вовсе не входить между собою ни в какие личные общения, благодаря литературе и общественным школам. Но мы говорим о других временах, об эпохе образования сословий. Тогда неизбежность общения (и в силу этого основание особых учреждений, корпораций) не может подлежать сомнению. Решительным доказательством этого может служить образование цехов.

Но такие товарищества, которых связь есть профессия, далеки еще от понятия сословия. Для этого последнего необходимо требуется новый признак - наследственность профессии. Уже из того, что задачи профессиональных корпораций суть личные задачи, следует, что переход профессий в наследство есть дело не только легкое, но и необходимое. В эпохи более ранние, когда еще домашнее образование преобладает над общественным, каждый отец передает своим детям знания, которые он сам имеет, по весьма понятной причине: специальные знания и основанная на них профессий есть тот капитал, который отец оставляет сыну. К этому присоединяется предрасположение к известным специальным знаниям, основанное на постоянно повторяющихся впечатлениях во младенчестве. Далее наследственность занятия вызывается даже сторонними лицами, которые привыкают приписывать известные занятия фамилиям. Этим обусловливается тот факт, что в древнейшее время избрание лиц на государственные профессии (должности) обыкновенно совпадает с наследственностью их. Всем известный пример этого представляет передача княжеской власти у русских в вечевую эпоху.

Повторяем, отделить личную профессию от наследственности весьма трудно: такие корпорации, которые хотели воспользоваться для своих целей всею личною энергией своих членов, но вместе и отстранить вторжение в себя личного эгоизма их участников, устанавливали требование безбрачия в качестве основного условия вступления в них; таковы монашеские общества и некоторые рыцарские ордена. Это есть единственное средство отстранения наследственности при личном характере преследовала общественных задач. Этим крайним средством католическое духовенство удачно отстранило от себя опасность сделаться кастою.

Личная наследственность профессии тем неизбежнее, что она тесно соединяется с обыкновенным правом наследования имущества по закону: большая часть профессии, не только экономических, но и духовных, может быть осуществлена не иначе, как при обладании известными родами имуществ; так, для осуществления военной профессии в древние времена считалось безусловно необходимым обладание конем и известными родами оружия: тот лишался военного звания, кто не мог иметь этих вещей.

Однако до сих пор мы говорили только о наследственности личной профессии, но не праве на нее; в сословии же, по общепринятому представлению о нем, передаются по наследству права и преимущества. Наследовать отцовскую профессию - не значит наследовать сословное положение его; это последнее могло и не быть. Требуется, чтобы в наследство переходило и положение лиц в корпорации. Здесь мы доходим до последней черты этого понятия, по нашему мнению, самой важной, именно признания со стороны государства прав за наследственной корпорацией на ее профессию.

Присутствие личного эгоизма (неизбежного при профессиях) побуждает такие корпорации исключать всяких посторонних конкурентов от исполнения тех же задач, или, проще, от тех же занятий. Свободный доступ в такие корпорации прекращается. Право на пополнение задачи корпорации приобретается только частным путем наследования. Очевидно, что такое право исключительного доступа к профессии не может оставаться долго на степени факта, оно превращается в право обычное, или формулируется в закон, т.е., иначе говоря, признается за известною корпорацией всеми остальными корпорациями и классами волею или неволею. Если этого признания нет в обществе, то все изложенные нами выше элементы сословий вовсе не могут сами по себе создать сословие.

Таким образом, сословием называется корпорация, в которой наследственная передача известных занятий считается правом ее.

Очевидно, что в понятии сословия тесно сливаются два элемента - частный и публичный. Государственный строй, основанный на сословиях, представляет обыкновенно наиболее ясный тип смешения публичных начал с частными; ибо здесь люди заимствуют право на публичную деятельность не из государственного права, а из другой области юридических отношений, приобретают его по рождению; с другой стороны, общественная деятельность здесь есть в то же время личная профессия. Сословная организация, достигнув господства в известном обществе, обыкновенно сама укрепляет те элементы, на которых она созидалась: так устраиваются общественные школы не просто специальные (профессиональные), но именно сословные; доступ в них открывается только для лиц, принадлежащих к известному сословию. Обратно: лица, не получившие этого образования, лишаются сословных прав; к тому же вело избрание другой профессии. Отсюда вообще предосудительность некоторых занятий для лиц высших классов: презрение к труду.

Известно, что почти исключительное господство сословного строя обществ в западноевропейских государствах начало ослабевать с XVI в. по мере очищения и выделения публичных начал от частных. Тогда новые государства признали своею задачею избавить себя от стеснения со стороны частных кровных элементов, предоставив этим последним исключительную сферу - область частных отношений. Для этого, кроме прямых мер, относящихся к правам сословий, государства принимали не менее решительные меры косвенные, относящиеся к тем элементам, из которых создаются сословия; сюда относятся меры по народному образованию. Чтобы разорвать старинную и роковую связь сословии с профессиями, государство основывает общественные специальные школы, в которых вступать позволяется всякому; этим облегчается для всех доступ к известным профессиям фактически, т.е. ограждается свобода профессий. Сын может найти в общественных школах то, что соответствуем его личным дарованиям и наклонностям более, чем круг знаний, сообщенных ему отцом, и таким образом может избрать неотцовскую профессию.

Государству помогает в этом случае бесконечное разветвление задачи профессий с усложнением жизненных отношений и с успехами науки. Для таких задач уже не годились прежние простые средства домашнего и сословного образования. Этим путем государство достигает почти вполне уничтожения сословий без всякой законодательной отмены их, когда членам сословий уже не принадлежит никакая исключительная профессия, тогда сословия теряют совсем дух и характер тех учреждений, которые назывались этим именем прежде. Политические права их отпадают сами собою и для них остается лишь имя. В настоящее время сословия не связаны уже с профессиями; но за то они и составляют лишь тень прежних сословий.

В то время как такая работа совершается на Западе Европы, приветствуемая всеми лучшими умами того времени, на Востоке Европы, под кажущимися формами подражания, совершается нечто совершенно противоположное. И здесь государство создает специальные школы и даже проповедует, что цель его та, чтобы профессии выполнялись лучше: духовные школы строятся, «в надежду лучшего священства», военные - для поднятия военной профессии. По результатам именно этих мер по народному образованию было не уничтожение, а создание сословий.

В вопросе о русских сословиях наука еще вовсе не условилась: то голословно приписывают Петру честь создания сословий, если с уважением к памяти Петра соединяют уважение к сословной форме общества; то говорят, что сословия «суть создания царской эпохи», и следовательно, лишь приняты и признаны Петром и его преемниками. Нам кажется, что юридические понятия, даже и в области государственного права, могут достигать известной степени точности; если понятие сословия, анализированное выше, приближается к требуемой точности, то мы без большого труда могли бы разрешить спорный вопрос о древнерусских сословиях, прилагая к допетровским классам те признаки, которые составляют необходимое содержание понятия о сословии.

Находя эту работу слишком далекой от нашей задачи, предоставим ее другим последователям, ограничиваясь здесь одним указанием, что, по нашему мнению, хотя до XVIII столетия классы общества распределялись уже по профессиям и передавали эти профессии наследственно, но к ним не прилагаются два существенных признака понятия сословия; именно: они не составляли корпораций и за ними не были признаны исключительные права на профессию, а равно и соединенные с этим политические и личные права. Дух законодательства XVIII в. о профессиях и профессиональном образовании, по-видимому, есть дух, отрицающий возможность происхождения из профессий сословий. Его исходный пункт следующий: профессию занимает тот, кто приготовился к ней специальным образованием.

Так, относительно духовной профессии, и до Петра склонявшейся к сословной наследственности, направление законодательства XVIII в., по-видимому, ярко выразилось в указе 1718 г., касавшемся Славяно-греко-латинской академии, указе «достохвальнейшем, на общую духовную пользу изданном», по отзыву современника. В нем приказывалось посвящать воспитанников московской академии во священники и дьяконы на вакантные места к церквам соборным и лучшим приходским и в силу этого «таковым местам быть непродажным». Дворы и дома, построенные прежними священниками, переходившие по наследству в их роде (что вместе с тем влекло и наследственность профессий), должны быть выкуплены прихожанами из церковных денег и отданы безденежно (конечно, в пользование) новым священникам, получившим образование в академии.

Хотя в силу этого указа некоторые школьники действительно, с большими издержками и волокитою, получили эти места, но не считают своего положения верным; «причина сему обычай прежний о наследии церквей, продажею и куплею стяжаемом, нерассмотрительно введенный и непокорство прихожан, которые по родству, знаемости и по своим прихотям избирают себе священников и дьяконов». Итак, по-видимому, новый указ объявил войну прежним порядкам наследственности профессий.

Петр I, издавая в 1723 г. указ об обязательности духовного образования, понимал эту обязательность в специальном смысле, т.е. в том смысле, что дети духовных набираются «неволею» для того, чтобы «учить их в надежде лучшего священства как духовным регламентом определено».

Так окончилась деятельность законодательства при Петре относительно прав приобретения духовной профессии. По-видимому, после Петра до царствования Анны изложенные принципы ослабели на практике. Этим объясняется грозный синодский указ 1731 года ноября 18; Синод, получив известие, что многие священники отдают своих детей в разные коллегии и канцелярии в подьячие, а не в семинарии для приготовления к духовной службе, приказывает отнюдь не делать этого «под лишением чинов своих и под беспощадным наказанием». То же распоряжение вновь подтверждено в 1732 г. синодским указом ноября 28, что в этих узаконениях предупреждается не уклонение от школы и учения вообще, а именно от школы и учения специально-духовных, это разъясняет указ, данный за подписью Кабинета министров, Сената и Синода о разборе детей духовенства при рекрутском наборе 1736 г. В нем именно велено детей архиерейских дворян, монастырских слуг и детей боярских и церковников определять в подьячие и в гарнизонные школы, а детей священнослужительских и причетнических, еще не годных ни в церковную, ни в военную службу, оставить «в ведомстве ев. синода для определения в школы (т.е. архиерейские) и произведшая на место оставленных при церквах».

Этот же принцип еще более уясняется такими узаконениями, которые предоставляют в известных случаях свободу выбора профессии детям духовных лиц: к таким случаям относится, во-первых, освобождение от обязательной профессии в том случае, когда лица духовного происхождения, подлежавшая рекрутскому набору, откупаются от воинской службы или ставят за себя рекрута. Тогда им предоставляется право или записаться в подьячие и в таком случае обучиться арифметике и геометрии (как наукам специальным для приказного чина) или поступать в духовенство (и в таком случае обучиться грамматике и риторике), или записаться в купечество и в цехи (и в последнем случае не подвергаться никакому обязательному образованию)^[7].

Второй случай - это освобождение от обязательного выбора профессии детей духовенства в казачьих землях. Когда в 1737 г. велено было произвести повсеместный смотр детям духовных лиц, что между прочим воронежское епархиальное начальство намерено было произвести такой смотр и детям духовных лиц, служащих в Донском войске. Управители архиерейского дома потребовали их в Воронеж. Некоторые станицы, а именно расположенные по Хопру, Дону и Бузулуку, допустили взять «сказки» о них за подписью священников и станичных атаманов; но относительно личной явки детей в Воронеж отвечали отговоркою «за дальним расстоянием и опасными пограничными местами». Задняя мысль их и совсем другие опасения выразились в добавлении к этому, а именно, что они тогда пойдут в Воронеж, когда из Черкасска (главной станицы войска) отправятся туда священнослужители с своими детьми. Из Черкасска же пришел в Воронеж более ясный и отчетливый ответ: «издавна де у них священники и дьяконы и церковные причетники были и ныне есть вей из казаков и казачьих детей» а что из «священнических, дьяконовских и прочих церковных детей, многие, по возрасте, воспринимают подлинно казачью службу». То есть войско объявляет, что у него нет наследственного духовного сословия, что как занятие духовной профессии доступно для всех казаков, так и для детей лиц духовных открыта прямая дорога в казачье звание. Это тот порядок выбора профессий, который, как мы отмечали, господствовал во всех краях России в допетровское время. Другие губернии и провинции, не имевшие такого корпоративного устройства и отдельного начальства, не могли дать отпора законодательным определениям XVIII в. Мнение же могущественного войска Сенат не мог не принять в соображение и решил, что там священно-и церковнослужительские дети и сами церковники не должны быть ни переписываемы, ни пересматриваемы.

Когда при следующем разборе в 1746 г. (т.е. при 2-й ревизии) опять возник тот же вопрос о казацком духовенстве, и Синод представил его на усмотрение Сената, то этот последний опять нашел, что:

«По силе объявленного 1737 г. указа (детей духовных) не переписывать и смотров им не чинить, а быть им на прежнем основании в войсковом порядке, ибо хотя, по духовному регламенту и указам, священно- и церковнослужительским детям в школе архиерейской, для обучения в надежде священства быть должно, но прежде их Донских казачьих городков оным разборов и взятья в школы не бывало...; оные все издавна имелись и ныне имеются из казаков и казачьих детей, все служат на войсковом их жалованье, и по возрасте воспринимают казачью службу и служат».

Но Священный Синод, в своем отношении Сенату представлял вместе и о затруднении, возникающем из этого порядка: «без обучения в священства быть не могут». Сенат нашел самый благоразумный выход из этого: если кандидаты на убылые места, представляемые из Донских городков, найдены будут неспособными к произведению во священство, в таком случае «св. пр. синод благоволит приказать: Из семинаристов Воронежской или других епархий достойных туда определять, коим там и обучать желающих детей, в надежду священства, позволить». Этим Сенат указывает, что государство и церковь, желая видеть на известных профессиях лиц специально приготовленных, могут не обязывать известную часть граждан приобретать наследственные профессиональные знания, а следовать другим, более верным путем; этот путь есть конкуренция правительства с общинами и сословиями в назначении лиц на должности и основание правительством школ. К сожалению, такая мудрая мысль не применялась в XVIII в. не только к духовному сословию, но и ко всем остальным. Только казачьи городки, благодаря их исключительному положению, были счастливее.

И в этом частном случае мнения правительственных органов были далеко не одинаковы. По-видимому, мысль Сената была ясна и тверда; однако Священный Синод истолковал ее иначе: он от 31 июля дал указ военной коллегии, по которому «производимым в священнические и дьяко-новские чины, по силе им. вел. указов и духовного регламента, в школьном обучении надлежит быть не отменно»; поэтому Войско донское должно выбрать из тамошних священно- и церковнослужительских детей столько, сколько нужно для полного замещения открывающихся вакансий, выслать их в епархиальную семинарию и содержать там на своем коште. Почему именно из детей лиц духовных, Синод не объясняет, хотя уже в 1737 г. совершенно ясно было обнаружено, что в казачьих городках в священники и дьяконы производятся лица казачьего звания; Синод говорил очевидно по привычке, утвердившейся уже в законодательстве с 1708 г. Затем высылка детей в Воронеж совершенно противоречит решению сената. Это сознавал и сам Синод и потому прибавил, что если это «возмнится им (казакам), по их к тому необыкновенности, тягостно и неугодно, то позволить иметь в Черкасске или в другом, по их рассмотрению пристойном месте семинарии ж, пли училищный дом и содержать оный на своем коште». Учителя они могут просить у воронежского архиерея, или пусть выберут сами и пришлют для освидетельствовать к архиерею. Это, конечно, существенно изменяет дело; здесь вменяется лишь в обязанность войску завести и содержать у себя школу. Однако Сенат нашел все это распоряжение Синода неправильным, признавая, что обязанность открывать школу, или назначать учителей лежит на правительстве, а так как все это «войску донскому в отягощение и за невозможность при-знавается», то Сенат отменил указ Синода и восстановил свое решение от 30 июля.

Подобным же образом правительство должно было решить вопрос и относительно духовенства Яицкого войска в 1755 г. И там казанский епископ Лука начал вводить общее порядки, хотел открыть духовное правление и уже назначил туда протопопа, священников и приказных. Военная коллегия, узнав об этом, обратилась к Сенату, который и приказал восстановить старые порядки (производство священников из казаков). Но с Яицким войском, видимо, меньше церемонились; Сенат прибавляет: «в прочем же для собственной и общей того войска пользы священно и церковнослужительских и прочих кто пожелает детей потребному числу, в надежду священства, и в казанской семинарии обучаемым быть; чего для и надлежащее о том его преосвященству рассмотрение учинить».

Итак, в узаконениях о казачьем духовенства отрицательным образом выразились ясно обе стороны раскрываемой нами мысли, т.е. мысли о том, что духовная профессия является как исключительная обязанность детей духовных лиц и как исключительное право их.

В то самое время, когда, по-видимому, окончательно утвердилось положение, что дети духовных лиц не могут избирать никакой другой профессии, кроме духовной (в противном случае подлежат рекрутчине), в это самое время законодательство делает значительный шаг в сторону. В указе от 25 сентября 1737 г. о переписи всех детей духовных лиц предоставляется обучившимся в семинарии довольно широкий выбор профессии. Сказав, что окончившие полный курс духовного образования имеют право тотчас занять места при церквах, указ продолжает: «а кто из них в духовном чине быть не пожелает, таких отсылать к губернаторам и воеводам, для определения в гражданскую службу, где они, увидев в тех делах практику, могут знатные чины заслужить». И потом, говоря об окончивших уже прежде курс, но остающихся в праздности, указ велит определить их «по желаниям». Таким образом это узаконение может навести на мысль, что дети духовных лиц обязаны приобретать образование вообще, а не непременно специально-духовное, и что рекрутчине подлежат только те из них, которые ничему не учились и ни в каких школах не были. Но, во-первых, этот указ находится в противоречии с самим собою; он же подтверждает распоряжение указа 1736 г., чтобы «вновь школы заводить и детей их (духовных) обучать, дабы впредь неученых в духовных чинах уже не было». Во-вторых, он находится в полном противоречии как с предшествующими узаконениями (особенно с указом 10 ноября 1721 г., и истекающими из него, которые указаны выше), так и с последующими, и именно такими, которые имеют в виду определить собственно условия доступа к духовной профессии.

Если в законодательстве является иногда некоторая непоследовательность, уклонение в сторону, то практика, раз направленная, шла неуклонно по одному пути и привела в первой половине XVIII века к твердому положению, что дети духовных должны готовиться только к духовной профессии.

Учреждение должности военных юристов в русской армии связано с именем императора Петра I. После возвращения молодого царя Петра I из своего первого путешествия Европы, он обратил внимание на систему образования, которая находилась на первоначальной стадии своего развития. Острая нехватка специалистов сковывала развитие экономики, военного дела, государственного аппарата управления и других элементов российского общества. Тем не менее, огромная Россия постепенно складывалась в мировую империю, что порождало значительный по численности слой государственных служащих - чиновников, которым крайне необходимы были правовые знания. И в результате петровских преобразований Россия получила постоянную, регулярную, централизованно снабжаемую современную армию, в связи с чем возникла необходимость учреждения специальных военно-судебных органов (генеральных и полковых кригсрехтов). Великолепный организатор, Петр I стремился четко определить меры по поддержанию в ней должного воинского порядка и организованности.

На учреждение у нас аудиторской должности, по мнению П.О. Бобровского, оказали влияние не только немецкие, но и шведские законы.

После победы русских войск в Полтавском сражении, Петр I, внимательно изучив внутреннюю организацию шведской армии, приходит к выводу о необходимости внесения существенных изменений в устройство своих войск. Одним из наиболее важных результатов обобщения зарубежного опыта военного строительства стало законодательное закрепление должности юриста-аудитора в штатах во всех пехотных, кавалерийских и гарнизонных полках.

Указом Петра I от 19 февраля 1711 г. в русской армии впервые законодательно были учреждены первые военно-юридические должности аудиторов, войсковых фискалов и прокуроров, из них 17 высших и 75 низших должностей аудиторов. Введение звания аудитора совпало с отменой прежнего суда в приказах, у воевод и в съезжих избах, с деятельным участием в них дьяков и подьячих, заведовавших делопроизводством. Такие суды не могли обеспечить ни равенства подсудимых перед законом, ни беспристрастного рассмотрения дела. По мнению Петра I, в каждом коллегиальном воинском суде, состоящем из военных чинов, должен был присутствовать юрист-аудитор, знающий законы и обладающий такими качествами, чтобы решения, выносимые судами, «производились добрым порядком». Судебное производство, получившее коллегиальный характер, осуществлялось отныне с участием юриста-аудитора, знающего законы и обладающего известными качествами. Устав воинский 1716 г. определил общую организацию, компетенцию и полномочия аудиторов, которые фактически существовали с незначительными изменениями до военно-судебных реформ 60-70 гг. XIX в.

Следует отметить, что вместе с тем председатель и члены воинских судов не имели достаточной юридической подготовки, в связи с чем устав определял: «...того ради держатся при войсках генерал-, оберы полковые аудиторы, от которых весьма требуется доброе искусство в правах. Аудитор должен накрепко смотреть, чтобы каждого без рассмотрения персон судили». Аудитор наблюдал за правильностью действий суда, за применением артикулов общего и военного права к конкретным деяниям военнослужащих. Организационно аудиторская служба состояла из генерал-аудитора, генерал-аудитора-лейтенанта, обер-аудитора бригады и полкового аудитора.

Воинский устав 1716 г. определял, что генерал-аудитор должен не только разбираться в военных делах, но и быть внимательным и острожным при написании и исполнении приговора, чтобы решение о преступнике было справедливым. Там же излагалось требование, что «аудитор должен знать права, разуметь правду, быть добрым юристом»^[8]. Подчеркивались бескорыстие и беспристрастие аудитора. Когда аудитор участвует в процессе, «никому не похлебствовать, не обращать внимания на знатность особы судимой...», забыть о дружбе, не принимать подарки, не иметь злобы, «дабы при написании и исполнении приговора престу-питель оным отягчен не был». Генерал-аудитор должен был обладать высокими личными моральными качествами. Исходя из процессуального положения аудитора, к нему предъявлялись повышенные образовательные и нравственные цензы. Являясь, по замыслу законодателя, советником по вопросам права строевых офицеров, составляющих ядро военного суда, аудитор должен быть сведущим в общем и в военном праве, поскольку в суде «конечное и последнее заключение от него зависит и он должен генералитету и прочим офицерам в сомнительных случаях изъяснить, что все народные права и военные артикулы о том гласят...». Ему также надлежит быть «не токмо ученому, и в военных и прочих правах благоискусному, но притом осторожному и благой совести человеку». Эти требования к аудиторам вытекали из идеи Петра I «о введении правильной юстиции в России»^[9].

Таким образом, согласно Воинскому уставу, аудитор - это и руководитель военно-уголовного процесса, и следователь, и прокурор в одном лице, а в гражданском споре еще и третейский судья. По существу, все производство в военном суде в действительности лежало на аудиторе, и при этом он являлся выразителем армейской совести. Первыми генерал-аудиторами были Иван Васильевич Кикин (1712-1716) и Федор Глебов в армии Шереметева, третьим генерал-аудитором был иноземец Фон-Крейц. Тринадцатым, последним, до создания Военного министерства, был генерал-лейтенант Семен Иванович Салагов (1800-1812).

Особые права и обязанности генерал-, обер- и полковых аудиторов были различны в зависимости от штата занимаемой должности.

Также была введена должность генерал-гевальдигера или румормей-стера, установленная в Вооруженных силах Российской империи в 1711 г. и закрепленная Воинским уставом императора России Петра Великого от 30 марта 1716 г. В задачу генерал-гевальдигера входило осуществлять общий надзор за беспрекословным исполнением приказов командования, «чтобы солдаты и все прочие при войске против приказа не чинили»^[10].

Ему были предоставлены довольно широкие функции - права суда и расправы. Об обучении этих лиц ничего не говорилось. Однако общие обязанности аудитора сводились к роли советника по правовым вопросам строевых чинов, составляющих военных суд (кригсрехт), но не имеющих достаточных профессиональных знаний и навыков. Кроме ведения военно-судных дел, на аудиторов были возложены и другие обязанности: во время походов генерал-аудитор был начальником военной канцелярии главнокомандующего и принимал участие в переговорах об обмене пленных, а полковые аудиторы заведовали обозом и исполняли обязанности квартирмистров. Сложные и ответственные обязанности аудитора требовали основательной юридической подготовки, которая в то время в России отсутствовала. Первоначально среди действующих аудиторов большинство составляли иностранцы: немцы, чехи и попавшие в плен шведы. Так, в результате успешных сражений при овладении Выборгом у Лесной и Полтавы были взяты в плен более 20 разных чинов аудиторов шведской армии во главе с ее генерал-аудитором Штером, некоторые из них остались на аудиторской службе в русской армии.

Потребность государства в высокопрофессиональных специалистах в области права диктовалась не только развитием производительных сил, но и формированием самого права в России^[11].

Таким образом, выполнение обязанностей фискалов, аудиторов, прокуроров требовало специального юридического образования, знания уставов, регламентов, артикулов и других служебных документов, правильного их толкования и применения, что в свою очередь требовало овладения в большей или меньшей степени специальными юридическими знаниями. Однако какое-либо специальное ведомство, которое бы всеми этими чинами ведало, тогда не было создано, и какими кадрами должны эти должности пополняться, не указывалось. Их нигде не готовили, и нередко среди них были люди, не всегда морально безупречные.

Низкий уровень образованности людей, особенно молодежи из дворян, был большим тормозом подготовки военных юристов, так как ау-дитор-недворянин из подьячих и нижних чинов не мог занимать в суде соответствующее его функциям положение и нормально выполнять возложенные на него обязанности. В связи с чем данные должности нередко замещались лицами из нижних чинов, весьма далекими от юриспруденции, приобретавшими на практике известный навык вести воинские процессы и умеющими подобрать законы, подходящие для ведения дела, но не имевшими никакой теоретической подготовки^[12].

Полковой аудитор по указанной причине фактически был поставлен ниже прапорщика. Между тем по штату 1711 г. полковому аудитору жалованье назначалось наравне с капитаном (216 руб. иноземцу и 100 руб. русскому). Поэтому должности аудиторов замещалась людьми, приобретавшими на практике известный навык вести воинские процессы и умевшими подобрать законы, подходящие для ведения дела, но не имевшими никакой теоретической подготовки. Как справедливо замечает П.О. Бобровский, «...недоумеваешь, каким образом могли исполнять обязанности в военных судах, где требовалось присутствие юридически образованных аудиторов, основательно знающих законы, полуграмотные аудиторы, поставленные вне Табели о рангах и низведенные на степень простых писарей». По-видимому, в определенной степени это зависело от того, что Петру I не удалось подобрать и подготовить таких специалистов, которые бы отвечали требованиям аудиторского чина. Противоречивым остается вопрос о возникновении первых учебных заведений по подготовке аудиторов.

Заслуживает высокой оценки не только стремление Петра I создать нормативную базу для деятельности войск и учредить институт военных юристов в армии, но и попытка подготовки отечественных военных аудиторов из русских. И именно в этом его величайшая заслуга. Не его вина в том, что Россия не располагала достаточным количеством молодых людей, способных учиться на аудиторов. К тому же Военная коллегия не проявила достаточного усердия в подборе нужных молодых людей, а Петр I, занятый массой других государственных дел, не смог довести свой замысел до конца.

При ближайших преемниках Петра I положение аудиторов в армии существенно ухудшилось как в правовом, так и в нравственном и материальном отношении. Так, в частности, должность генерал-аудитора, которую Воинский устав 1716 г. поставил почти на одну ступень с высшими чинами Генерального штаба армии, по штату 1720 г. определена значительно ниже должности обер-кригс-комиссара (в ранге бригадира с окладом 840 руб.) и генерал-квартирмейстера (в ранге генерал-майора с окладом в 1800 руб.). Также был понижен оклад генерал-аудитор-лей-тенанта (морского ранга), который по содержанию приранивался к обер-аудитору (ранга капитанского)^[13].

Таким образом, история развития процесса подготовки кадрового состава органов, выполняющих функции правового обеспечения военного управления, связана с проводимыми в России государственными реформами военного и морского ведомств в XVIII - начале XX в. Поэтому при Петре I были сделаны первые попытки создать военно-учебные школы по подготовке военных юристов для армии и флота. Но по ряду объективных (недостаток в образованных людях) и субъективных (большая занятость Петра I другими государственными делами) причин он не смог довести свой замысел до конца.

В последующие годы будущими поколениями государственных деятелей петровские идеи подготовки военных юристов воплощались в жизнь. Однако путь к их реализации был сложен и противоречив. Длительное время, в послепетровские годы, подготовка военных юристов осуществлялась канцелярским способом. Единственными школами, из которых могли «черпать» людей для исполнения аудиторских обязанностей, были гарнизонные школы для солдатских детей, где в числе учебных дисциплин было изучение военного артикула.

В 1732 г. императрица Анна Иоанновна предприняла попытку поднять престиж аудиторской должности. В том же 1732 г. учредив Шляхетский корпус, она повелела организовать в нем кафедру для преподавания юридических наук «учеными-профессорами». При учреждении кадетского корпуса было определено преподавать в нем юриспруденцию тем из кадетов, которые были не способны к строевой службе или считали себя более склонными к службе статской. Полагался для этого и профессор «юрист».

Императрица Елизавета Петровна в своем указе 1748 г. подтвердила распоряжение обучать кадет юриспруденции^[14]. При Сенате и Военной коллегии существовали коллегии-юнкера (для дворян), где получали образование люди, знакомые с государственными и военными законами и делопроизводством. Из коллегий-юнкеров при императрице Елизавете Петровне (1741-1761) была образована Сенатская дворянская школа. Однако результаты ее работы были крайне неудовлетворительны, и пришлось многих учеников отправить в полки солдатами.

Впоследствии императрица Екатерина II в 1762 г. упразднила Сенатскую дворянскую школу и уничтожила звание коллегии-юнкера. Приказывая развить классы юриспруденции при Шляхетском корпусе, она повелела установить практические занятия для ознакомления с судопроизводством аудиторов из кадет старшего пятого возраста из числа более искусных в правах^[15]. С 1766 г. кадеты старшего (пятого) возраста могли по очереди практиковаться. Для этого выделялось специальное судейское место, где им помогал профессор юриспруденции. П, как пишут историки-юристы по поводу взглядов на образование юристов, одни полагали возможным образовать аудиторов посредством чтения грозного артикула воинского полуграмотным мальчикам^[12].

Другие, признавая неспособность строевого офицера к должности судьи, решающего вопросы жизни и смерти, рекомендовали юношам читать «Юстиниановы гражданские законы» и присматриваться к делопроизводству «судебного места» кадетского корпуса, в котором судьями были полицмейстер и казначей. Классы юриспруденции были открыты и при университете.

Следующий виток развития военно-учебных заведений по подготовке военных юристов приходится на период павловских военных реформ. Указом от 24 января 1797 г. император Павел I учредил высший военно-судебный орган по уголовным и гражданским делам - Генерал-Аудиториат, который «есть Суд вышний Военный по гражданским и уголовным делам для всей армии; в ней председательствовать Генерал-Аудитору, а под ним двум Обер-Аудиторам...»^[17]. Также на Генерал-Аудиториат было возложено и снабжение войск аудиторами.

Для их подготовки была восстановлена Сенатская школа, под названием юнкерской. Чтобы повысить престижность аудиторской должности, этих «вечных подпоручиков»^[18] переводили на статскую службу. Это открывало перспективы служебного роста.

В кругах «высшего общества» бытовало мнение, что юриспруденция - наука, нужная лишь для гражданской службы. Многое отдавалось на откуп иностранцам. В 1799 г. аудиторскому званию был присвоен чин титулярного советника. Несмотря на данные меры, подготовка аудиторов из дворян в стенах юнкерской школы не могла удовлетворить потребность армии в военных юристах^[19].

Правоведов-специалистов пытались готовить различным образом, в том числе и на опыте практической работы. В утвержденном императором Александром 1 докладе Комитета, учрежденного для образования Генерал-Аудиториата, «О преобразовании Генерал-Аудиториата» от 8 сентября 1805 г. говорится: «Поелику должность Аудиторская требует не только искусства в производстве судных и следственных дел, но и знания Государственных узаконений, то для обучения к таковым делам, определить способных молодых людей, по рассмотрению Генерального Аудитора, из вольно определяющихся и разночинцев; и иметь их всегда при сем Суде по 15 человек, производя им жалованье на основании указа 1763 года Декабря 25 дня, и употребляя их к переписке бумаг, и, по мере успехов в познании дел, представлять на места Аудиторов, как в сем суде, так и в полках»^[20]. Подготовка юристов таким способом являлась длительным и недостаточно эффективным процессом.

И наконец, была предпринята попытка подготовки аудиторов в учебном заведении. До 1809 г. действовало Высшее училище правоведения при Комиссии законов, после чего обязанность образования аудиторов была возложена на Уголовные департаменты Сената. Но желающих учиться к обер-прокурорам почти не являлось.

Таким образом, эта мера положения дел не меняла. Даже из канцелярских служителей в течение трех лет в аудиторы определено из Сената в войска не более 30 человек. Поэтому министр юстиции приказал всех служащих в уголовных департаментах Сената канцеляристов и копиистов (писарей) приучать к аудиторской должности. В особо назначенном месте два раза в неделю им читались военные артикулы^[21].

• [1] См.: Владимирский-Буданов М.Ф. Обзор истории русского права. М.: Издательский дом «Территория будущего», 2005. 800 с.
• [2] См.: Владимирский-Буданов М.Ф. Обзор истории русского права. Указ. соч.
• [3] «Немалая пакость крестьянам чинится и от того, что грамотных людей у них нет. Аще в какой деревне дворов 20 и 30, а грамотного человека ни единого у них нет, и какой к ним не продеть с каким указом, зла без указу, да скажет , что указ у него есть, потому и верят, и от того приемлют себе излишние убытки; потому что все они слепые, ничего не видят, ни разумеют. И того ради многиеи без указу приехав пакости им чинят великие, а они оспорить не могут; айв поберех много с них излишних денег емлют и от того даровой (напрасный) приемлют себе убыток. И ради охранения от таковых напрасных убытков, водится не худо бы крестьян и поневолить, чтоб они детей своих, кои десяти лет и ниже, отдавали дьячкам в научение грамоты, и науча грамоты и учили бы их писать. Я чаю не худо бы было так учинить, чтобы не было и в малой деревни без грамотного человека, и положить им крепкое определение, чтобы безотложно детей своих отдавали учить грамоте, и положить им срок годы на два или на четыре. А буде в 4 года детей своих не научать, такожде кои ребята и впредь подростут, учить их не будут, то какое ни есть положить на них и страхование. И егда грамот и писать научатся, то они удобнее будут не только помощников своих дела править, но и государевым делам угодны будут, наипаче в сотские и пятидесятые вельми будут пригодны, и никто их не изобидит, и ничего с них напрасно не возьмет. А чаю не худо указ послать и в низовые города, чтоб и у мордвы детей брать и грамоте учить отдавать, хотя бы и насильно. А егда научатся, то и самим им слюбится; потому что к ним паче русских деревень, приезжая солдаты и приставы и подьячие, овогда с указом, ово-гда ж и без указу, и чинят что хотят; потому что они люди безграмотные и без-заступные. И того ради всякой их изобижает, и чего никогда в указах не бывало, того на них спрашивают и правежем правят. А егда дети их научатся грамоте, то грамотные будут владетельми (правителями) и по прежнему в обиду их уже не дадут и будут свою братью от всяких напрасных нападов оберегать. А иные, выучась грамоте, познают ев. христианскую веру, возжеляют крестится, то и грамотники мало по малу иных свою братию к христианской вере приводить будут». Сочинения Ивана Посошкова, изд. Мих. Погодиным. М. С.175-176.
• [4] См. выдержки из него в «Петербургской старине»: Современ. 1860 г. № X, стр. 620 и ел, и в «Наука и Литер, при Петре I» Т I ст. 498 и след. Самый проект напечатан во 2-й части соч. Посошкова, 273-314. Москва 1863.
• [5] См. Истор.-статис. описание Рязанской духовной семинарии, архим. Макария. Новгород 1864. С. 3.
• [6] Розенгейм М.П. Очерк истории военно-судных учреждений в России до кончины Петра Великого. СПб., 1878.
• [7] РозенгеймМ.П. Указ. соч.
• [8] Полное собрание законов Российской империи с 1649-1825 гг. Т. XXXIV. № 26767 [Электронный ресурс]. 1ЖЬ: http://www.nlr.ru/e-res/law_r/search.php
• [9] Полное собрание законов Российской империи с 1649-1825 гг. Т. XXXIV. № 26767 [Электронный ресурс]. иИТ: http://www.nlr.ru/e-res/law_r/search.php
• [10] Там же.
• [11] Маликов С.В. Военно-юридическое образование в Российской империи (1717-1917)// Российский военно-правовой сборник: 175 лет военно-юридическому образованию в России. М., 2007.
• [12] Розенгейм М.П. Указ. соч.
• [13] Хмара Н.И. Краткий очерк истории военно-юридического образования в России. М., 1999.
• [14] вовое исследование). М., 2002. [Электронный ресурс]. 1ЖЕ: http://voenprav.ru/ doc-1039-119.htm
• [15] Журналы заседаний конференции Военно-юридической академии за истекшее десятилетие с 1878-79 по 1888-89 годы. СПб., 1889. С. 160-161.
• [16] Розенгейм М.П. Указ. соч.
• [17] Полное собрание законов Российской империи с 1649-1825 гг. Т. XXIV-№ 17757. [Электронный ресурс]. иБЕ: http://www.nlr.ru/e-res/law_r/search.php
• [18] Пятьдесят лет специальной школы для образования военных законоведов в России / под ред. П.О. Бобровского. СПб., 1882.
• [19] Маликов С.В. Указ. соч.
• [20] Полное собрание законов Российской империи с 1649-1825 гг. Т. XXVIII. № 21904. [Электронный ресурс]. 1ЖЬ: http://www.nlr.ru/e-res/law_r/search.php
• [21] Хмара Н.И. Указ. соч.