Введение

Представленная вашему вниманию книга посвящена политикоправовым аспектам классического евразийства. Данная тема обладает не только академической, но и практической актуальностью: в 2015 г. вступили в силу нормы об образовании Евразийского экономического союза (ЕАЭС). Идеологи этого проекта не связывают его название с классическим евразийством, однако, используя лозунги и имена, сложно уйти оттого, что за ними скрывается. Создатели проекта стремятся реконструировать большое континентальное пространство Евразии, скрепленное экономическими связями, о необходимости которого писали именно классики евразийства.

Евразийцы изначально писали не только о геоэкономике; их первичная цель была всеохватна и амбициозна. Основателями евразийства стали молодые талантливые русские ученые-эмигранты — филолог Н. С. Трубецкой (1890—1938), геоэкономист П. Н. Савицкий (1895— 1968), музыковед П. П. Сувчинский (1892—1985), историк Г. В. Фло-ровский (1893—1979). Они стремились к созданию всеобъемлющего мировоззрения, которое объясняло бы явления не только социального, но и природного бытия. В подобном контексте совершенно по-новому ставился вопрос об уникальности России-Евразии как «мира в себе», чье природное и социокультурное пространство, исторический путь отличны от пространства и ритмов развития Европы и Азии. Этот «мир», по мнению евразийцев, нуждается в особой политико-правовой форме. Осознавая проблему территориальной целостности Российского государства, авторы обосновывали ее субстанциально, через единство равнинного по преимуществу мира: «Евразия» отделяется от Европы Пулковским меридианом, границей с Азией служат хребты Кавказа, Памира, Тянь-Шаня и т. д. Единство такого пространства вроде бы отрицает отчуждаемость территорий, нивелирует право се-цессии.

Оказавшись в изгнании, евразийцы не только критиковали современное им Советское государство, но и пытались предложить свое видение государственного идеала, поставив множество вопросов, значимых для того времени: о соотношении «власти» и «знания», ценностных основаниях права, связи политической формы с территорией, занимаемой государством. Эти вопросы являются важными для социальных наук и сегодня. Поэтому евразийство причастно контексту не только российской, но и мировой общественной мысли¹.

В лице социолога В. Гуриана зарубежная наука заимствовала у евразийцев понятие «идеократия» (правление, основанное на общности мироощущения), применив его по отношению к тоталитарным государствам^{[1] [2]}; появилась тенденция именовать подобные режимы идео-кратиями. Российская юриспруденция также использует некоторые понятия, определенные евразийцами, например понятие «правообя-занность», которому ведущий юрист в евразийском движении H. Н. Алексеев в конце 1920-х гг. придал новое значение.

Социально-практическая значимость евразийства выражается в том, что его представители ставили вопрос о существовании российской цивилизации и Российского государства. Закономерно, что внимание к евразийству вновь проявилось спустя 70 лет после его возникновения. В начале 1990-х гг. были заново опубликованы многие труды Трубецкого, Савицкого, Алексеева, отстаивавших целостность России как государства, поставленную под сомнение событиями того времени.

Очередной критический период отечественной истории 2014— 2016 гг. вызвал повышенный интерес к политико-правовым моделям евразийцев и так называемому неоевразийству. Некоторые идеи, предложенные евразийцами, подчеркивали открытость правовой системы, ее взаимодействие с иными значимыми системами общества.

Так, Савицкий и Трубецкой считали основой существования правопорядка в России «месторазвитие» Евразии — социальную общность, определяемую географическими категориями. Данное «место-развитие», по их мнению, определяет себя в существовании «многонародной личности» — группы народов, спаянных общностью исторической судьбы и живущих в пределах уникального мира. Моменты подобной «личности», по мнению Савицкого и Трубецкого, обусловливают друг друга. Именно поэтому евразийцы стремились выявить связи различных областей жизни: взаимозависимость хозяйственной деятельности и окружающей среды, развития языка и государственного общения, традиционных поведенческих стереотипов и правовых норм. По этой причине многие зарубежные и российские авторы считают евразийцев предтечами структуралистов¹.

Несмотря на некоторую методологическую ограниченность, подобный подход способствует поиску ответов на ключевые вопросы, актуальные для современных теории государства и конституционного права: чем сушностно обоснована территориальная целостность России? Почему субъекты Российской Федерации не имеют права выхода из состава единого государства? Достаточно ли заявить, что это запрещает позитивное право, поскольку принцип территориальной целостности государства превалирует над принципом самоопределения наций?

Евразийцы объясняли политико-правовое единство народов России системной целостностью евразийского «месторазвития». Для них личность Евразии не искусственная конструкция, но нечто реальное, существующее изначально. Исходя из этого, должны существовать государство и право как особые формы организации этого «месторазвития». Персонологическое учение о Евразии как о цельном культурном пространстве (с присущей ему уникальной судьбой) не упраздняет юридического момента такого пространства, но делает его необходимым. Мир Евразии должен скрепляться единой властью, осуществляемой в том числе в правовых формах^{[3] [4]}; последние нужно исследовать и осмыслять.

Восприимчивость к праву и государству объяснима во многом контекстом появления евразийства: оно сформировалось прежде всего как течение пореволюционное. Революции 1917—1918 гг. вызвали в странах Европы не только пресловутый «кризис», но и идейное оживление: создавались кружки, учреждались журналы, их число увеличивалось^[5]. События того времени вдохновляли различные идейные течения, сообщая им импульс к действию. Реализация большевистского замысла, воплощение «чехословацкой идеи» Т. Г. Масарика намекали на то, что государство можно построить «из собственной головы». В Европе снова звучали апелляции к естественному праву как основанию новых государств^[6]. Идея будто бы предшествовала телесности, повелевала последней. Евразийцы были верны этой логике: для них было важно создать идейный плацдарм собственной практике, в том числе политической. Савицкий и Сувчинский пытались скрестить «слово и дело» в евразийской идеологии, настаивали на пластичности мира, его способности к обустройству.

Подобная жажда «строительства», даже «конструктивизм» парадоксальным образом сочетались у евразийцев с пониманием идеала не как конструируемого, но реального. Нужно не создавать новый мир, а вернуться к утраченному наследию, восстановить его¹. Правовая структура России вновь должна стать проявлением обшей структуры Евразии, чье существование реально, а не рукотворно^{[7] [8]}. Подобный отказ от номинализма евразийцы объясняли тем, что «организационная идея» пронизывает не только человека, но и сами вещи. Человек выявляет картину мира, а не создает ее, он вскрывает то общее, что есть и в природе, и в познающем субъекте: человек и природа сопричастны друг другу, поскольку они причастны общей идее.

Холистические устремления объединяли в евразийстве столь разных авторов, как Л. П. Карсавин и П. Н. Савицкий. Первый писал о «всеединстве», о первичности целого по отношению к частям^[9], второй стремился выявить «периодическую систему сущего», создать глобальную систему наук, описавшую бы не только «месторазвитие» Евразии, но и «месторазвитие» других культур. В такой когнитивной системе география и правоведение, лингвистика и экономика должны были, дополняя, обогащать друг друга^[10].

Если евразийская юриспруденция и могла состояться, то только как цельный аспект тотальной системы, в основе которой есть нечто единое, общая закономерность. Хаотичное совпадение элементов, случайные комбинации разных идей были для евразийцев недопустимы. Наиболее успешно евразийство как целостная система воплотило себя в языкознании и истории^[11]. По мнению евразийцев, правопорядок

Евразии должен отображать черты целого, идеи Евразии: единство судьбы (в рамках единого «месторазвития»), специфический способ хозяйствования («государственно-частная система хозяйства»), особую структуру власти («идеократия») и т. д.

Однако в плоскости права евразийская идеология разбилась на части, на «правовые идеологии», став совокупностью разных идей. Для того чтобы понять причины этого несовпадения, важно проследить за возникновением и развитием юридических воззрений евразийцев.

Часто исследователи, выявляя у евразийцев общее устремление обосновать право религиозно и геополитически, не могут объединить их воззрения в рамках единой правовой школы. Правовые, как и иные научные школы характеризует относительное институциональное и идейное единство¹. К институциональным аспектам формирования научной школы относят возникновение связи учитель — ученики, наследование традиций^{[12] [13]}, формирование устойчивых «горизонтальных» связей, противопоставление собственной школы другим. Идейная общность в научных исследованиях имеет в контексте школы сущностное значение, благодаря ей и возможен новый подход к праву, новый тип юриспруденции. В рамках школы могут существовать разногласия по отдельным вопросам, возможны расхождения в методологии, однако общими должны быть видение права, суждения об основных правовых понятиях («субъект права», «правомочие» и др.), ключевых принципах права^[14].

Если использовать те же критерии при выявлении евразийской правовой школы, можно понять, что она не была сформирована, хотя правовые начала у евразийства были не только в зародыше, они проявились. Мы пытаемся установить причины несостоятельности евразийской юриспруденции, противоречивость евразийской теории государства, выявить взаимоотношение правовых взглядов Алексеева с евразиискои идеологией, понять, почему холистические проекты евразийцев не воплотились на почве права. Для этого важно исследовать институциональные и особенно идейные предпосылки формирования евразийской юриспруденции, сосредоточив внимание не только на «внутрипартийных» процессах внутри евразийства, но и на современных ему духовных течениях («консервативных революционерах» и проч.), а также идеях его предшественников (славянофилов, веховцев и др.).

Таким образом, в фокус исследования мы помещаем политикоправовые аспекты классического евразийства в контексте российской общественной мысли XX—XXI вв. Политическим именуется то, что относится к народу или же иной общности как целостному субъекту, ключевым здесь становится отношение к государству. Правовым называем то, что непосредственно связано с внешними, принудительными правилами: в данной работе мы придерживаемся позиций умеренного юридического позитивизма.

Евразийство для нас — идейное движение, зародившееся в 1921 г. и распавшееся в конце 1930-х гг. Позднейшее неоевразийство 1990-х гг. рассматривается как интерпретация и «реанимация» классического евразийства. Подробное изучение неоевразийства заслуживает особого исследования.

Территориальные рамки исследования не определяются строго, поскольку российская юриспрудеция в XX в. не охватывается границами Российского государства, включая в себя как работы собственно российских-советских ученых, так и труды эмигрантов, каковыми и были лидеры евразийства.

Основной установкой является сосредоточенность на мыслях и выводах самих евразийцев, а не на позднейших трактовках конца XX в. Многие зарубежные историки стремятся актуализировать и политизировать евразийство, показав закономерности его развития на примере укрепления неоевразийства в России времен 1990-х гг., формирования национальной идентичности в бывших советских республиках, намечают связи между евразийством Н. С. Трубецкого и постколониальными исследованиями Э. Саида^[15]. Поддерживая всецело использование такого подхода, автор исследования исходит из другой стартовой точки.

Под евразийцами мы подразумеваем не всех авторов, выражавших воззрения, имеющие сходство с мнениями Савицкого и Алексеева, — в таком случае нам пришлось бы причислить к евразийцам и

М. В. Шахматова. Евразийство воспринимается нами как течение, институционально оформленное. Ключевым фактором «включения» в евразийство мы полагаем фактор признания автора евразийцем, исходившего от лидеров движения — Трубецкого и Савицкого.

Такая методологическая установка определила источниковую базу исследования — работы евразийцев, опубликованные в евразийских изданиях, прежде всего «Евразийских временниках» и «Евразийских хрониках». Также были изучены монографии и брошюры евразийцев, вышедшие как в евразийских, так и в иных изданиях¹. Изучались статьи евразийцев в периодических изданиях русского зарубежья — журналах «Путь», «Новый град», анализировалась переписка евразийцев, опубликованная в сборниках под редакцией К. Б. Ермишиной, С. Глебова, А. В. Соболева, М. Байссвенгера и А. Климова, О. Т. Ер-мишина^{[16] [17]}. Значение этой переписки велико, поскольку именно в письмах, а не в статьях Трубецкого содержатся его определение понятия государства и краткий проект «многопарламентской системы». Использование переписки также позволяет оживить повествование, показать суждения евразийцев не в догмах и декларациях, а в живой полемике и дискуссии.

Нами исследовались сборники трудов евразийцев, вышедшие в конце XX в. и являвшие собой переиздание статей и монографий 1920—1930-х гг., иные вновь опубликованные статьи евразийцев. Важные материалы: письма, конспекты лекционных курсов (например, курса Алексеева о государственном праве России) — найдены в Государственном архиве Российской Федерации. Особое внимание уделялось фондам: 5765 (Русский юридический факультет г. Праги), 5783 (П. Н. Савицкий), 5911 (К. А. Чхеидзе). Важные сведения об общественной и личной жизни евразийцев можно найти в личной коллекции Савицкого в архиве Славянской библиотеки г. Праги.

Важной частью работы является поиск преемственности между евразийской и европейской политико-правовой мыслью, в связи с чем анализируются «доевразийские» труды ученых: именно в них подобная связь более очевидна.

Ключевое значение придается концептуальному аспекту развития политико-правовых воззрений евразийцев, а не их историософской, общеисторической, историко-правовой оценке развития Российского государства. Взгляды евразийцев анализируются во взаимосвязи, системно: «право» и «государство» не отделяются механически от «религии» и «культуры». В работе проводится анализ значимых для евразийства юридико-политических понятий («идеократия», «право-обязанность», «демотия» и др.). Показывается, как евразийская идеология нивелировала политико-правовые взгляды Карсавина и Алексеева, по каким причинам авторы отказывались от прежних, «неевразийских» суждений, как создавалась общепринятая терминология евразийства, почему ученые, пытаясь сохранить верность своим воззрениям, придавали одинаковым терминам различное значение.

Многие положения, сформулированные в первой, «исторической», главе исследования, находят дальнейшее подтверждение в следующих, «теоретических», главах. В связи с этим возможны немногочисленные повторы, которые, надеемся, не вызовут раздражения у читателя.

Автор благодарит В. И. Карпца, без лекций которого этой работы не было бы. Важную роль при подготовке исследования сыграл В. Б. Исаков, внимательно наблюдавший за логичностью повествования. Безмерную благодарность хочется выразить А. В. Шалаевой, неоднократно читавшей и редактировавшей эту работу. Ценные замечания адресовали работе исследователи евразийства М. Байссвенгер, Р. Р. Вахитов, Б. Е. Степанов, В. А. Шнирельман, коллеги автора по НИУ ВШЭ И. А. Шаповалов и В. Ю. Скоробогатов, А. В. Павлов и Р. Ю. Белькович. Важную помощь оказывали А. С. Туманова и Ф. Б. Поляков, И. В. Борщ и М. А. Исаев, Г. Тиханов и Л. Бабка, гостеприимные коллективы Российской государственной библиотеки и Славянской библиотеки г. Праги, управление академического развития НИУ ВШЭ. Автор особенно благодарен своей семье и С. Г. Аксенову: без их советов и наставлений зимой 2005 г. не началась бы работа, которая не закончится и с выходом в свет этой книги.

• [1] Р. Барт упоминал о H. С. Трубецком наряду с Ж. Дюмезилем и К. Леви-Строссом, считая их деятельность «структуралистской». См.: Барт Р. Структурализм как деятельность// Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М., 1989. С. 256. В превосходной степени об исторических трудах Г. В. Вернадского отзывался В. Гуриан, исследователь тоталитарных режимов. См.: Gurian W. Kievan Russia by George Vernadsky... // The Review of Politics. 1948. Vol. 10. No. 3. P. 540.
• [2] Cm.: Gurian W. Totalitarianism as Political Religion //Totalitarianism. N. Y., 1964. P. 123.
• [3] См.: Серио П. Структура и целостность. Об интеллектуальных истоках структурализма в Центральной и Восточной Европе. 1920—30-е гг. М., 2001. С. 34; Дугин А. Г. Преодоление Запада (эссе о Николае Сергеевиче Трубецком) // Трубецкой Н. С. Наследие Чингисхана. М., 2000. С. 21.
• [4] В одном из евразийских манифестов отстаивался принцип безусловного верховенства закона, ограничивающего произвол государственной власти. См.: Евразийство (формулировка 1927 г.) // Основы евразийства. М., 2002. С. 172.
• [5] См.: Бурдье П. Политическая онтология Мартина Хайдеггера. М., 2003. С. 96, 97.
• [6] См.: Бобраков-Тимошкин А. Проект «Чехословакия»: конфликт идеологий в Первой Чехословацкой республике (1918—1938). М., 2008. С. 37—40.
• [7] В этом проявилась так называемая консервативная революционность находившихся в поиске «третьего пути» классиков евразийства, сближавшая их с межвоенными течениями XX в.
• [8] См. работы, повествующие о своеобразном «онтологическом структурализме» евразийцев: Серио П. Указ, соч.; Вахитов Р. Онтологический структурализм евразийцев // Записки русской академической группы в США. 2011—2012. T. XXXVII. С. 281—303.
• [9] См.: Карсавин Л. П. Философия истории. Берлин, 1923.
• [10] См.: Логовиков П. В. [псевдоним П. Н. Савицкого]. Научные задачи евразийства // Тридцатые годы. Утверждение евразийцев. Кн. VII. Париж, 1931. С. 56.
• [11] Филологи H. С. Трубецкой и Р. О. Якобсон противопоставили языковой семье, сплоченной единством происхождения, языковой союз, основанный на единстве пространства общения, «месторазвития». См. об этом: Трубецкой H. С. Вавилонская башня и смешение языков// Евразийский Временник. Кн. III. Берлин, 1923. С. 107—124; Якобсон Р. О. К характеристике евразийского языкового союза. Прага, 1931. Г. В. Вернадский представил историю единого евразийского «месторазвития» как чередование доминант «леса» и «степи». См.: Вернадский Г. В. Начертание русской истории. Прага, 1927.
• [12] Е. 3. Мирская выделяет «социальную» (возникновение научной связи учитель — ученики) и «когнитивную» (выявление общей научной проблемы) составляющие возникновения научной школы. См.: Мирская Е. 3. Научные школы как форма организации науки (социологический анализ научной проблемы) // Науковедение. 2002. № 3 (15). С. 14.
• [13] Наследование традиций предполагает как минимум существование двух или трех поколений участников «школы». См.: ГузевичД. Ю. Научная школа как форма деятельности // Вопросы истории естествознания и техники. 2003. № 1. С. 74; Мирская Е. 3. Указ. соч. С. 14.
• [14] Исходя из этих параметров, выделяют школы правового реализма в США и Скандинавии, школу свободного права во Франции, историческую школу права в Германии, дискутируется существование школы экономического анализа права (Law and Economics). См.: Mac Kay E. Schools: General // Encyclopedia of Law and Economics. Vol. I. Cheltenham, 2000. P. 402.
• [15] См.: Хаген М. фон. Империи, окраины и диаспоры: Евразия как антипарадигма для постсоветского периода // Новая имперская история постсоветского пространства. Казань, 2004. С. 134.
• [16] См., например: Алексеев Н. Н. Куда идти? К вопросу о новой советской конституции. Берлин: Издание евразийцев, 1936; Он же. Религия, право и нравственность. Париж: YMCA Press, 1930.
• [17] См.: Трубецкой Н. С. Письма к П. П. Сувчинскому: 1921 — 1928. М., 2008; Письма Н. С. Трубецкого к П. Н. Савицкому // Соболев А. В. О русской философии. М., 2008. С. 327—493; Из переписки евразийцев, 1921 — 1928 // Глебов С. Евразийство между империей и модерном: История вдокументах. М., 2010. С. 177—620.