«Функциональная собственность» и «государственно-частная» система хозяйства

Проблема правообязанности у евразийцев тесно связана с доктринальным делением права на частное и публичное. В разные периоды правовая наука считала критериями этого разграничения защищаемый правом интерес, специфический статус государства в правовых отношениях, характер юридической защиты нарушенного права, имущественный либо неимущественный характер большинства правоотношений и др.

Евразийцы считали эту границу проницаемой: одним из смешанных, частно-публичных понятий они считали «функциональную собственность», в которой, по их мнению, воплощается начало правообя-занности. Представленная конструкция имеет, впрочем, свои недостатки, о которых мы скажем ниже.

Деление права на частное и публичное

Дунаев, разделяя правомочия на «лично-свободные» и «служебные», понимал под последними правомочия в том числе и «функционального собственника». При этом автор называл служебным правом то, что Алексеев считал «правообязанностью».

Тем не менее между взглядами авторов возникло значимое противоречие. В своей классификации правомочий Дунаев следовал за Пет-ражицким, однако при делении права на частное и публичное он поступил иначе. Петражицкий в соответствии со своей классификацией властей последовательно делил позитивное право на право социального служения и лично-свободное право¹. Дунаев принял сторону тех, кто придерживался распространенной позиции, включив в публичное право нормы, регулирующие неравноправные отношения лиц с государством, обладающим особым статусом, а также нормы межгосударственного права и «нормы, определяющие взаимоотношения между государственными органами и агентами»^{[1] [2]}. Тем самым автор определил публичное право как понятие «составное», остальное он счел частным правом.

В оправдание собственной позиции ученый заявил, что «различение двух видов правомочия не заменяет деления норм на публичные и частные, тогда как проф. Петражицкий именно взамен этого деления, не выдерживающего, по его мнению, критики, и создал свое новое деление права на лично-свободное и социально-служебное. Но переход от различения двух видов властных отношений к различению двух видов норм является, по нашему мнению, логически неоправданным скачком с одного объекта деления на другой, т. е. с деления права в субъективном смысле к делению права в смысле объективном»^[3].

Данный отрывок можно считать своеобразным саморазоблачением. Дунаев лишь делает вид, что следует Алексееву, считая «правообя-занность» и «служебное право» синонимами. Авторы не могут быть солидарны прежде всего потому, что их трактовки природы права противоречат друг другу.

Алексеев, примыкая к феноменологической школе, рассматривавшей предметность феномена в сознании человека, считал, что понятие объективного права, будто бы независимого от наблюдателя, нужно элиминировать «из русской юридической терминологии — в силу внутренне присущих ему логических недостатков и в силу разобранной нами связи его с идеей нормативизма»¹. Отрицая позитивное право как «объективное», «право как оно есть», он не употреблял термина «субъективное право», предпочитая ему «правомочие», поскольку субъективное право предполагает наличие права в объективном смысле.

Алексеев критиковал словесную конструкцию «субъективная управомоченность», воспринятую русской наукой у германских юристов, поскольку она связана с глаголом «d?rfen», который на русский язык переводится как «сметь», «дерзать». Субъект права «смеет», поскольку это ему дозволено, соответственно, субъективное право — результат «дозволения», разрешения действовать или бездействовать, данного государством посредством установления правовых норм^{[4] [5]}. Советская юриспруденция, по мнению автора, заимствовала данное положение у немецких юристов, что свидетельствует о ее близости государственной теории права^[6].

Дунаев, отождествляя правомочие с субъективным правом, определяет его как возможность, предоставленную объективным правом^[7]. Таким образом, автор следует прежде всего позитивистскому право-пониманию, в подобном ключе и трактуя воззрения Петражицкого. Но как только последний выражает свое несогласие с позитивистами, Дунаев объявляет, что расходится с ним по описанной выше причине.

Алексеев поступает иначе: его разделение права на частное и публичное ближе теории Петражицкого, нежели теории интереса: автор кладет в основу деления специфику власти в каждой из сфер регулирования¹. По мнению Алексеева, в модели, предложенной романогерманской правовой семьей, частное право строится на уже упомянутом механическом сочетании правомочий и обязанностей, тогда как публичное право — с учетом органической связи. Однако в России-Евразии, по мнению автора, это разделение не так очевидно: в частной сфере наличествовали элементы «правообязанности», например в сфере земельных отношений^{[8] [9]}.

• [1] См.: Петражицкий Л. И. Указ. соч. С. 561—589.
• [2] Дунаев Н. А. Указ. соч. С. 278.
• [3] Там же. С. 280.
• [4] Алексеев Н. Н. К учению об объективном праве. С. 253.
• [5] Автор подчеркивал, что данный глагол употребляется для обозначения как дозволенного («was erlaubt ist, to have permission»), так и «силы, мощи, свободы» («macht haben», «to have the power»): «Поэтому содержание означенного понятия было довольно противоречивым: то, что ged?rft означало одновременно поведение, сообразное долгу, и поведение, предоставленное на собственное усмотрение. (...) Таким образом означенное понятие как бы намеренно было выставлено для того, чтобы сгладить противоположность между аттрибутивами и нормами долженствования. (...) Германские юристы скрыто или открыто исходили из взгляда, что всякое атрибутивное положение, всякое предоставление или наделение правами основывается на разрешении со стороны государства» (Алексеев Н. Н. К учению об объективном праве. С. 240—241).
• [6] «Советских юристов логика заставила учить, что единственным источником права является государство. (...) Старые поклонники “твердой власти” Столыпина при некоторых условиях могли почувствовать свою родственность советской государственноправовой теории. Им нравилось, что... разным бредням о “правовом идеализме” положен решительный конец. Для меня не составляет никакого сомнения, что в подобных настроениях писал свое “международное право переходного времени” проф. Коровин (в прошлом один из таких поклонников Столыпина) — писал совершенно искренне и убежденно» (Алексеев Н. Н. На правовом фронте. С. 7).
• [7] См/. Дунаев Н. А. Указ. соч. С. 258.
• [8] Алексеев пользуется плодами этого подхода не только напрямую, но и косвенно — посредством теории Р. Штаммлера. См.: Алексеев Н. Н. Теория государства. С. 510—511. Р. Штаммлер, считает Л. И. Петражицкий, заимствовал у него (т. е. Петражицкого) это деление на две системы регулирования: централизованную и децентрализованную. См.: Петражицкий Л. И. Указ. соч. С. 564.
• [9] См.: Алексеев Н. Н. Обязанность и право. С. 166. Особенную актуальность данная проблема обрела на страницах журнала «Евразиец» в 1929—1934 гг., что неудивительно, учитывая внимание авторов к советской коллективизации.