СОЦИОКУЛЬТУРНАЯ АРХИТЕКТОНИКА ЛЕГИТИМНОСТИ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ВЛАСТИ

Традиционно власть, властные отношения в обществе, в том числе и способы легитимации этой власти и ее деятельности, описывают и анализируют с помощью структурно-функционального подхода. Структурно властные отношения и механизм легитимации власти совпадают и сводятся, как правило, к трем взаимосвязанным элементам: субъект, объект и содержание. Выше отмечалось, что данная структурная модель властных отношений представляет собой идеализированную теоретическую конструкцию, имеющую ряд уязвимых мест при описании и анализе реально разворачивающихся в обществе политического взаимодействий.

Так, например, наиболее распространенным в политической науке определением власти в рамках субъект-объектной модели является следующее: это отношения господства и подчинения, при которых воля и действия одних лиц (властвующих субъектов) доминируют над волей и действиями других лиц (подвластных).

Проблема, казалось бы, ясна. Однако даже поверхностный анализ существующих в современной России властных практик ставит под сомнение предыдущее утверждение, саму логику анализа властных отношений. Кто подлинный субъект государственной власти? Народ, парламент, президент? Последний в одном из посланий Федеральному Собранию РФ прямо заявил, что «органы местного самоуправления часто осуществляют функции органов государственного управления», или «в стране вообще формируется своего рода “теневая юстиция”». В этих условиях возникают сомнения по поводу определения подлинных субъектов государственной власти (субъектов властвования), привычного понимания природы и содержания властных отношений. Поэтому на первый взгляд довольно ясное понятие при глубоком, обстоятельном изучении открывает бездну непонятного, нетипичного и проч.

В том же ракурсе предлагается осуществлять и анализ структурносодержательного аспекта легитимности. Например, ряд авторов предлагают анализировать механизм легитимации государственной власти как систему, включающую субъект, объект и содержание (условия, процедуры, принципы, методы и средства) легитимации государственной власти ". Так, полагается, что «именно от народа (населения), выступающего в качестве единственного субъекта легитимации, власть в государстве получает признание. Это положение закреплено в принципе народного суверенитета, суть которого в том, что государственный суверенитет исходит от народа и принадлежит исключительно народу». Однако в подобном механизме легитимации существует противоречивость в обосновании суверенной власти народа, а через нее — суверенного права на осуществление легитимного государственного принуждения. Так, «неоднозначность идеи суверенности народа оборачивается некоторой двойственностью, поскольку развитие отношений, обеспечивающих легитимацию, всегда идет к тому, чтобы отдать приоритет власти, а не населению в целом» ³. ^[1]

С вышеизложенной моделью структурно-функциональной легитимации, безусловно, можно согласиться, однако данная структурная модель описания сущности феномена легитимности представляет собой узкий подход, не учитывающий сложных и неоднозначных процессов политического развития властно-правовой организации и ее легитимации в различных историко-культурных контекстах. Выскажем несколько соображений по этому поводу.

Во-первых, данная модель работает с уже сложившейся, стабильной конфигурацией институтов и структур власти, интерпретирует процессы легитимации в контексте лишь определенного исторического этапа развития и практически неприменима для описания переходных, кризисных состояний властно-политического взаимодействия. Она не улавливает процессы легитимации власти при смене, революционной ломке, либо трансформации институционально-властных структур.

Во-вторых, положение о том, что «только народ является исключительным субъектом легитимации власти», а «властвующий субъект должен реально осознавать свое право на власть (потенциальная легитимность)», относится в большей степени к должному, чем к сущему. Думается, что процесс легитимной эволюции государственной власти более многообразен и сложен, он основывается не только на индивидуальных (субъективных) позициях и действиях, но и зависит от интерсубъективных факторов политической жизни (сложившийся стиль политического мышления, модели и формы властного взаимодействия, которые во многом преемственно воспроизводятся из поколения в поколения). Немалое влияние на процесс легитимации оказывают и бессознательные структуры, архетипические национальные коды, первообразы и символы, формирующие когнитивные готовности и социокультурные кодексы поведения и политического взаимодействия

Не следует забывать, что, несмотря на законодательные инновации и политические трансформации в обществе, в той или иной группе сохраняются национальные, этнические константы, которые нс содержат в себе четко систематизированных представлений о направленности и содержании деятельности, но обусловливают их, а также способ политической рефлексии . Справедливо отмечает С.В. Лурье, ^[2]

что направленность действии и развития политико-правового мышления задается в большей степени существующей системой ценностных ориентаций (правовых, политических, духовно-нравственных и т.п.). В свою очередь, национальные, этнические константы и ценностная конфигурация соотносятся, как способ действия и цель действия , отражают уже сложившееся отношение легитимации власти. Это, прежде всего, имеющаяся социально-психологическая взаимосвязь между народом (населением) и официально-нормативная — закрепляющая механизм формирования государственной власти и режим функционирования властных отношений.

В-третьих, не учитывается то, что в отдельных ситуациях функционирование конкретных институтов и официальных лиц может, по сути, вписываться в существующие принципы и формы институционально-властной организации, но противоречить национальным ожиданиям, общественному мировоззрению и проч. Даже официальная терминология, используемая в государственном строительстве, в политической риторике может подвергаться общественной «репрессии», существенно снижая уровень легитимности всей властно-правовой организации. Эта общественная напряженность распространяется на всю без исключения информацию, которая противоречит национальным константам мышления, тем внелогическим понятиям, которые служат каркасом и подоплекой национальной, этнической традиции в любой ее модификации, противоречит не конкретным формам выражения этих внелогических понятий, а их глубинному содержанию^[2].

В-четвертых, при всей очевидности и простоте субъект-объектной модели постоянно остается открытым вопрос о том, кто в данный момент является субъектом, кто или что является объектом легитимации, поскольку любая деятельность, любой субъект, попавший в область политической рефлексии, инициирует процессы легитимации (делегитимации). Другими словами, субъект и объект легитимации, их взаимодействие определяются в каждом конкретном случае сызнова, применительно к контексту и ситуации. Более того, в ряде случаев, ^{[4] [5] [6]} довольно сложно, как это было показано выше, идентифицировать субъект власти и тем более развести субъект и объект легитимации. Дело в том, что и личность, и группа, и институт в разных контекстах могут выступать и как субъект, и как объект легитимации.

Наоборот, в современных исследовательских стратегиях стараются отойти от привычной структурной схемы анализа властных отношений. В них акцент смещается в сторону анализа нс самих субъектов, их классификации и типологизации, а национально-культурных условий и типизированных практик, обусловливающих властное мышление и действие. Как правило, при традиционном подходе исследователь встает в позицию объективного наблюдателя, интерпретирующего и описывающего субъект как частицу (элемент) структуры, абстрагируя его от социального и политического действия и лишая на уровне обобщенного анализа познавательной активности и роли случайных отклонений в его деятельности, а также влияния культурного «фона».

В свою очередь, в центре современных политологических исследовательских стоит анализ условий и конкретных практик мысли и действия, которые в тех или иных социальных сферах порождают субъектов властного взаимодействия, специфические формы господства одних субъектов над другими, способы и методы обоснования конкретных властных позиций, реконструкцию типов политической рефлексии, которая поддерживает определенную систему знаний, политических аксиом, истин, теоретических положений и постулатов, являющихся фундаментом для понимания и легитимации власти, институционального порядка в целом.

Здесь ставится вопрос о том, как совокупность знаний, традиций, ценностей, норм формирует социально-властные позиции в той или иной общественной сфере (правовой, экономической, политической, религиозной и т.п.), т.е. анализу подлежит все, что делает функционирование власти обоснованным, но независящим от конкретного субъекта. Так, например, французский методолог и философ М. Фуко, обосновывая эту позицию, отмечает, что «понять власть, — это значит, атаковать не столько те или иные институты власти, группы, элиту или класс, но скорее технику, формы власти... следует отказаться от использования методов научной или административной инквизиции, которые обнаруживают, кто есть кто, но не отвечают на вопрос, почему этот “кто”, стал тем, кого можно идентифицировать в качестве субъекта» .

В этом контексте главное в интерпретации легитимности властного господства играет не теоретическое обоснование того, кто является субъектом, кто объектом власти и почему, а напротив, какие существуют формы легитимного структурирования действий других индивидов. Фактически, по мнению М. Фуко, легитимность власти определяется образом ее действия, воздействующим на других не прямо и непосредственно (как это предполагает субъект-объектная схема легитимации), но через их действия — «воздействие на действие, на актуальные или вероятные действия, будущее или настоящее». Другими словами, легитимность господства связана «не столько с порядком столкновения двух противников или с обязательством одного по отношению к другому, сколько с порядком управления». Причем понятие управления, по его мысли, покрывает «не только установленные и легитимные формы политического или экономического подчинения, но и более или менее продуманные и рассчитанные способы действия; задача их всех — воздействовать на возможности действия других индивидов» .

Не претендуя на всеохватность и комплексность обосновываемой позиции, рассмотрим легитимность как сложное, многогранное и многоуровневое образование. Очевидно, что легитимация власти осуществляется на различных уровнях, в процессе легитимации участвуют как отдельные граждане, так и различные группы, организации. Естественно и то, что легитимность может распространяться на конкретных представителей (персонифицированная легитимация), конкретные институты (деперсонифицированная легитимация) и на весь институционально-властный порядок, всю политическую общества.

Думается, что легитимность, как качественное состояние политической организации общества, и легитимация, как процесс достижения этого состояния, не имеют универсальной и жесткой, однозначной структуры. Тем не менее в теоретико-методологическом плане можно выделить различные уровни, срезы легитимации. С нашей точки зрения следует говорить об архитектонике легитимности, т.е. о взаимосвязанных пластах (уровнях) национально-культурной легитимации власти и политического порядка.

Обратимся к существующим проектам «структурного» анализа легитимности государственной власти. Так, например, известный политолог Д. Истон выделял следующие структурные типы легитимности:

1) персональную — легитимация гражданами конкретных государственных деятелей; 2) структурную — легитимация функционирующих в обществе государственных и иных политических институтов, и структур; 3) идеологическую — легитимация в целом государственноправового строя, опирающегося на определенную систему норм и ценностей. Как видно, Д. Истон не только предлагает классификацию ^[7] типов легитимности, но и подчеркивает ее архитектоническое, многоуровневое строение.

Схожую многоуровневую структуру легитимности представляет и современный политолог А.-Н.З. Дибиров. Так, исходя из «объемности» легитимации власти он выделяет: а) первый уровень — легитимация государственной власти как таковой, являющейся национально-культурным и социально-историческим фундаментом всех процессов легитимации; б) второй уровень или этаж, легитимности, надстраивающийся на существующем фундаменте, — легитимация конкретной формы государственной жизни, где поддерживаются действующие в обществе политические институты и процедуры; в) третий (этаж) уровень — это легитимация конкретных политических деятелей, их деятельности и способов «вхождения во власть» .

Принципиально иную архитектонику легитимности предложили социологи знания П. Бергер и Т. Лукман. Они выделяют четыре уровня легитимности, основываясь не на «объеме» легитимации политического пространства и действующих в нем политических акторов и институтов, а на уровнях социального знания ". Так, они выделяют:

• 1) дотеоретический уровень, в содержание которого входит «самоочевидное знание», транслирующееся посредством традиции, являющееся, соответственно, фундаментом для всех последующих уровней легитимации. Они полагают, что это уровень, «на котором должны строиться все последующие теории, и, наоборот, уровень, которого должны достичь все теории, чтобы быть включенными в традицию»;
• 2) второй уровень представляет собой первые теоретические обобщения («теоретических утверждений в зачаточной форме»). В них формулируются обыденные, прагматические схемы (типизации), репрезентирующие в сжатом варианте коллективный политический опыт публично-властного взаимодействия, «народную мудрость» и проч. Прагматичность этих схем и моделей повседневного знания заключается в регулировании практической деятельности субъектов, их отношении к окружающему и выражается посредством сказок, легенд, моральных максим, житейских пословиц и т.гг;
• 3) третий, теоретический уровень представляет собой уже сформулированные теории, посредством которых институциональный порядок легитимируется. Это своего рода «дифференцированная система знаний», производством которой из-за их сложности, специфичности и специализации занята небольшая часть социума, транслируя последние зачастую с помощью «формализованных процедур посвящения». Данные субъекты передают теоретически, рационально оформ- ^[8] ленное знание через институционально-формализованные процедуры, выступая одновременно и трансляторами, и экспертами при проблематичных ситуациях, связанных с усвоением или (и) применением последних;
• 4) четвертый уровень легитимации — это символические универсумы, включающие «системы теоретической традиции, впитавшей различные области знаний» и «институциональный порядок во всей его символической целостности». Это уровень интегративной легитимности, где «все сектора институционального порядка интегрированы во всеобъемлющую систему отсчета, которая составляет универсум в буквальном значении слова, так как любой человеческий опыт теперь можно понять как имеющий место в его пределах» .

Как видно, в вышерассмотренных подходах многоуровневое строение легитимности основывается либо на степени охвата процессов легитимности, либо на «глубине» теоретического обоснования институциональною порядка. В первом случае акцент делается на институционализированных субъектах власти, их персонифицированной и деперсонифицированной легитимации, во втором — на обыденной и теоретической традиции обоснования не столько субъектов власти, сколько существующего институционального порядка. В то же время мы полагаем, что легитимность, кроме вышеназванных характеристик, должна также включать поведенческий аспект, т.е. типы легитимации властных отношений в повседневной практике политического взаимодействия, и кроме типов легитимного господства, специфические режимы легитимации властных институтов и их функционирования, формирующие в конечном итоге определенную форму обоснования государственной власти и политического порядка.

Учитывая вышеизложенное, следует выделить четыре взаимосвязанных уровня: 1) типы внутренней (мотивационного) и внешней (институционального) легитимности; 2) типы легитимного господства, определяющие доминирующие стратегии обоснования существующих институтов и применяемых способов управления общественными процессами; 3) режимы легитимации, которые комплексно отражают, с одной стороны, систему средств, методов и инструментов оправдания функционирования властных институтов и структур, а с другой — системную оценку реально существующих публичновластных отношений, формирующуюся в процессе мыследеятельно-сти субъектов и их взаимодействия по поводу реализации национального интереса или общего блага; 4) формы обоснования государственной власти как таковой и присущей ей институциональноправовой структуры.

1. Уровень внутреннего и внешнего обоснования легитимности существующих властных отношений в повседневной практике соци- ^[9] альных субъектов. Согласно М. Веберу, на этом уровне можно выделить несколько типов социальных практик, в ходе которых различным явлениям и процессам приписывается легитимная значимость. В выделяемых типах социального действия, по М. Веберу, содержится не только внутренняя мотивационная структура, но и определенный социальный смысл, который выражается в соотношении субъективного поведения с поведением других людей.

Другими словами, в контексте этого действия учитываются существующие, сложившиеся модели поведения в обществе, реальные практики взаимодействия, а также возможные реакции со стороны окружающих. Итак, немецкий социолог и политолог классифицирует публичные практики, в которых легитимная значимость приписывается тем или иным политическим феноменам, на четыре основных действия: целсрациональное, ценностно-рациональное, аффективное, традиционное .

Традиционное действие основано на существующих традициях, обычаях, привычках и т.п. Здесь легитимность приписывается всему, что соответствует исконному образу порядка, справедливости, гармонии, а всякое действие значимо в соотношении с вечно существующим. При этом традиционные основы общественного взаимодействия воспринимаются как духовный ориентир, как образец подлинной и адекватной социальной, правовой, политической организации общественных отношений, а не как набор готовых рецептов социального действия.

Например, в современных исследованиях показывается, что «в российской политике действуют закономерности, парадоксальным образом приводящие к становлению демократических ценностей и институтов через традиционные психологические механизмы» . Следовательно, в рамках традиционного типа социальных практик значимость (легитимность) тем или иным явлениям и процессам придается через их соответствие, включение в традицию, в обычные формы и модели взаимодействия. В этом плане следует согласиться с К. Чистовым, который отмечал, что любая социальная «новация может существовать только как инновация, т.е. когда она уже втянута в традицию, адаптирована ею, функционирует в ее составе» .

Данный тип социальных практик еще принято называть пассивным, в силу того, что субъект политического взаимодействия не предпринимает никаких реакций (явных или латентных) по поводу существующих властно-правовых институтов, в силу того что их функцио- ^{[10] [11] [12]} нирование вписывается в традицию, соответствует привычному ходу вещей, исконному образу властной организации и порядка.

Аффективный тип социального действия основан на эмоциональной вере в значимость (легитимность) отдельных властных действий персонифицированного или деперсонифицированного (институционального) характера. Данный тип отражает иррациональную подоплеку социального поведения, формируемого на основе определенного психологического состояния, которое складывается под воздействием реально существующей обстановки и мира бессознательных структур. Очевидно, что социальное взаимодействие осознается и рационализируется только выборочно, «пятнами», связывает высокорационализи-рованные формы сознания (правовую идеологию, политику и т.п.) с миром бессознательных структур, с неосознанными культурными кодами (архетипами), психологическими состояниями и направленностями, определяя тем самым отношение личности к политике, праву, государству и иным явлениям политической действительности, поведенческую и психолого-нормативную самореализацию индивида¹. Поэтому обращение исследовательского внимания к иррациональным основам процесса легитимации является вполне востребованным и оправданным^.

Целерациональный тип основан на придании легитимности тем действиям и структурам, которые способствуют достижению индивидуализированных целей. Другими словами, все окружающее приобретает смысл и значение только сквозь призму индивидуального, частного блага. Главным в содержании легитимности является категория «эффективности»: «все легитимно, что способствует эффективному достижению поставленных целей и задач индивидуального существования». Поэтому в таком типе социального взаимодействия легитимность приобретают те институциональные связи, которые смогли бы обеспечить режим свободного, ничем не связанного (ни моралью, ни традициями, ни апелляцией к коллективным идеалам и т.д.) существования индивидов, реализующих свои утилитарные интересы и по- ^{[13] [14]} требности, а также сформировать условия для изолированного и самодостаточного функционирования различных социальных единиц.

Ценностно-рациональный тип исходит из того, что легитимность основана на вере в безусловную ценность самого действия, воспринимаемого как должное, соответствующее определенной рационализированной ценностной и нормативной системе. В данном аспекте социальным значением обладают те институты, структуры и собственно деятельность, которые выражают общеразделяемую систему базовых ценностей и норм, ведут к их повседневной реализации. Именно благодаря этим аксиологическим основаниям социального взаимодействия направляется и легитимируется институционализация иных, инструментальных (вторичных) ценностей, таких как государственные, юридические, общественные институты. Именно вторичный характер последних определяет их социальное назначение и процесс их легитимации. Их целью, социальным назначением является воплощение посредством институциональных механизмов первичных, базовых общественных ценностей и потребностей.

Однако если вышеназванные типы социального действия гарантируют, согласно М. Веберу, легитимность чисто внутренне, т.е. разные типы оправдания власти в повседневной деятельности, частной жизни, то целесообразно выделить и рассмотреть внешние типы оправдания власти, властных отношений в публичной сфере. Так, с нашей точки зрения, следует выделить социальные механизмы внешней организации и оправдания властного взаимодействия и саму рефлексию власти. К ним можно отнести политическую идентичность, политическую идеология, духовно-нравственные доминанты, институциональный (политическая идеология, экономическая эффективность), дискурсивный типы.

Политическая идентичность как тип легитимации основывается на исторически сложившихся мировоззренческих установках, отражающих синтезированный образ (складывающийся из интерпретации прошлого, настоящего и будущего нации) власти, порядка, справедливости. Очевидно, что социальное взаимодействие в политическом измерении опосредуется коллективной идентификацией, которая, собственно говоря, и выступает формой политической субъективиза-ции.

Другими словами, коллективная идентичность являет собой определенную политической реальность, которая обусловливает формирование конкретных политических субъектов их специфических характеристик, а также взаимодействие между ними. Справедливо в этом плане отмечают авторы недавно вышедшего монографического исследования: «Когда человек вступает в “Политическое”, он учится осознавать себя через коллективную идентификацию... нет такой политической реальности, в которой не было бы подобной коллективной идентификации. В Политическом человек расширяет границы своего индивидуального “я” до рамок “я” общественного. Это новое идентификационное измерение... в “Политическом” человек получает самую глубокую и тотальную, обобщенную идентификацию, включающую в себя все остальные уровни. Совокупность индивидуумов, вступив в “Политическое”, становится соучастницей общей для всех них реальности, которая подчас может заставить их делать вещи, которые каждый индивидуум поодиночке делать нс захотел бы. Это новое “сверх-я”, имеющее суверенные права над каждым из тех, кто его составляет» .

Институциональный тип легитимности. На уровне повседневного поведения и взаимодействия осуществляется легитимация властноправовой деятельности различных политических акторов, отдельных властных институтов и структур, их полномочных представителей, а также протекает апробирование и «опривычивание» (типизация) властных моделей взаимодействия в обществе.

Типизация ожидаемого властного поведения, «исследуемая с помощью социальных ролей, функций или институционального поведения»", задает определенную институциональную традицию осуществления и осмысления властных отношений, а «истоки любого институционального порядка находятся в типизации совершаемых действий как наших собственных, так и других людей» . Таким образом, отдельный институт осмысляется здесь как выражение «объективной» человеческой деятельности.

В свою очередь, типичные модели поведения, которые формируются через так называемые «первичные общественные институции», на более высоком уровне социальной организации (первичные общественные институции) сплачиваются в несколько базисных социальных институтов. Поэтому любой политико-правовой институт, сформированный в ходе «интерсубъективной деятельности» (А. Щюц) представителями конкретного социума, отражает не только типизированные политически и юридически оформленные (в ценностях, идеях, текстах, доктринах, норме права) отношения, но и выражает часть, фрагмент социальной реальности, разделяемой основной массой социальных агентов.

Институциональная легитимация в основном актуализируется при смене поколений, для которых необходимо теоретико-практическое обоснование существующего в обществе институционализированного политического опыта. При этом существующие институты наследуются новым поколением уже скорее как традиция, чем как индивидуальная память. В этом смысле, перед новым поколением всегда встает ^[15] проблема выполнения существующих правил, моделей поведения. Для включения последнего, его целей и потребностей в существующую политико-правовую реальность, в сложившийся «институциональный порядок в ходе социализации требуется введение санкций. Институты должны утверждать свою власть над индивидом (что они и делают) независимо от тех субъективных значений, которые он может придавать каждой конкретной ситуации. Должен постоянно сохраняться и поддерживаться приоритет институциональных определений ситуации над попытками индивида определить их заново.

Онтологический тип легитимации связан с адекватностью институтов публичной власти сложившемуся порядку, «вписанному в человеческую и социальную действительность» (Ж.-Л. Шабо). При этом институциональный порядок является продолжением исторически сложившегося порядка вещей, соответствующего духовнонравственным ориентирам социальной жизнедеятельности людей, их повседневным социальным практикам и т.п. Отсюда «уровень онтологической легитимности политической власти заключался бы в уровне соответствия тому глубинному порядку бытия, который человек ощущает врожденно» .

Данный тип легитимности базируется на том, что «всегда существует набор практик и техник, ускользающих от юридической систематизации и порядка. Это не означает, что этот набор “анемичен”, произволен в полном смысле, но он подчинен относительно иной логике (логике социального бытия, принципам социально-властного взаимодействия — Прим, автора), чем логика юридического порядка», прежде всего, логике взаимодействия между отдельными классами, слоями, стратами, что «отражено в законе отдельно и по специфической мерке» ^{[16] [17]}.

Кроме того, в рамках внешнего оправдания в повседневной практике существующих институтов и их функционального назначения выделяется также такой специфический тип легитимности, как патриотический. Данный тип легитимности предполагает, что высшим критерием поддержки властей признается гордость человека за свою родину, страну, свою власть и проводимую ею внутреннюю и внешнюю политику.

Рассмотренные внутренние и внешние основания адекватности институтов государственной власти, как правило, в реальной политической действительности переплетаются и взаимно дополняют друг друга. Например, русским людям присущ ценностно-рациональный и консервативный стиль поведения, онтологический и традиционный тип мышления, для них важны не столько цели и результаты, сколько смысл преобразований, их духовно-нравственное, а не институционально-нормативное измерение.

2. Типы легитимного господства, определяющие доминирующие стратегии обоснования существующих институтов и применяемых способов управления общественными процессами. Данный уровень легитимности основывается на внутренних и внешних типах легитимации государственной власти, действующих на уровне повседневного социально-властного взаимодействия. Традиционно к данным типам относят выделенные М. Вебером три классических типа господства — традиционный, харизматический, легальный.

Традиционная легитимность опирается на сложную систему обычаев и традиций, которые воспроизводятся с незапамятных времен и поддерживаются укорененной в человеке социальной привычкой придерживаться устоявшихся форм и моделей взаимодействия. В этом плане легитимной становится та институциональная структура, которая наиболее адекватным образом воплощает издревле сложившийся порядок вещей, репрезентирует и поддерживает национальную идентичность, придерживается в своем функционировании социальнокультурных форм и моделей властного взаимодействия в системе личность — общество — государство .

Конечно, система традиционной легитимации достаточно сложна и многоуровневая, ее нельзя сводить к простому копированию или производству традиций. Сама по себе традиционность (традиции, обычаи) не тождественна историческому наследию, поскольку именно преемственно воспроизводящееся отношение современников к объектам, институтам, идеям прошлого «позволяет ту или иную часть исторического наследия включить в содержание категории ‘"’традиция”». Это отражает идею о том, что «сумма событий за время существования человечества — нс традиция, а скорее генеалогия общества. И сумма воздействий прошлых состояний также не есть традиция, она лишь современное состояние общества»². ^[18]

В традиции, прежде всего, обнаруживаются, с одной стороны, такие элементы, которые являются типоформирующими факторами конкретных социальных явлений (государства, права, власти, справедливости и т.д.), а с другой — в ней присутствуют механизмы контроля и трансляции уникального социально-правового и этнополитического опыта, обусловливающие специфический культурцивилиза-ционный тип конкретного общества, государства, права .

Безусловно, правы современные социологи знания П. Бергер и Т. Лукман, отмечая, что каждый институт, в свою очередь, «всегда имеет историю, продуктом которой он является»". Невозможно понять тот или иной институт, не понимая исторического процесса, в контексте которого он был создан, и специфики институциональной преемственности, в рамках которой эти институты становятся частью общей исторической традиции. Следовательно, институциональная структура общества формируется и развивается как с опорой на традиционную специфику общества, так и с учетом возникающих новых социальных потребностей и интересов. Причем государственноправовые институты становятся именно теми консервативными национальными элементами, которые сохраняют стабильность общества и идентичность граждан в постоянно изменяющемся мире.

Например, евразийский политико-правовой проект обосновывал в середине XX века, что легитимность и, соответственно, прочность государственно-правовой жизни основываются на гармонии между существующими традиционными институтами и верованиями, с одной стороны, и публично-властными институтами — с другой^{[19] [20] [21]}. Отечественный политический мир должен, по мнению авторов этого подхода, иметь собственную стратегию функционирования и обновления политической системы и правовой материи, которая, в свою очередь, должна воплощаться на этнополитическом и правокультурном синтезе, сочетающем национальные традиции, обычаи, религиозные верования и общемировые достижения (как восточных, так и западных народов) ^[22].

В то же время традиционную легитимность необходимо рассматривать двояко, т.е. различать техническую и экзистенциональную институциональную преемственность. Так, если первая, по утверждению В.В. Волкова, отражает преданность, обязательство «играть по сложившимся правилам», то вторая представляет собой принятие некоего образа жизни, готовность стать и быть исторически обусловленными социальными субъектами . Причем последнее основано на определенном образе политической мыследеятельности, которая в значительной степени предопределяет уникальность правового и политического бытия нации на различных этапах эволюции политической системы. Таким образом, каждый социально-властный субъект переживает традиционный опыт и ведет себя консервативным образом, поскольку «включается в одну из фаз развития этой объективной мыслительной структуры (обычно в современную им фазу), и ведет себя в соответствии с этой структурой или просто воспроизводя ее целиком или частично, или развивая ее далее через приспособление к конкретным жизненным ситуациям» ².

Второй тип господства — это харизматическая легитимность, характеризующаяся личной преданностью социально-политических субъектов делу какого-либо человека и их верой только в его личные достоинства, в человека, отличающегося героизмом, образцовыми качествами, сакральным характером и другими необычайными характеристиками. «В случае харизматического господства, — отмечает М. Вебер, — подчиняются харизматическому вождю как таковому в силу личной веры в его откровение, доблесть или образцовость, т.е. в его харизму»³.

Данный тип легитимного господства, по мысли М. Вебера, является предельно персонифицированным. Здесь политическое подчинение, институциональное развитие обусловливаются личностно, вождизм и элитаризм являются ведущими факторами, обусловливающими специфику функционирования всех сфер общественной жизнедеятельности. Харизматическая легитимация не связана на- ^{[23] [24]} прямую с рациональными суждениями , а опирается на гамму чувств, эмоций, это сенсорная по своей природе легитимация, хотя, безусловно, имеет рациональную интерпретацию, но уже как вторичный феномен ². При этом легитимность тех или иных политических институтов напрямую зависит от «воли» харизматического лидера, поскольку лишь созданные, равно как и поддерживаемые, личной харизмой институциональные структуры будут являться оправданными в данной социальной ситуации. Кроме того, «вторичной» легитимностью будут наделяться и те институты, которые способствуют осуществлению великой идеи, сформулированной лидером или продолжающие начатое им великое дело.

Третьим типом легитимного господства является легальная (рациональная) легитимность. Это, наоборот, предельная форма депер-сонифицированного господства, в рамках которой социально-политические субъекты подчиняются деперсонифицированным институтам и структурам, их должностным лицам, от имени которых в данный момент на основании легальных процедур они осуществляют управление обществом. «В случае легального господства люди подчиняются законно установленному объективному безличному ^[25] порядку (и установленным этим порядком начальникам) в силу формальной законности его распоряжений и в их рамках»^[25].

Таким образом, сущность этого типа господства заключается в соответствии институтов государственной власти рациональнолегальному принципу, с помощью которого установлен политический порядок. На практике такая легитимность выражается через соответствие, адекватность действующих политических институтов требованиям рационально сконструированного порядка, закрепленного в тех или иных нормативно-правовых актах (прежде всего в конституции страны). Следовательно, данная модель легитимации государственной власти основана на рациональной оценке и связана, в первую очередь, с формированием убежденности в разумности существующего порядка, законов, правил.

Рациональная легитимация предполагает, что население поддерживает (или отвергает) государственную власть, исходя, прежде всего, из собственной оценки действий этой власти. Не лозунги и обещания (они имеют сравнительно кратковременный эффект), не имидж мудрого правителя, часто даже не справедливые законы, а практическая деятельность органов государственной власти, должностных лиц, особенно высших, служит основой рациональной оценки . Рациональная легитимность (или легальная легитимность) в своем законченном виде, — отмечает Ж.-Л. Кермон, — сформирована ныне в декларациях и преамбулах всех существующих демократических конституциям, а с недавних времен такая легитимность санкционирована запретом на пересмотр основных правовых текстов'.

Однако очевидно, что эти типы господства представляют собой идеализацию реально существующих политических процессов в том или ином государстве, поскольку нередко бывает, что традиционная, харизматическая и рациональная легитимности сочетаются и взаимно усиливают друг друга, обеспечивая стабильность и преемство политической организации общества . Справедливости ради следует отметить, что М. Вебер в своих работах постоянно оговаривал идеалистический характер своей классификации и использовал понятие леги- ^{[27] [28] [29] [30]} тимности в различных контекстах, то предельно сужая, то, напротив, предельно расширяя его содержание. «Вообще следует отметить, — пишет немецкий социолог, — что основой всякого господства, а, следовательно, и каждого подчинения является вера: вера в “престиж” государствующего или господствующих. Она редко до конца определена. При “легальном” господстве она никогда не бывает чисто легальной. Но вера в легальность является “привычной”, а стало быть, даже связанной с традицией — срыв традиции в состоянии ее уничтожить»

Следует подчеркнуть, что рациональная вера в значимость и легальное господство тех или иных институтов, может основываться не только на традициях, но и основываться на религиозных (например, большинство современных светских европейских государств истоки своей ценностной системы черпают из религиозного мышления) и ка-зирелигиозных постулатах, различных идеологических течениях (например, фашизме, социализме и проч., так называемых «гражданских религиях»).

Так, например, американская социально-политическая организация представляет собой сложно организованную идеологическую систему, где основными ее составляющими являются «культ “героев” и “святых” в американском фольклоре и политической мифологии; литургический год — система праздников и соответствующих ритуалов; культ священных и уникальных предметов (“колокол свободы”, “плимутская скала”) и воспроизводимых предметов и действий (американский “звездно-полосатый флаг”, текст Конституции; клятва верности знамени США и т.д.). Оторвавшись от своей теологической основы, — продолжает исследователь, — гражданская религия нашла воплощение в системе институтов американского общества и оказывается чем-то более прочным, более устойчивым, чем геология, бывшая некогда ее основанием. Она сама уже создает свое собственное основание — вокруг нее строится новая, светская мифология. Под гражданскую религию начинает “подстраиваться” и историческая наука, цель которой — доказать, как постепенное развитие идеалов свободы наконец нашло “совершенное” воплощение в Америке, в ее экономике, показать “естественность и преимущества американского образа жизни”. Таким образом, гражданская религия входит составной частью в понятие американского образа жизни. И как религиозное обоснование американской системы ценностей и порядка, она придает дополнительные религиозные значения американским идеологиче- ^[31] ским символам...»^[31]. Следовательно, «современная легитимация власти и суверенитета, — отмечают авторы недавно вышедшего исследования, — даже в случаях сопротивления и восстания всегда опирается на некий трансцендентальный компонент независимого от того, идет ли речь о властном доминировании традиционного, рационального и харизматического видов» .

3. Третий уровень — это режимы легитимации государственной власти, ее отдельных институтов и структур, а также должностных лиц, их представляющих. Если рассмотренные типы господства, выделенные М. Вебером, представляют собой идеальные стратегии легитимации и являются, по сути, статическими (стратегическими) принципами легитимизации, то, в свою очередь, режимы представляют собой комплекс средств, методов и инструментов оправдания функционирования властных институтов и структур, а также отражают оценку реально существующих властных отношений, формирующихся в процессе мыследеятельносги субъектов и их взаимодействия по поводу реализации общего блага, национального интереса. Данные режимы отражают «истинное состояние дел», реальные практики власти и их восприятие общественным сознанием. Интегрируя наработки в этой области, можно выделить следующие режимы легитимации власти: либерально-демократический, технократический, идеологический, идеациональный, идеократический.

Либерально-демократический режим связан с легитимацией публично-властных институтов через концепцию «общего блага». При этом идея оправдания политического управления базируется на том, что вся деятельность институтов оценивается с точки зрения воплощения и обеспечения этого блага. «Государственно-правовос сообщество, любой общественный институт считается легитимным, если он служит благу соответствующей общности. Если решающим фактором полагается благо, то о легитимизации права на принуждение уместно говорить лишь тогда, когда каждому затронутому лицу оно приносит выгоды больше, чем ущерба»^{[33] [34] [35]}, — отмечает по этому поводу А.-Н.З. Дибиров. Аксиоматика данного режима предполагает, что общественное благо представляет собой качественно иную реальность, нежели простая совокупность индивидуальных воль. В то же время отправным пунктом, «единицей» легитимации выступает индивидуальное проявление свободного суждения. При этом для операциона-лизации перехода от индивидуального к коллективному (общественному) используется принцип «арифметического большинства». Этот принцип становится универсальным для всех либеральнодемократических режимов, он связан как с выбором легитимных представителей народа, так с формированием юридико-политических институтов, принятием легитимных решений в рамках коллегиальных структур. В этом плане «процедуры мажоритарного голосования, — отмечает Ж.-Л. Шабо, — это не “уста истины”, нс современная форма античного оракула, просто потому, что сфера политики есть по преимуществу сфера конъюнктуры и игры мнений, а не догматических откровений» .

Технократический режим легитимации базируется на идее эффективности государственного (шире — публичного) управления, главным тезисом которого является рассмотрение публичной политики как особого искусства («публичного менеджмента»), требующего специфических навыков, знаний и умений, осуществляемого специализированной социальной группой. Степень легитимности функционирующих публично-правовых институтов ставится в зависимость от уровня удовлетворенности общественных интересов и потребностей. В данном случае процесс легитимизации в большей степени зависит нс от институционально-нормативного кодирования общественного взаимодействия, а, напротив, от управленческих знаний и умений политической элиты. Утверждается при этом, что «настоящая власть — это власть знаний» (Ж.-Л. Шабо), обеспечивающая прорыв как в технологической, так и в материальной сфере. Очевидно, что данный режим легитимации сочетает в себе варианты экономизма и элитарности. Главными легитимирующими основаниями в нем становятся политическая и экономическая целесообразность (эффективность).

Идеологический режим легитимации осуществляется посредством признания и веры в правильность, исключительность определенных идей политико-правового развития, которые провозглашаются и осуществляются властными институтами. Здесь политический идеал общественного устройства отодвигается в неопределенное будущее, становится энергетическим стимулом для социально-правовых и административных преобразований настоящего. Это своего рода диктатура отвлеченных принципов и метафизических начал. И поэтому «власть почти сливается с идеологией... становится невидимой, растворяясь в многочисленных клетках социального организма... государство в качестве идеала беспредельно расширяется, оно поглощает вес автономные образования: как и идеология, государственность естественно стремится к тотальности» . Отсюда утверждение, что политические институты могут быть легитимированы более или менее сообразно представлениям о социальной действительности. ^{[36] [37]}

Идеациональный режим легитимации. Понятие «идсациональ-ность» введено русским социологом П.А. Сорокиным, которое он использовал для обозначения такой властно-правовой организации, при которой доминантой функционирования публично-правовых институтов выступал традиционалистский тип организации, а вертикаль ценностно-нормативной иерархии устремлена из земного мира к сверхчувственному и к се абсолютной доминанте — Богу . Идеациональ-ная легитимация опирается на идеациональную этику, для которой характерно пренебрежительное отношение к социальным ценностям, материальным благам, богатству, телесным удовольствиям. Земное устройство рассматривается ею как нечто второстепенное ¹. Принципы политической организации рассматриваются как данное свыше, воспринимающиеся абсолютными предписаниями, требующими беспрекословного исполнения и не допускающими внесения в них каких-либо изменений. В идеационном политико-правовом устройстве всякое послушание существующим институтам равнозначно послушанию Богу. Идеациональному политическому миросозерцанию свойственно некритическое доверие к существующей институциональновластной системе, не дозволено сомневаться в правомерности ее существования. В свою очередь, легитимность существующих публичных институтов власти зависит от соответствия их деятельности принципам религиозной нормативности. Представители власти в этой системе руководствуются помимо юридических предписаний еще и духовно-религиозной этикой, а политико-правовые процедуры имеют вид священных ритуалов. Таким образом, «в государствах идеацио-нальной ориентации легитимностью обладают лишь тс правители, чья родословная восходит к Богам, а также те, кто имеет прямую божественную санкцию на правление» .

Идеократический режим легитимации базируется на совокупности объективно существующих исторических факторов, которые интерпретируются с помощью системы идеалов и идей. Здесь источник и смысл государственной власти «находится в родственной связи с идейным содержанием того начала, которое данной нацией принимается, как начало абсолютного идеала, как надэмпирическая реальность. Этим содержанием обусловливается этический идеал нации в виде того или другого кодекса моральных требований; им же обусловливается та идея, тот аспект генезиса власти, которому нация подчиняет свою общественную жизнь в государстве»^{[38] [39] [40] [41]}. Легитимность власти в этом плане обусловлена служением последней этой общей идее, которая выработана в ходе внутренней, духовной государственно-правовой жизни общества, и благодаря именно следованию этой общей идее оно находится на действительной высоте, служением ей объясняется его существование и положение в обществе С точки зрения Н.С. Трубецкого, принцип идеократической государственности заключается в наличии общности миросозерцания, особой системы убеждений, оформляющих верховную идею нации («идею-правительницу»).

При этом смысл бытия и оправданность государственной власти заключается в организации особого «идеологического» образа жизни народа, поддержании и сохранении оригинальности, индивидуальности национальной культуры, в полной мере соответствующей духу народа, его истории и социальному опыту. В этом смысле Н. Трубецкой последовательно отстаивал как неразделенность государственной идеологии и социально-культурной жизни народа, так и подчиненность всех духовных и материальных устремлений людей верховному правителю как выразителю общей верховной идеи . Представители идеократического подхода были убеждены, что истоки и легитимность власти заключены не во «внешней правде», а в «правде внутренней», где отношения и связь властвующих и подвластных зиждутся на нравственном убеждении, а не на формально-нормативных (легальных) основах, покоятся не на правовых гарантиях, а на истинно нравственном целом. «Вся сила в идеале, — говорят они, — да и что значат условия и договоры, как скоро нет силы внутренней»

Таким образом, политические акторы вступают во властные отношения уже будучи включенными в формы властного взаимодействия на уровне социальных общностей (общин). Поэтому здесь власть воспринимается не столько как межличностное отношение субъектов, их групп, а скорее как общая социокультурная форма, институционализированная в публично-правовых институтах ^ц. В этом плане интегра-тивность и легитимность институционально-властной организации социума обеспечивается нс поиском консенсуса между борющимися разновекторными и разнохарактерными политическими силами на основе консенсуса и в институционально-нормативных процедурах, а, напротив, в духовно-нравственном воспитании членов различных общин, в контексте социально-политического служения общенациональному единству. ^{[42] [43] [44] [45]}

• [1] См. более подробно об этом: Мордовцев А.Ю., Мамычев А.Ю. Мишель Фуко: поиск оснований государственной власти // Известия высших учебных заведений. Северо-Кавказский регион. 2003. Приложение № 5 (6). С. 68-76. Государство, общество, личность: проблемы совместимости / под общ ред. Р.А. Рамошова, Н.С. Нижник. М., 2005. С. 230. Хардт М., Негры А. Множество: война и демократия в эпоху империи. М.,2006. С. 106.
• [2] См. подробнее об этом: Асланов Л.А. Менталитет и власть. М., 2013; Де-метрадзе Р.А. Социокультурные аспекты политики и права. М., 2006; Романовская Е.В. Традиции как форма социальной памяти: институциональный дискурс. Монография. Саратов, 2012 ' Таким образом, каждая нация, этнос обладает, по справедливому утверждению С.В. Лурье, «внутренним, не осознанным ни его членами, ни внешними наблюдателями культурным стержнем, в каждом случае уникальным, который определяет согласованность действий членов этноса и обнаруживает себя вовне через различные модификации культурной традиции, являющиеся
• [3] См. подробнее об этом: Асланов Л.А. Менталитет и власть. М., 2013; Де-метрадзе Р.А. Социокультурные аспекты политики и права. М., 2006; Романовская Е.В. Традиции как форма социальной памяти: институциональный дискурс. Монография. Саратов, 2012 ' Таким образом, каждая нация, этнос обладает, по справедливому утверждению С.В. Лурье, «внутренним, не осознанным ни его членами, ни внешними наблюдателями культурным стержнем, в каждом случае уникальным, который определяет согласованность действий членов этноса и обнаруживает себя вовне через различные модификации культурной традиции, являющиеся
• [4] выражением некоторого общего содержания. Это и служит внутренней причиной гибкости культурной традиции» / Лурье С.В. Метаморфозы традиционного сознания. Опыт разработки теоретических основ этнопсихологии и их применения к анализу исторического и этнографического материала. СПБ., 1994. С. 33.
• [5] Там же. С. 59.
• [6] См. более подробнее: Деметрадзе М.Р. Центральная зона традиционных социокультурных ценностей как информационно-коммуникативный феномен. Новые подходы к изучению традиций и традиционализма (на примере России). Классификация традиционных ценностей. М., 2012; Деметрадзе М.Р. Центральная зона традиционных социокультурных ценностей. Социализация как способ повышения человеческого фактора в обществах постсоветского пространства. М., 2012. Цит. по: Подорига В.А. Власть и познание (археологический поиск М. Фуко). С. 233.
• [7] Фуки М. Субъект и власть // Интеллектуалы и власть: Избранные политические статьи, выступления и интервью. М., 2006. Ч. 3. С. 180-181.
• [8] Дибиров А.-Н.З. Теория политической легитимности. М., 2007. С. 100— 101. "Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. М., 1995. С. 154-155.
• [9] Бергер П., Лукман Т. Указ. соч. С. 157.
• [10] См. об этом, например: Филиппов А. Ф. Политическая социология. Фундаментальные проблемы и основные понятия // Политая. 2002. № 2. С. 98.
• [11] “ Шестопал Е.Б. Указ. раб. С. 50.
• [12] Чистов К.В. Народные традиции и фольклор. М., 1986. С. 110.
• [13] См. более подробно: Большакова Л.Ю. Архетип — миф — концепт (рубеж ХХ-ХХ1 вв.). Теория архетипа. Ульяновск, 2011; Мордовцев А.Ю„ Попов В.В. Российский правовой менталитет: монография. Ростов н/Д, 2006.
• [14] Достаточно ярко и объективно эту идею отразил современный историк права и государства И.А. Исаев, отмечая, что «амбициозные убеждения современной политико-правовой науки в чистом рационализме своих категорий и понятий в жизни постоянно сталкиваются с неизвестно откуда возникающими феноменами иррационального и стихийного. Как правило, адепты этой науки просто-напросто отворачиваются от всех необъяснимых явлений и фактов, поскольку вмешательство иррационального угрожает разрушить всю выстроенную ими рациональную систему знания» / Исаев И.А. Власть и закон в контексте иррационального. М., 2006. С. 8.
• [15] Беспалова ТВ., Верещагин В.Ю., Филатов ГА. Русская национальная идентичность. Ростов н/Д, 2005. С. 19. 2 Щюц А. Указ. соч. С. 27. 3 Бергер П., Лукман И. Указ. соч. С. 120.
• [16] Chabot J.- L. Introduction a la politigue. P., 1991. P. 68.
• [17] Poulantzas N. L’Etat, le pouvoir, le cocialisme. P., 1978. P. 92-93.
• [18] Не случайно, что первое употребление этого термина было связано со сторонниками традиционной монархии (легитимистами), которые отстаивали историческую предопределенность монархического строя, ссылаясь на традиционный принцип наследования в качестве наиболее оправданного, с точки зрения исторического политико-правового опыта нации. Так, большинство отечественных словарей и энциклопедий, практически до недавнего времени, ассоциировали легитимность исключительно с защитниками свергнутых династий. Таким образом, традиционная легитимация представляет собой господство на основе традиционного авторитета, коренящееся в уважении обычаев, вере в их преемственность, в то, что власть «выражает дух народа», «историческую миссию» этого народа, соответствует обычаям и традициям, принятым в обществе в качестве стереотипов сознания и поведения. ' Штопка П. Социология социальных изменений. М., 1996. С. 91.
• [19] См. об этом: Аверьянов А.В. Традиция и динамический консерватизм. М., 2012.
• [20] ~ Бергер П., Лукман Т. Указ. соч. С. 92-93.
• [21] Алексеев Н.Н. Русский народ и государство. М., 2000. С. 142.
• [22] Важно подчеркнуть, что евразийцы не были противниками переноса на отечественную почву мировых достижений (прежде всего продуктов материальной культуры), которые с относительной легкостью могли бы ассимилироваться в национальную духовную традицию, однако этот перенос не предполагал восприятие духовно-нравственных доминант ни западной ни восточной культуры. Евразийцы считали их, во-первых, несовершенными и односторонними, способными нарушить органичное единство и развитие нации; а во-вторых были убеждены, что перенос «духовных состояний» невозможен в принципе. Так, отмечалось, что и понятия, и институты, и отношения (прак-
• [23] тики) в каждой культуре уникальны, а их заимствование у других культур всегда сопровождается переосмыслением и правокультурной адаптацией, при которой искажается их смысл и значение. В силу этого любое копирование обречено на провал или, по крайне мере, на бесконечный процесс «борьбы внешнего и внутреннего», при которой внутренний мир будет рассматриваться как варварский, требующий постоянного исправления.
• [24] Волков В. В. «Следование правилу» как социологическая проблема // Социологический журнал. 1998. № 3- 4. С. 165-169. 2 Манхейм К. Диагноз нашего времени. М., 1994. С. 596. 3 Вебер М. Хозяйство и общество. Часть I. Экономика. Общественное устройство и власть. [Электронный ресурс]. URL: http://www.soc.pu.ru:8101/ persons /golovin/r_weber2.html. (дата обращения: 11.02.2012 г.)
• [25] Харизматическое господство может основываться как на религиозном, сакральном освещении правящей фигуры, так и на квазирслигиозной (светской) вере в исключительность вождя, элитарной группы. Например, в первом случае — это установление прямой связи между правителем и Богом, освещающей право на трон, легитимирующей как (конкретного) монарха, так и сам монархический институт. При этом смерть монарха или нарушение правопреемства, подтачивающее функционирование монархического института, воспринималось как катастрофа, нарушающая порядок мироздания. Делегитимность такого политико-правового состояния приводила к разрушению вообще всей человеческой организации, ввергало его в хаос, бесформенность бытия. Так, например, после смерти Германика, наследника Тиберия, в 19 году н.э. случилась катастрофа народ начал «забрасывать камнями храмы и разрушал алтари богов, люди вышвыривали изображение богов из домов на улицы и оставляли новорожденных детей.... После смерти императора Оттона (69 год н.э.) несколько его солдат совершили самоубийство, бросившись в погребальный костер. Жить больше не имело смысла» / Ямпольский М. Указ, соч. С. 25. Во втором случае легитимность основывалась на светской идеологизированной вере в святость фигуры правителя, источника великой идеи и принципов мироздания. Например, в советской цивилизации «должность главы партии стала сакральной, объединив жреческо-идеологические и властные земные функции. В России возродилась наместническая власть. Коммунистический вождь должен был восприниматься как “наместник нового Христа” — Ленина» / Андреева Л.А. Религия и власть в России: Религиозные и квазирс-лигиозные способы легитимизации политической власти в России. М., 2001. С. 244. ‘ См.: Чиркин В.Е. Основы государственной власти. М., 1996.
• [26] Харизматическое господство может основываться как на религиозном, сакральном освещении правящей фигуры, так и на квазирслигиозной (светской) вере в исключительность вождя, элитарной группы. Например, в первом случае — это установление прямой связи между правителем и Богом, освещающей право на трон, легитимирующей как (конкретного) монарха, так и сам монархический институт. При этом смерть монарха или нарушение правопреемства, подтачивающее функционирование монархического института, воспринималось как катастрофа, нарушающая порядок мироздания. Делегитимность такого политико-правового состояния приводила к разрушению вообще всей человеческой организации, ввергало его в хаос, бесформенность бытия. Так, например, после смерти Германика, наследника Тиберия, в 19 году н.э. случилась катастрофа народ начал «забрасывать камнями храмы и разрушал алтари богов, люди вышвыривали изображение богов из домов на улицы и оставляли новорожденных детей.... После смерти императора Оттона (69 год н.э.) несколько его солдат совершили самоубийство, бросившись в погребальный костер. Жить больше не имело смысла» / Ямпольский М. Указ, соч. С. 25. Во втором случае легитимность основывалась на светской идеологизированной вере в святость фигуры правителя, источника великой идеи и принципов мироздания. Например, в советской цивилизации «должность главы партии стала сакральной, объединив жреческо-идеологические и властные земные функции. В России возродилась наместническая власть. Коммунистический вождь должен был восприниматься как “наместник нового Христа” — Ленина» / Андреева Л.А. Религия и власть в России: Религиозные и квазирс-лигиозные способы легитимизации политической власти в России. М., 2001. С. 244. ‘ См.: Чиркин В.Е. Основы государственной власти. М., 1996.
• [27] Вебер М. Хозяйство и общество. Часть 1. Экономика. Общественное устройство и власть. [Электронный ресурс]. URL: http://www.soc.pu.ru:8101/persons /golovin/r_weber2.html. (дата обращения: 11.02.2012 г.).
• [28] Чиркин В.Е. Легализация и легитимация государственной влаети.
• [29] Quermonne J.-L. Les regimes politigues occidentaux. P., 1986. P. 16.
• [30] Французский политолог M. Доган, например, отмечает, что «в действительности даже традиционные режимы отмечены в какой-то степени духом рациопалыю-легалыюй легитимности: китайские императоры и русские цари соблюдали некоторые правила игры» / Доган М. Легитимность режимов и кризис доверия // Социологические исследования. 1994. № 6.
• [31] Вебер М. Хозяйство и общество. Часть 1. «Экономика. Общественное устройство и власть» [Электронный ресурс], и ЛЬ: 1шр://ууу.8ос.ри.ги:8101/ регеопв/^о! о у1п/г_ееЬег2.ИIгпI. (дата обращения: 11.02.2012 г.).
• [32] Вебер М. Хозяйство и общество. Часть 1. «Экономика. Общественное устройство и власть» [Электронный ресурс], и ЛЬ: 1шр://ууу.8ос.ри.ги:8101/ регеопв/^о! о у1п/г_ееЬег2.ИIгпI. (дата обращения: 11.02.2012 г.).
• [33] Сторчак В.М. Гражданская религия в США и американский мессианизм // Государство, религия, церковь в России и за рубежом: Информационноаналитический бюллетень РАГС. 2001. № 4. С. 116-118.
• [34] Хардт М., Негры А. Множество: война и демократия в эпоху империи. М„ 2006. С. 106.
• [35] Дибиров А.-Н.З. Теория политической легитимности: Курс лекций. М., 2007. С. 109.
• [36] Chabot J.- L. Introduction a la politigue. P., 1991. P. 61.
• [37] Исаев И.Л. Politica hermetica: скрытые аспекты влаети. М., 2003. С. 497.
• [38] См.: Бачинин В.А. Политология: энциклопедический словарь. СПб., 2005. С. 104-105.
• [39] ' К религиозно-этическим системам такого рода П. Сорокин относил индуизм, буддизм, даосизм, зороастризм, иудаизм.
• [40] Бачинин В.А. Указ. раб. С. 105.
• [41] Баранов II.II., Горшколепов А.А. Верховная власть как идеолополагаю-щий элемент государственности // Философия права. 2002. № 1. С. 22
• [42] ' Ильин И.А. Путь духовного обновления. М., 2003. С. 290-291,297-298.
• [43] Трубецкой Н.С. Европа и человечество: Русский мир. Сб. М., СПб., 2003.
• [44] Цит. по: Алексеев Н.Н. Русский народ и государство. М., 2000. С. 70.
• [45] Турсункулов А. Б. Указ соч. С. 21.