Сравнительные исследования повседневности
Начиная с 1970-х годов в словарный запас социальных наук входит новое понятие — «повседневная жизнь», или «повседневность» (everyday life, la vie quotidienne, Alltag). Его употребление двойственно. С одной стороны, большинство авторов рассуждают о социологии/антропологии/ экономике/истории повседневности как о чем-то само собой разумеющемся (особенно типичны названия учебников для вводных курсов: например, «Социология и повседневная жизнь»). С другой стороны, предпринимаются попытки рефлексии о том, что такое повседневность и каким образом это понятие используется (следует использовать) в социальных науках.
Дискуссии о повседневности концентрируются вокруг набора исследовательских тем и теоретических направлений. При этом повседневность конституируется тем, что ей противопоставляется — явным или скрытым образом [Вальденфельс, 1991]. В современных социальных науках можно выделить три принципиально разных подхода к определению повседневности.
- 1. Повседневность как одна из сфер жизни. Сюда относятся определения повседневности в противовес событию/празднику [Вальденфельс, 1991] и повседневности в противовес конечным областям значений (сон, религиозное переживание, научное знание и др.) [Шюц, 2004].
- 2. Повседневность как фон дискретных событий, которым она противопоставлена как темпоралъностъ, структурная непрерывность. К этому направлению принадлежат разного рода исследования практик, в особенности во французском структурализме, в работах М. де Серто, в анализе фреймов И. Гофмана и в британской лингвистической философии [Волков, Хархордин, 2009].
- 3. Повседневность как «изнанка» социальных структур и отношений, синонимичная уровню социальных взаимодействий (не действий!). Здесь следует вспомнить отождествление социологии повседневности с микросоциологией в американской литературе [Ritzer, 1985]), идею «третьей социологии», или социологии социального существования П. Штомпки [2009], концепцию колонизации жизненного мира Ю. Хабермаса, соотнесение повседневности с системами интеракций у Н. Лумана, а также дихотомию «общение — отношения» в советской и постсоветской социальной философии [Резаев, 1993].
В последние десятилетия можно наблюдать смещение от первой группы значений ко второй и третьей, причем последние перспективы зачастую пересекаются и взаимно обогащают друг друга. Практики описываются как производящиеся и воспроизводящиеся в повседневных взаимодействиях; и, наоборот, условием возможности социальных взаимодействий полагаются повседневные фоновые ожидания и «коммуникативные практики» [Rawls, 2000]. На пересечении этих исследовательских направлений и возникает поворот к повседневности, который фиксирует новые перспективы в социальных науках — в теории и в методике, в объектах анализа на микроуровне и в дизайне крупномасштабных сравнительно-исторических исследований.
Представленная в рамках данного учебника характеристика социологии повседневности основана на концепции Петра Штомпки, представленной в статье «В фокусе внимания повседневная жизнь. Новый поворот в социологии» [Штомпка, 2009]. Почему следует остановиться именно на этой интерпретации? Прежде всего, автор дает характеристику социологии повседневности как парадигмы, описывая ее теоретико-методологические основания и исследовательский инструментарий и рассматривая ее в контексте развития социологии как науки.
Основной тезис П. Штомпки состоит в том, что в социологии появляется новая парадигма — социология повседневности, или социология социального существования (social existence). Признаками новой парадигмы служат появление новых исследовательских тем (например, питания вне дома, поп-музыки, недоверия, здоровья и физкультуры, поездок в такси) и новых качественных методов исследования (например, кейс-стади и анализ эго-документов), которые еще недавно могли бы рассматриваться социологическим сообществом как «ненаучные».
Штомпка называет социологию повседневности «третьей социологией», так как ей предшествовали две парадигмы: «первая социология», изучавшая социальные «целостности» — организмы и системы (К. Маркс,
Э. Дюркгейм, Т. Парсонс), и «вторая социология», в фокусе внимания которой находились социальные «атомы» — поведение и действия индивидов (М. Вебер, Г. Мид)[1]. В характеристике этих парадигм можно узнать дихотомию structure-agency. Возможен ли иной взгляд на социальную реальность, не сводимый к выбору между этими альтернативами? Социология повседневности и претендует на то, чтобы предложить новый угол зрения, так что в фокусе оказываются повседневное сосуществование и взаимодействие людей. Именно поэтому П. Штомпка называет «третью социологию» парадигмой, а не теорией или исследовательским направлением[2].
Рассмотрим различия трех парадигм на примере анализа университетской лекции. Какие исследовательские вопросы мог бы поставить представитель каждой из них? И как осуществлять анализ для каждой из парадигм в идеально-типическом случае?
«Первая социология» фокусировалась бы на системе, элементом которой является лекция. Что следует принять за систему: образование, высшее образование, общество в целом? Какие функции реализуются в процессе лекции? Имеют ли место дисфункции? Как можно характеризовать ожидания участников? Каковы нормы и ценности? Иными словами, какую социальную целостность воспроизводит лекция и каким образом? Отвечая на эти вопросы, представитель «первой социологии» сфокусировался бы, во-первых, на макроконтексте, описывая систему на основании вторичных источников; во-вторых, на том, как лекция воспроизводит эту систему. Вероятнее всего, он бы сконструировал опросник, посвященный нормам, ценностям, ожиданиям участников и, проанализировав данные, сделал вывод о том, как связана лекция с социальной целостностью — макроконтекстом.
«Вторая социология» обратилась бы к индивидам (акторам) и их действиям. Как можно типизировать действия акторов? Какова их мотивация? Каким образом они ориентируются друг на друга? В какие паттерны складываются действия? Каковы дальнейшие траектории акторов? Иными словами, какова взаимосвязь действий, из которых складывается лекция? Эти вопросы определяют методы эмпирического исследования: качественные интервью с разными акторами об их действиях и о том, как они ориентируют эти действия друг на друга. В основании интервью лежала бы некоторая типология акторов и их действий.
Какие исследовательские вопросы и методы остаются для «третьей социологии»? Представитель социологии повседневности стал бы рассматривать лекцию не в терминах системы или действия, а в терминах каждодневного взаимодействия. Каким образом происходит взаимодействие между участниками лекции? Какое значение имеет количество взаимодействующих? Как взаимодействие вписано в пространство и задействует вещи? Как оно упорядочено во времени? Как задействованы тела участников взаимодействия? Как вырабатываются «правила» взаимодействия? Как и в какой степени они становятся само собой разумеющимися? Иными словами, как участники лекции взаимодействуют и насколько это взаимодействие рутинизировано? Исследовательским вопросам соответствуют эмпирические методы: различные виды наблюдения и его расширения — визуальные методы. Даже выборка будет строиться по-иному — не из акторов (индивидов), а из ситуаций. Исследователь будет стоять перед вопросом: какие ситуации лекционного взаимодействия включить, чтобы исследование было валидным.
Как появляются этот новый взгляд и новый способ исследования? Штомпка выделяет теоретические и методологические основания социологии повседневности. Первые предоставляют концептуальные возможности «разглядеть» новые аспекты социальной реальности, вторые — эмпирически их зафиксировать. К теоретическим истокам «третьей социологии» автор относит наследие Г. Зиммеля, А. Шюца, И. Гофмана, Г. Гарфинкеля, постмодернизм и феминистскую критику. Фигура Г. Зиммеля здесь особенно показательна. Этот мыслитель вошел в пантеон классиков социологии сравнительно недавно, его способ мышления и исследовательский фокус были признаны именно тогда, когда «несерьезные» исследовательские темы и методы стали социологичными. Обращаясь к эмпирическим методам исследования повседневности, П. Штомпка говорит об использовании визуальных методов (прежде всего фотографии), расширяющих наблюдение и позволяющих зафиксировать ускользающий поток каждодневных событий.
Социология повседневности — новая парадигма социологии, с собственными теоретическими и методологическими основаниями, позволяющая по-новому взглянуть на социальную реальность. Как это новое направление задействует сравнительный анализ? В частности, какие
перспективы для сравнительных исследований открывает социология повседневности?
Во-первых, сам выбор «третьей социологии» предполагает сравнение с «первой социологией» и «второй социологией». Это сравнение парадигм (как исследовательских перспектив, определяющих теорию и методологию) будет основано, по крайней мере, отчасти, на исследовательском интересе и на ценностных ориентациях исследователя (этот вопрос подробно рассмотрен в п. 1.2).
Во-вторых, визуальные методы, характерные для «третьей социологии», с необходимостью предполагают сравнение. В самом деле, на основании единичной фотографии (или серии фотографий) можно, самое большее, проиллюстрировать некоторый тезис. Научно-обоснованные выводы требуют сравнения фотографий и серий фотографий в пространстве (варьируется социальный контекст) или во времени (варьируется исторический период). Только сравнение позволит понять, что в запечатленном материале случайно (уникально), что определяется пространственно-временным контекстом, что, наконец, характеризует интересующее нас явление как таковое. Здесь перед социологом встают вопросы собственно сравнительных исследований, о которых шла речь в первой и четвертой главах. С чего начинать исследование: с кейсов или с переменных? Как обосновать сравнимость случаев? Как классифицировать? Как работать с уникальными характеристиками? Список вопросов может быть продолжен.
Наконец, само понятие повседневности предполагает «встроенные» критерии сравнения. «Третья социология» позволяет классифицировать и сравнивать наблюдаемую реальность по разным основаниям. Сколько людей взаимодействуют и в каких ролях? Есть ли аудитория, наблюдающая за взаимодействием? Каков его социальный контекст (семья, работа, отдых)? В каком пространстве и времени происходят взаимодействия? В какие конфигурации они складываются? Каждый из этих вопросов предоставляет критерий для сравнения повседневных событий. Кроме того, можно сравнивать, насколько события повседневны, т. е. характеризовать социальную реальность по степени «оповседневливания», рутинизации, по тому, насколько она укоренена в социальных взаимодействиях, в пространстве и времени, ритуализирована и нерефлексивна.
Здесь, однако, возникает вопрос: возможно ли в сравнительном исследовании говорить о повседневностях — во множественном числе? Если да, на каком основании определять границы, отделяющие одну повседневность от другой?
Представляется, что вести речь о замкнутых повседневностях методологически неверно. Прежде всего различие в повседневностях — это континуум, который можно представить в виде «матрешки». Можно говорить о повседневности аспиранта факультета социологии СПбГУ, о повседневности жителя Петербурга, о повседневности жителя крупного постсоветского города вплоть до повседневности жителя планеты Земля начала XXI в. В каком месте следует провести границу, отделяющую «свою» повседневность от «чужой»? Кроме того, какие-то из этих повседневностей — «матрешек» — могут пересекаться: например, жителя Северо-Запада России и жителя крупного постсоветского города. Какую из них предпочесть (разделяет ли житель Петербурга повседневность с жителем Выборга или жителем Киева)?
Далее: со времени падения роли национальных государств граница между повседневностями становится все менее очевидной. В социальных науках эти процессы обсуждаются в рамках дискуссий о глобализации, которые выдвигают новые значимые единицы анализа: транснациональные пространства, сети, потоки, глобальные города, локальные сообщества, наконец, мир-систему в целом. (В сравнительном исследовании эти единицы превращаются в объекты сравнения и задают уровень исследования.)
Именно глобализация как совокупность разнородных и разнонаправленных процессов и стала одной из причин включения понятия повседневности в социологический словарь. В самом деле, то, что раньше без затруднений фиксировалось как культурные (классовые или этнические) различия, сейчас поддается анализу на уровне фиксации различий в повседневных практиках и повседневных взаимодействиях самых разных групп: жителей столицы и жителей провинциальных центров, занятых полный рабочий день и безработных, студентов-естественников и студен- тов-гуманитариев, маятниковых и постоянных мигрантов и т. п. Иными словами, различия стали гораздо более тонкими, а единица, для которой они фиксируются, вовсе не очевидна и зависит от проблемы, поставленной исследователем.
Таким образом, уровень анализа повседневностей зависит от исследовательской проблемы: можно рассуждать о повседневностях соседних комнат в коммунальной квартире и о повседневностях соседних стран. В этом отношении понятие повседневности — скорее исследовательский инструмент, нежели описание самоочевидного. Поэтому можно выдвинуть следующий критерий выделения границ: исследователь должен быть в состоянии описать повседневность как совокупность взаимосвязанных практик и взаимодействий, поддерживающих и воспроизводящих друг друга. При этом на разных уровнях анализа в фокус внимания исследователя будут попадать (и выпадать из него) разные практики и взаимодействия, но механизм их взаимосвязи должен быть уточнен.
Что это означает на практике? Рассмотрим идеально-типическую повседневность офисного работника. Характер офисной работы (пятидневная рабочая неделя в помещении, двухнедельный отпуск, сидячая работа в одиночку) подталкивает к определенным практикам проведения отпуска (заграничный пляжный туризм) и перемещения по городу (личный автомобиль). Совокупность этих практик, в свою очередь, определяет характер взаимодействий на рабочем месте (разговоры в курилке и за обедом, сфокусированные вокруг отпуска-автомобиля-содержания работы), а также требует материальных затрат (бензин, ремонт машины, туристическая путевка), окупаемых офисной работой.
Тем не менее в глобализирующемся мире — в мире потоков и сетей, транснациональных пространств и идентичностей, глобализации и множественных современностей — проведение четких границ между повседневностями оказывается бессмысленным и методологически неверным для многих исследовательских проблем. Каким образом понятие повседневности могло бы учесть специфику новой реальности?
Представляется, что здесь существуют два решения. Первое состоит в том, чтобы по аналогии с «миром как единым целым» говорить об одной повседневности, границы которой не могут быть зафиксированы. В этом смысле можно рассуждать о текучей повседневности, постоянно трансформирующейся и объединяющей людей, несмотря на различия в конкретных практиках [Хохлова, 2013]. В предельном случае — это текучая повседневность мирового общества, вероятно, разная в разных точках, но в сущности одна и та же.
Возможен и второй вариант, который обращается к различиям, а не к единству, к границам, а не к непрерывности — к границам, проходящим внутри жизненного мира человека. Действительно, в самых разных ситуациях представляется возможным описать жизненный мир индивидов как сочетание различных повседневностей: национальной и международной науки для активных исследователей; места исхода и принимающего сообщества для маятниковых мигрантов; «большого города» и гетто для изолированных меньшинств; экзотических путешествий и рабочих будней для постоянных туристов. При этом каждая из этих повседневностей укоренена в разных пространственно-временных режимах, предполагает отличные практики (например, питания или одевания) и воспроизводится в разных типах взаимодействий. Кроме того, отношения между этими повседневностями могут быть самыми разными: от неустойчивого равновесия до хронического конфликта.
При этом одна из этих повседневностей, как правило, будет нормативной (в смысле общепризнанности) (mainstream), или просто повседневностью, а другая — альтернативной повседневностью (запасной/«второй») (alternate) [Марченко, Трегубова, Фабрикант, 2014]. Так, для «постсоветского» ученого «нормально» ездить в командировки один-два раза в год, а поездки раз-два в месяц уже вызывают недовольство администрации. Степень же включенности в каждую из повседневностей может быть различной. В предельном случае имеется гетто людей, которые погружены в альтернативную повседневность, но знают и об общегородской, периодически в ней участвуя — в форме конфликтов.
Тем не менее и повседневность гетто не является непроницаемой, а общегородская повседневность вовсе не однородна. Разделение между повседневностями и их взаимодействие (пусть и в форме конфликта) проходят не только (а может быть и не столько) между группами, но и внутри этих групп, более того — внутри жизненных миров их членов. Поэтому вместо общеразделяемой повседневности, всегда имплицитно противопоставляемой другой повседневности, часто имеет смысл говорить о сопряженных и взаимодействующих повседневностях, образующих — на ином уровне абстракции — текучую повседневность глобализирующегося мира.
