ПОЗИТИВНЫЙ МЕТОД ИССЛЕДОВАНИЯ ПРЕСТУПНОСТИ
Первые шаги в проложении новых путей исследования были сделаны гораздо ранее того открытия живой личности преступника, которое может быть в значительной степени приписано Ломброзо. Эти шаги были сделаны еще во второй четверти XIX столетия математиками по профессии, положившими основание новому статистическому методу в области социальных наук. Во главе этого направления, хотя у него и были предшественники, стоит, несомненно, бельгийский знаменитый ученый Адольф Кетле (математик, физик и астроном), выпустивший в свет в 1835 г. свое сочинение «Физика социальная»; продолжением этого исследования должно быть признано исследование того же автора «Социальная система», появившееся в 1848 г.
Насколько все это направление исходило от математиков и коренилось в математических теориях, лучше всего показывает то, что предисловие ко второму изданию «Социальной физики» написано знаменитым английским астрономом Гершелем, который говорит здесь о применении математической теории вероятностей в области социальных наук.
Как показывают уже сами названия сочинений Кетле, исходная точка Кетле, его сподвижников и последователей была другая, чем у современных ученых итальянцев-психиатров во главе с Л омброзо. Последние исходят, как и юристы-догматики, из отдельной личности, но берут не часть ее, как юристы, — одну волю, а всю личность в совокупности со всеми ее анатомическими, физиологическими и психологическими особенностями; у них, так сказать, основа биологическая. Наоборот, более раннее направление статистиков-ма- тематиков поставило сразу же более широкие основы методов исследования, оно предложило исследовать преступления не на почве только биологии, а как преступность, как явление социальное; при такой постановке биологическое или, как говорят, биоиндиви- дуальное исследование представляется недостаточным и подобно тому, как социология основана на биологии и в своих конечных выводах основывается и поглощает выводы биологии, так и более широкая социологическая школа Кетле, исследуя преступность как социальное явление, несомненно, должна принимать во внимание и биологические данные о преступниках, но ими никоим образом не ограничиваться, как совершенно недостаточными для выяснения преступности и ее причин. Если биологически-антропологическая итальянская школа прежде социологической вступила в столкновение с классической догматической школой и одержала в этом столкновении победу, доказав несовершенство и недостаточность методов догматической школы для истинно научных целей, то это произошло именно только благодаря почти полному тождеству объекта исследования в обеих школах: личности преступника — в части или в целом, а вовсе не потому, чтобы биологически-антропологическая школа действительно могла создать в будущем науку о преступности. Такая наука может быть только создана социологической школой (включающей и данные биологии), и если пока на этой почве научной мы располагаем только прочно разработанным методом и некоторыми отдельными исследованиями, а не цельным строем науки, то это объясняется не несовершенством метода, а громадностью поля исследования и недостатками в способах собирания данных или даже, лучше сказать, пробелами в отдельных отраслях собирания данных. Но эти пробелы с каждым годом пополняются, грандиозное здание новой науки уголовной социологии или социальной патологии, несомненно, постепенно, может быть, медленно, но зато прочно, уже благодаря широте и прочности фундамента — метода исследования — будет возводиться рядом поколений ученых. Не следует забывать, что «Социальная физика» Кет- ле была написана всего через девять лет после того, что впервые в Европе французским правительством были собраны и напечатаны (1826) статистические данные о преступности и образовано особое учреждение для собирания этих данных.
Метод догматической школы останется только для целей юридической систематизации одного из видов мер борьбы с преступностью — мер репрессии, но совершенная непригодность этого метода для научного исследования преступности, ее причин, а следовательно, и для целей правильной и всесторонней постановки мер борьбы с преступностью после вышеприведенных соображений не может вызывать сомнений. С другой стороны, основательность нового социологически-статистического позитивного метода не может подлежать сомнению ввиду следующих соображений.
Преступление может быть совершено не личностью, взятой вне времени и пространства, как полагает догматическая школа, а лишь личностью социальной, т.е. живущей в общении с другими людьми, и притом общении, организованном хотя сколько-нибудь. Ведь совершенно кажется несомненным, что прежде должно в той или другой мере сорганизоваться какое-нибудь совместное обитание людей, затем в этом уже организовавшемся общении должны установиться известные отношения между людьми, и тогда только возможно образование известной общественной совести, общественной нравственности, представителями которой являются закон, хотя бы в виде обычая, и суд, в какой бы примитивной форме он ни осуществлялся, хотя бы общим собранием всех граждан, тут же приводящих свои приговоры в исполнение (избиение камнями и т.п.). Наш соотечественник известный ученый Е. де Роберти[1] справедливо говорит, что если надорганическое явление и следует за биологическим фактом, оно всегда предшествует факту психологическому, так что только из глубины соборной или коллективной души может выйти и выделиться общественная особь или нравственная личность.
Понятно поэтому, что при изучении преступности нельзя исходить из какого-то вечного начала, из какой-то абстрактной личности, обладающей свободной волей. Правда, наука гражданского права изучает начала, установленные в этом праве более 2000 лет тому назад еще до Рождества Христова римлянами. Но ведь и это не более как кажущаяся вечность, объясняемая столь продолжительным существованием института частной собственности; но ведь и последний институт — не более как историческая категория, которой предшествовало общее, или племенное, родовое совладение и которая в свою очередь может смениться другой формой владения.
В области преступности никакого такого даже относительно вечного института мы не встречаем — здесь все находится в области общественной, исторической эволюции, и притом в двояком отношении. Эволюционируют преступные деяния; мы присутствуем при постепенном переходе от грубых насильственных преступлений над личностью и имуществом к более тонким, обманным, деяниям. Еще большая эволюция должна быть отмечена в области запрещенного. Если у первобытных дикарей освящалось верой и предписывалось убивать престарелых родителей и съедать их, то в настоящее время это является тягчайшим преступлением. Если же оставить запреты закона, основанные на велениях нравственности, и перейти к так называемым формальным нарушениям, всецело вытекающим из потребностей социальной жизни в данном народе и в данную эпоху, то с каким рядом поразительно быстро сменяющихся и взаимно противоречивых постановлений мы встретимся.
Какое же значение может иметь изучение преступника и преступления вне времени и пространства, путем искусственного вынесения их из той социальной среды, из тех условий социального общежития, при которых они только и могут иметь место и с которыми они стоят в органически неразрывной связи. В области науки это, в сущности, совершенный отказ от действительного научного изучения, в области практической борьбы с преступностью — это отказ от такой борьбы и довольствование осуществлением диалектического закона Гегеля, в силу коего преступление есть отрицание права, а наказание есть примирение этих антитез. Другой цели наказанию как мере борьбы с преступностью ставить нельзя; но ведь для этого было бы достаточно одного осуждения, порицания преступного деяния в суде представителями общественной совести. И не в одном диалектическом смысле такое осуждение должно быть признано восстановлением того нравственного порядка, который нарушен преступлением. Но восстановление, вполне, конечно, необходимое, нравственного порядка одно, а борьба с преступностью и ее причинами целесообразными средствами — другое дело.
Итак, преступление есть явление социальное, но мыслимо ли социальное явление в отдельности, может ли оно находиться вне связи с другими социальными явлениями, одновременно существующими? И без уподобления народа в его социальном бытии физическому организму, как это делает Спенсер, приходится признать за общественностью, за социальным строем известное органическое существование, известную организацию, известную жизнь со всеми необходимыми при всякой жизни процессами взаимодействия и взаимного проникновения отдельных элементов. И если мы обратимся к истории, то мы и заметим непременно, что эволюция всего социального строя есть факт несомненный; но также несомненно, что эволюционируют и отдельные стороны этого строя, отдельные социальные явления, и притом, несомненно, не в разных, а в одном и том же направлении. Мы видим, как последовательно изменяются религиозные и нравственные воззрения народа, его нравы, его обычаи, степень его умственного развития, наклонность его к войнам или мирным занятиям, как постепенно он побеждает природные условия и затруднения, как постепенно богатеет или беднеет, как степень его экономического благосостояния, как порядок распределения этого благосостояния между отдельными классами и личностями отражается на всей его жизни, на всех отдельных процессах этой жизни — не только физических, но и нравственных. Как в искусстве мы можем говорить для известного времени об известном стиле, так и все другие явления социальной эпохи отличаются тоже известным стилем.
Отсюда два неизбежных вывода.
Во-первых, поле исследования чрезвычайно расширяется; конечно, не все то, что входит в область социологии, входит и в отдельную ее отрасль — уголовную социологию. Но несомненно, что успешность работ — а тем более выводов — зависит всецело от хода работ в других областях: здесь та же зависимость, как и в самой социальной жизни между отдельными ее явлениями. Чтобы изучать не преступление, а преступность целого народа как социальное явление, надо изучать или пользоваться по крайней мере данными и выводами других наук, изучающих влияния всех входящих в социальную жизнь элементов на строй самой этой жизни. Сюда войдут, конечно, и данные биологии и антропологии, изучающих человека как главный элемент социальной жизни в его разновидностях — расовых и племенных, в его нормальном, здоровом и болезненном состоянии; сюда войдут и данные о влиянии условий внешней природы — климата, времен года, плодородия почвы и богатства или бедности урожая на строй социальной жизни; сюда войдет, наконец, изучение всего богатого разнообразия чисто социальных явлений и влияния их друг на друга. Понятно поэтому, что с таким чрезвычайным по сравнению с догматической школой, и притом, как указано выше, сравнительно весьма недавним, с небольшим полстолетия, расширением объекта исследования о каких-либо прочных общих выводах еще говорить преждевременно; но важно для науки больше всего и прежде всего правильно установить метод расследования и поле расследования, а это сделано окончательно и прочно.
Но имеется и другой не менее важный вывод, и этот вывод был сделан уже первыми пионерами нашей науки — Адольфом Кетле и др. Если для правильного изучения преступности оказалось необходимым отказаться от алгебраического изучения преступности, от выводов из одного узкого основания воли преступника и значительно расширить область исследования, то вместе с тем не только пришлось, но и оказалось возможным, даже при скудных данных при основании науки, отказаться от другого базиса догматической школы — свободной воли преступника или, лучше сказать, произвольности появления тех деяний, которые считаются преступными. И здесь, с применением положительного, реального и охватывающего область исследования метода, оказалось возможным признать наличность и в социальном мире, как и в органическом, известной законосообразности в том смысле, как это понимается в естественных науках. Как справедливо замечает Ферри1, по мере повышения уровня научного расследования постепенно это чисто научное стремление открыть законы, управляющие явлениями, постепенно охватывало одну область за другой. Когда вместе с Галилеем это стремление проникло в астрономию, то оно вызвало целую общественную бурю; теперь оно захватывает область надорганическую (начиная с Конта, Спенсера, Вундта и др.) и вызывает не меньшее волнение и даже негодование, обвинения в ненаучности и т.д. А между тем это поступательное движение вполне естественно.
Уже родоначальник движения Кетле в своей «Социальной физике» считал возможным отметить при нормальном течении народной жизни известное постоянство цифр, определяющих число браков, рождений, смертей, отмечал влияние на рождаемость климата, времен года, времени вступления в брак; но вместе с тем отмечал и особые причины, нарушающие нормальное течение жизни и вместе с тем и постоянство цифр; тут принималось во внимание и различие религиозных верований, и различие профессий.
Касаясь преступлений, Кетле ставит себе задачу[2] [3] установить влияние, которое климат, пол и возраст оказывают на наклонность к совершению преступления, и выяснить, в какой мере такая наклонность и такое влияние могут быть выражены в цифрах на основании теории вероятностей. Только на основании данных французской статистики за 1826—1829 гг. он утверждает[4], что французский народ выполняет свой бюджет жертв на эшафот, каторгу и тюрьмы неизменнее и неуклоннее, чем свои повинности по государственной росписи, — так неизменно повторяются одни и те же цифры.
Оставляя в стороне, в какой мере скудные первоначальные статистические данные давали основание Кетле делать подобные выводы, следует заметить, что и сам Кетле не приходил к вполне фаталистическим выводам. Он не считает, что приведенные им цифры будут повторяться и должны повторяться и человек не в состоянии бороться с этим налогом в пользу преступления. В своей «Социальной системе», являющейся продолжением «Социальной физики», он утверждает1, что «количество преступлений и самоубийств разнится в различных странах. Конечно, достаточно было бы изменить основания, на которых покоится наш социальный строй, чтобы изменить те печальные результаты его в виде преступлений и самоубийств, которые мы отмечаем. Это было бы слепым фатализмом думать, что факты, которые повторяются с такой неизменностью, не могут подвергнуться изменениям, если будут улучшены общественная нравственность и государственные учреждения; но для того чтобы достигнуть действительно заметных результатов, надо действовать на массы, а не на отдельные личности, которые входят в состав масс». Эти последние слова выражают великую мысль, полагаемую ныне в основу современных мер борьбы с преступностью. При таких воззрениях понятно, что Кетле возлагал особые надежды на законодателя.
Автор известного сочинения о нравственной статистике и ее значении для социальной этики Александр фон Эттинген находит тоже, что Кетле вовсе не проводил фаталистических взглядов, не допускающих той степени свободы самоопределения и действия, которую предполагает христианская религия. Главное, по его мнению[5] [6], это то, что благодаря нравственной статистике мы получаем возможность наблюдать и изучать человека с точки зрения его нравственности не в качестве отдельной уединенной единицы, а в качестве члена человеческого общения. Божий мир, говорит тот же автор, как в части органической, так и над органической, представляет собой не кучи случайно друг над другом витающих атомов и самостоятельных, совершенно отдельных существований, а твердо установленный строй, постоянное чередование и продолжение явлений: было бы невозможно, если бы каждый действовал только за себя и по собственному произволу. Нравственность при таких условиях представляется не частным делом, но жизнью в обществе при условии возможного друг на друга влияния. Но, говоря о статистике и статистическом методе, надо иметь в виду, что такое представляет собой статистика. Это не индивидуальное, а, как говорят и Эттинген, и Лист[7], массовое наблюдение, регистрирование явлений человеческой жизни в обществе. Статистический метод состоит в непрерывном, постоянном собирании и систематическом объединении рядов однородных фактов; при применении его получается возможность установить постоянство известных влияний и причин там, где в смене отдельных явлений на первый взгляд нельзя усмотреть никакой однородности.
Для верности и правильности статистических вычислений необходимы установление целой сети наблюдательных органов и периодичность подсчетов. Рядом с подсчетом и определением явлений, характеризующих нынешнее положение какой-нибудь отрасли социальной жизни (статика), необходимо наблюдение и за движением этих явлений, их развитием (динамика). Но кроме того, если не желают ограничиться определением одного размера распространения данного явления, но желают выяснить и степень напряженности данного явления, то приходится прибегать к вычислениям пропорциональным. Конечно, прежде всего, так как мы имеем в виду жизнь в обществе и отдельные ее проявления, необходимы периодические, раз навсегда установленные переписи населения.
При исполнении всех условий статистический метод является как бы суррогатом, заменяющим чисто индуктивный метод естественных наук. Но при этом следует иметь в виду, что все же этим путем наблюдают исключительно массовые явления; между тем изучение жизни особи чрезвычайно важно, ибо эта особь со всей своей физической и духовной жизнью входит в общий концерт сил, участвующих в общественной жизни, и для этого должны служить данные биологии и антропологии.
С другой стороны, всестороннее, углубленное изучение истории народов, не ограничивающееся внешними фактами, а скорее, так сказать, социологическое изучение этой истории и без статистических данных, собираемых лишь в недавнее время, заменяет в значительной степени те опыты, которые возможны в естественных науках и невозможны здесь. Данные истории дают нам возможность сравнивать общественное состояние при самых разнообразных внешних и внутренних условиях и даже устанавливать с известной точностью, как привхождение в жизнь народа того или другого внешнего условия или перемены во внутреннем строе приводило народ и его социальный строй к тем или иным последующим явлениям. Достаточно хотя бы вспомнить великие законодательные акты императора Александра II: освобождение крестьян от крепостной зависимости, введение судебных уставов 20 ноября 1864 г. При всем том, что эти великие деяния и до сих пор не увековечены и не освещены в должной мере в русской науке, значение их для всех последующих перемен не только в государственном, но и социальном строе России, для культурного и нравственного строя русского народа, вне всяких сомнений, велико. Рост идеи человеческой личности, необходимости оказания ей уважения безотносительно к ее материальному и социальному положению и без особого собирания фактических данных могут быть приведены в связь с этими великими актами, пришедшими в социальную жизнь русского народа.
В связи с этими последними явлениями стоит, несомненно, ряд явлений в области народной этики и даже преступности: началось с того, что с 1861 г. исчезли безобразные преступления помещиков и крестьян в отношении друг к другу. Таких явлений, такую причинность в последовательной смене явлений социальной жизни можно проследить при внимательном изучении истории весьма много, и поэтому понятно, что история и исторические факты являются важным, готовым опытным полем для социолога вообще и для уголовной социологии в частности. Но, конечно, настоящее и будущее современной преступности с дальнейшим продолжением быстрого развития статистики будет изучаться главным образом при помощи статистического метода. Оно дало возможность Эттингену, его предшественникам и преемникам отметить и установить размер таких явлений из области народной жизни, специально народной этики, как заключение браков, внебрачная жизнь, незаконные дети и их положение, проституция, размеры преступности и ее отдельных видов, самоубийства, распространение религий, явления религиозно-общественной жизни и т.д.
При таком значении статистического метода для изучения современной преступности необходимо остановиться ближе на организации самого собирания и систематизирования данных уголовной статистики в современных культурных государствах, а равно на одном явлении, которое уже удалось статистике, при всех несовершенствах ее современной постановки, выяснить, а именно на росте преступности; такое специальное сосредоточение внимания на одном явлении облегчит ознакомление со статистическим методом.
Органами собирания данных собственно уголовной статистики являются всюду главным образом суды и другие судебные органы. Все данные со всей страны стекаются в центральные управления судебной частью в стране, в которых особые статистические отделения по установившемуся трафарету систематизируют эти данные. Но на первых же порах встречается крупное препятствие. Как уже сказано выше, преступность есть одно лишь из явлений, характеризующих социальную жизнь народа, и притом находится в неразрывной органической связи и взаимодействии с другими явлениями той же жизни; между тем эти явления регистрируются и систематизируются далеко не в такой степени, как деяния преступные, а в некоторых государствах, как в России, нет даже периодических народных переписей; уже это одно, если не совсем, то в значительной мере лишает значения данные уголовной статистики, которые не могут быть должным образом сопоставлены и освещены.
