Чезаре Беккариа

Сочинение «Dei delitti е delle репе» («О преступлениях и наказаниях»), прославившее имя Чезаре Беккариа, вышло в свет в 1764 г. Оно вдохновляло всех гуманных законодателей последующих за этим времен, а так как оно почти в равной мере касается как уголовного материального права, так и уголовного процесса, то неудивительно, что многие идеи Беккариа нашли осуществление в наших судебных уставах 20 ноября 1864 г., в том великом памятнике русского законодательства, который сразу же поставил наши суды на равную высоту с лучшими образцами судебного строя в самых культурных государствах. Один из главных составителей судебных уставов 1864 г. и, несомненно, главный вдохновитель всей нашей судебной реформы Сергей Иванович Зарудный (он вместе с тем один из видных деятелей и крестьянской реформы) в 1879 г. выпустил в свет прекрасный русский перевод сочинения Беккариа, отмечая его влияние на судебные уставы. Но Беккариа своим сочинением оказал еще ранее некоторое влияние на русское законодательство: Екатерина II, составляя наказ для созванной ею законодательной комиссии (Комиссия о сочинении проекта нового уложения 1784 г.), включила в него целый ряд параграфов из сочинения Беккариа. Поэтому Зарудный сопоставляет многие места сочинения Беккариа с наказом Екатерины II.

Сочинение Беккариа в такой степени и до настоящего времени сохранило всю свежесть первоисточника великих идей, одушевляющих и в настоящее время лучших деятелей в области борьбы с преступностью, к тому же оно так невелико, что прочтение его для каждого юриста, имеющего претензию быть образованным, совершенно обязательно.

Все значение Беккариа — в этом сочинении; написано оно было им на 26-м году жизни. Своим принципам и взглядам он остался верен в течение всей своей скромной жизни в качестве профессора политической экономии в Милане и в качестве члена законодательной комиссии по составлению нового австрийского уголовного уложения, в которой он отстаивал идею упразднения смертной казни как наказания^[1].

Несомненно, что Беккариа принадлежал к числу тех выдающихся гениев, которые появляются в течение веков и также редко, как редко находят особой, чрезвычайной величины драгоценные камни. Но если далее для этих камней, предметов неодушевленных и вечных, для определения их значения, игры важное значение имеют оправа, свет, при котором их рассматривают, то тем большее значение для оценки произведения мысли имеют условия, при которых автор произведения жил, и притом в двояком отношении — как внешних условий (в том числе и государственного, и социального строя), так и внутренних, так сказать, т.е. того умственного наследия, того умственного богатства, которое было накоплено к его времени предшествовавшими ему мыслителями; сознательно или бессознательно, но этим духовным наследием, а тем более произведениями современников он пользуется.

В этом отношении время выступления Беккариа на научное поприще, несомненно, было очень благоприятно для тех идей, которые он проводил; это было время резкого и решительного протеста против существовавшего государственного строя во всех его частях, в том числе и в области борьбы с преступностью, того идейного протеста, который подготовил Великую французскую революцию. Наиболее солидным всесторонним критиком этого строя в целом явился, несомненно, Монтескье, сочинение которого «Дух законов», всецело основанное на изучении передового английского государственного строя, вышло в свет в 1748 г., т.е. за 16 лет до выхода в свет сочинения Беккариа, последний, так сказать, воспитался на этом сочинении и называет автора его «бессмертным» президентом Монтескье. С другой стороны, на сочинение Беккариа был написан комментарий другим великим философом и поэтом, принадлежавшим к той же фаланге протестующих современников, — Вольтером. Таковы условия, в которых приходится всегда оценивать великих мыслителей, которые и не могут родиться как редкие камни, совсем одиноко, вне связи с предшественниками и преемниками. Условия эти, несомненно, более сложные, более строгие для оценки; авторское право, в смысле не права на доходы, а в смысле исключительной духовной собственности на те или другие мысли, установить труднее и в полной мере возможно лишь в отношении произведений совершенно выдающихся, и к таковым, несомненно, произведение Беккариа и принадлежит.

Несомненно, что им приняты во внимание общие требования Монтескье от государственного строя, на который тот не смотрел, как на свободное поле для произвола законодателя, в который он стремился внести упорядоченность, соответствие с духом народа, умеренность и соразмерность во всех законах и мероприятиях, как это и подобает основателю того, что мы называем теперь правовым строем.

Несомненно также, что Беккариа как человек своего времени не мог не иметь в виду прежде всего этого своего времени и его бед, того ужасного положения борьбы с преступностью, которое выражалось в чрезвычайном применении смертной казни как наказания за все сколько-нибудь важные преступления, в применении пытки до суда и после суда для обнаружения соучастников, в жестоких телесных наказаниях, в произволе законодателя, суда и администрации. Поэтому понятно, что первым делом Беккариа стремился внести в это дело борьбы с преступностью ту умеренность и упорядоченность, которые необходимы во всяком истинно государственном деле. Но он пошел и гораздо дальше своего времени и поставил принципиально на основании отвлеченных соображений жизни в государстве и обществе, которая основана будто бы на договоре, такие требования, которые на основании положительных научных данных выставляются и ныне, почти через 150 лет после выхода в свет сочинения Беккариа.

Я повторяю, сочинение Беккариа подлежит изучению целиком, а здесь могут быть указаны главнейшие элементы этого сочинения.

Беккариа прежде всего восставал самым решительным образом против смертной казни. Его голос был первый, который поднялся против нее и осмелился требовать полного упразднения этого наказания. Ставя себе в начале § XVI вопрос, полезна ли и справедлива ли смертная казнь в хорошо устроенном государстве, он дает на этот вопрос решительный отрицательный ответ, находя, что права государства и требования интересов общественности не могут заходить так далеко и в такой степени принижать значение отдельной человеческой личности, у которой, однако, отнимают право на самоубийство. «Смертная казнь, — говорит он, — и не необходима и не полезна. Если опыт всех веков, в течение коих смертная казнь никогда не отвлекала решительных людей от нарушения прав общества, если пример римских граждан и двадцать лет царствования русской Императрицы Елизаветы, подавшей отцам народов этот знаменательный пример, равный по крайней мере многим победам, купленным ценою крови сынов родной земли, не убедили людей, слушающих с подозрением каждое разумное слово, а повинующихся только приказанию, — то следует только вникнуть в природу человека, чтобы понять, что я говорю правду. Не строгость наказания имеет большое влияние на душу человека, а продолжительность его; жертвоприношение людей было общим обычаем почти всех государств, но кто же осмелится оправдывать этот обычай?» «С какими чувствами смотрит каждый из нас на смертную казнь? Мы узнаем это из того негодования и презрения, с которым каждый смотрит на палача, а между тем этот последний все же не что иное, как невинный исполнитель воли общества».

Не надо, кажется, прибавлять, что и до настоящего времени требование Беккариа осуществлено только в немногих государствах.

Отвергая смертную казнь как наказание и пытку, столь часто близкую по своим последствиям к смертной казни, как процессуальное средство обнаружения истины по делу, Беккариа, конечно, первым требованием при постановке наказания ставил его умеренность (§ XV). «Страны и столетия самых лютых казней были всегда поприщем самых кровавых и бесчеловечных преступлений, потому что тот же дух свирепости, руководивший законодателем, руководил рукой отцеубийцы и разбойника». «По мере того, как увеличивается суровость казней и человеческая душа, как жидкость, которая всегда стремится к общему уровню, ожесточается, и живая сила страстей приводит к тому, что по истечении целого века лютых истязаний колесования устрашают столько же, сколько прежде устрашала тюрьма».

В приведенных соображениях Беккариа далеко возвышается над чисто теоретическими соображениями и над уровнем современных ему научных взглядов; он, как настоящий социолог, рассматривает наказание не как произвольное оружие в руках законодателя, а как социальное явление, являющееся причиной других социальных явлений, и прежде всего огрубения, ожесточения нравов; этот вывод сделал бы честь любому современному социологу. В том же параграфе мы встречаемся и с другими соображениями, тоже социологического характера, в которых Беккариа благодаря своему гениальному уму, опережая на столетие свое время, отдает должное идее эволюции, столь чуждой для догматической школы. Он говорит: «Строгость наказания должна соответствовать состоянию самого государства; на очерствелые души народа, едва вышедшего из дикого состояния, нужно действовать впечатлениями, более сильными и чувствительными, нужен удар грома, чтобы поразить льва, ибо выстрел из ружья может только раздразнить его; но по мере развития народа в условиях общежития возрастает и впечатлительность и вместе с тем должна ослабляться строгость наказаний, если только мы желаем поддерживать постоянные правильные отношения между предметом и его впечатлением на человека».

Как бы в пояснение начала умеренности наказаний Беккариа выставляет дополнительные требования о размерах наказания. В § II он говорит между прочим: «Наказания, превосходящие необходимость оградить хранилище общественного благосостояния, несправедливы по своей природе»; под словами «хранилище общественного благосостояния» Беккариа понимает условия, без которых невозможно существование общества, жизнь в обществе.

Затем, конечно, наказание должно быть соразмерено с тяжестью преступления. Если смертная казнь, говорит он (§ XXIII), назначается одинаково и за убийство фазана, и за убийство человека, и за подлог какого-нибудь важного документа, то кто станет делать различие между этими преступлениями».

Кроме этих требований, он выставляет еще два других требования для правильной постановки наказания: неизбежность наказаний и их быстроту.

В § XX он говорит: «Не жестокость наказаний, но неизбежность их налагает крепкую узду на преступление; следовательно, необходима ежеминутная деятельность и строгость неумолимого судьи, а для того чтобы она была полезной добродетелью, ее нужно руководить милосердным законодательством». И далее, поясняя слово «милость», он высказывается против помилования преступников и говорит, что милость подлежала бы исключению при самом лучшем законодательстве, установившем и умеренные наказания, и суд, скорый и справедливый. Что могут сказать, если Государь изливает свою милость, т.е. отдает общественное спокойствие во власть частного лица, и, таким образом, частное событие неразумного благодеяния превращает в общественное разрешение безнаказанности.

По поводу второго требования — быстроты наказания — он высказывается между прочим в § XIX так: «Замедление наказания только разъединяет эти два понятия — преступление и наказание; и хотя последнее производит некоторое впечатление, но скорее как зрелище, а не как наказание, и притом производит это впечатление в такое время, когда ужас, возбужденный преступлением, уже ослабел в сердцах зрителей, а именно этот ужас и усиливал бы впечатление наказания».

Наконец, Беккариа останавливается на том бесчестии, которым сопровождается наказание (§ XVIII). Он говорит: «Бесчестье есть клеймо общественного позора, лишающего виновного уважения общества, доверия отечества и того почти братского чувства, которое связывает всех членов общества».

Оно не зависит от закона; поэтому необходимо, чтобы признаваемое законом бесчестье истекало из самой природы вещей и внушалось бы или всеобщей нравственностью, или же нравственностью, зависящей в данной местности от общественного мнения, этого законодателя общепринятых в государстве понятий. В противном случае или закон лишается общего уважения, или же сами понятия о чести и нравственности ослабляются, несмотря на рассуждения, всегда уступающие примерам».

Таковы взгляды Беккариа на наказание; несомненно, что в этих пределах они не вполне еще осуществлены и ныне, во всяком случае долго служили идеалом для законодателя и содействовали той эволюции в области репрессии, о которой говорится ниже и которая выражается в чрезвычайном ее смягчении, а теперь и вымирании.

Но нельзя отрицать, что все приведенные рассуждения Беккариа покоятся как будто на твердом убеждении, что главное, если не единственное, средство в борьбе с преступностью — это наказание.

Конечно, как ни велик был ум Беккариа, он не мог избегнуть того, чему подчиняются самые крупные гении: быть человеком своего времени. Как человек своего времени, он и мыслил умственными категориями своего времени; он принимал почти на веру, не входя в подробное обсуждение и проверку, положение, выставлявшееся не одним Руссо, а всеми мыслителями того времени, что началу человеческого общежития положил основание особый договор. Так точно он и в области борьбы с преступностью исходил из непоколебимого в то время убеждения, что почти единственным средством в борьбе с преступностью является наказание. Но это не было его убеждением. Он вынужден был встать на эту точку зрения еще и потому, что в своем исследовании преследовал известные практические цели. Как глубоко гуманный человек, справедливо возмущенный всеми бесполезными и бесчисленными чрезвычайными жестокостями своего времени, унаследованными от средних веков, он заканчивает введение в свое сочинение следующими словами (§ 1): «Но если, защищая этим путем общечеловеческие права и требования непобедимой истины, я могу спасти от ужасов и мучений смерти хотя одну несчастную жертву жестокости и невежества, одинаково беспощадных, то слезы и благословения, вырвавшиеся из груди невинного в порыве восторга, вознаградят меня за презрение толпы».

Но ни цель сочинения, ни условия и взгляды времени не могли, конечно, сковать такого гения, как Беккариа. Его независимый дух прорывается сплошь и рядом, и в таких местах он является современным социологом, дающим в руководство уголовной политике то же основное начало, которое дается и современной социологией, что кары бессильны, — надо и можно преступления предупреждать.

Уже в предисловии, обращенном к тому, кто читает, Беккариа отказывается от всякого преклонения перед существующим законом — того преклонения, из которого исходит догматическая школа; он называет существовавшие в его время законы «отрепьем диких времен». Становясь, как в случае, указанном выше, когда он рассматривал влияние жестоких наказаний на нравы, на чисто эволюционную точку зрения, он говорит: «Справедливость, человеческая или государственная, будучи не чем иным, как отношением между действием и изменяющимся состоянием общества, может изменяться по мере необходимости или пользы для общества от этого действия».

«Свойство этой справедливости можно определить только строгим разбором сложных и изменяющихся отношений гражданских столкновений... Следовательно, понятие о государственной добродетели можно назвать изменчивым, не заслуживая никакого упрека». Эти слова, конечно, были ответом и на унаследованное от средних веков смешение божественной и человеческой справедливости, которое вызывало также чрезвычайное усиление наказаний за все преступления. Но вместе с тем они, конечно, являются и решительным отказом от того начала неподвижности и неизменности, на котором строит свою систему догматическая школа.

Встав на эволюционную точку зрения, естественно было для него сделать и еще один шаг, и он его сделал, как бы для себя, не для современного человечества, которое, может быть, его не поняло бы. Он заговорил о причинах преступлений и признал важное первенствующее значение предупреждения, превенции перед карой в борьбе с преступностью.

Свой взгляд на значение и действенность наказания в борьбе с преступностью он выражает резко в § XV: «Может ли государственное учреждение, которое, действуя вдали от всех страстей, должно быть спокойным укротителем частных страстей, — может ли оно укрываться за этой ненужной жестокостью, может ли оно быть орудием ярости или изуверства, или же орудием слабых своевольных властителей?»

«Вопли несчастных могут ли вырвать из времени, которое ничего не возвращает, действие уже совершившееся?»

Под несчастными он имеет в виду осужденных. Более ярко выраженного сомнения в полезности наказания, казалось, никто до него не выражал.

Вот почему во введении он говорит: «Счастливы те немногие государства, которые не ожидали, чтобы медленное движение взаимных общечеловеческих отношений и превратностей жизни повлекло за собой сначала господство зла, а потом уже и постепенное развитие добра, но ускоряли мудрыми законами водворение добра». А говоря о детоубийстве (§ XXXVI), он уже прямо высказывает такое мнение: «Нельзя назвать справедливым (т.е. необходимым) наказание преступлений до того времени, пока закон не установит для их предупреждения лучших и притом возможных в исполнении средств в данных обстоятельствах государства».

Только действительно великие мыслители могут так опережать и условия современного им государственного и социального строя, и целые поколения ученых и давать указания, которым вполне своевременно следовать и через 150 лет после их провозглашения.

• [1] Ср.: Зарудный, с. X.