Уголовно-антропологическая школа

Чезаре Ломброзо, врач-психиатр по специальности, начал печатать свое сочинение о преступном человеке (Ь’иото беПпциеШе) еще в 1871—1876 гг. Он сообщил в этом сочинении ученому миру свое открытие, состоящее в том, что существует тип прирожденного преступника, т.е. такого человека, который благодаря своим полученным при рождении анатомическим, физиологическим, патологическим и нравственным особенностям не может не совершать преступления, его поведение ими предопределяется. Такой тип среди преступников чрезвычайно распространен; только впоследствии Ломброзо определил, что среди преступников всего 40% таких прирожденных. Было выставлено и объяснение такого явления природы: оно приписывалось Чезаре Ломброзо атавизму, переживанию, т.е. он предполагал, что в современном человечестве рождаются типы людей с физическим, умственным и нравственным складом суровых и жестоких времен первобытного состояния человечества. Со времени первого издания своего сочинения о преступном человеке и до настоящего времени Ломброзо с теми изменениями и уступками, о которых будет сказано ниже, продолжает твердо стоять на идее о существовании прирожденного преступника; возле него образовалась целая школа многочисленных ученых, среди которых выделяются Гарофало, Ферри и ряд других.

Образовалось громадное научное движение, оценить значение которого подробно совершенно необходимо. Не может быть сомнений, что если бы открытие подтвердилось, то оно вызвало бы целый переворот и в науке, и в практической борьбе с преступностью, и в судебном мире. В упоении своим открытием Чезаре Ломб- розо вначале и предъявил соответствующие требования весьма крупных реформ.

Действительно, задачи науки упрощались чрезвычайно; почти половина всей человеческой преступности получала себе окончательное объяснение. Не могло быть сомнений, что и относительно второй половины этот чисто индивидуальный фактор (например, хотя бы не все, а некоторые привычки прирожденного преступника) играл бы первенствующее значение. Весь судебный строй, вся практическая борьба с преступностью совершенно бы переворачивалась сверху вниз, и притом в буквальном смысле слова. В настоящее время преступником называют только лицо, совершившее преступление, да еще за него осужденное компетентным судом. Этот суд состоит из опытных юристов, а по важнейшим делам им придается коллегия представителей общественной совести — присяжных заседателей. Они тратят много времени на оценку всех фактических улик для разрешения вопроса о виновности. Этот последний вопрос они разрешают, не прежде прочно установив факт преступного деяния. Наконец, наказания соразмерены со степенью тяжести преступного деяния. Все это при новых условиях, при открытии нового признака, по которому возможно обнаруживать преступника, оказывалось бы не только ненужным, но и неуместным.

И Ломброзо, и его последователи на первых порах смело предъявили требование об упразднении суда присяжных, суда юристов, о замене их судом врачей-экспертов, преимущественно психиатров. Важно не деяние и доказанность его, а наличность прирожденного преступника. Раз такая наличность установлена, неважно, что обладатель этих прирожденных особенностей пока совершил пустое нарушение, он неизбежно совершит ряд других тяжких преступлений; он выродок рода человеческого, и в ограждение законнейших интересов общества его надо убивать или пожизненно заключать в особые маникомии, тюрьмы для сумасшедших. В сущности, при такой постановке следовало бы подвергать обследованию и оккуль- тированию и вовсе не совершивших пока преступных деяний. Какая мрачная картина, грозящая полным уничтожением всех гарантий человеческой свободы: одно признание наличности признаков прирожденного преступника и не надо ни доказательств, ни улик — вся судьба человека разрушена.

Таковы последствия этого важного открытия, таково было бы торжество авторитета науки, если бы наука давала достаточно данных для выводов, сделанных Ломброзо.

Прежде разбора этого учения отметим, хотя бы в кратких чертах, ход мыслей и данные, приводимые Ломброзо в своем исследовании о преступном человеке. Он начинает с описания того, что возрождается в прирожденном преступнике, т.е. с первобытного мира. Тут фигурирует и описание быта зверей, среди которых бывают совсем дикие, непокорные, неуживчивые экземпляры, которых представители той же породы наказывают и истребляют. Быт даже современных диких народов представляется Ломброзо в крайне мрачных красках. Преступление не порицается у них, — недаром и слово «crimen» значит собственно действие. Ряд любопытных примеров, которые могли бы навести автора на совершенно другие мысли, приводится им. Так, в целом ряде племен женщины из кокетства, чтобы не стариться, а равно ввиду недостатка питания практикуют в широких размерах искусственные выкидыши. По случаю смерти и похорон царя производятся массовые убийства. Каннибализм распространен в больших размерах, дети убивают своих престарелых родителей и съедают их. В самом племени общность собственности, а у враждебных народов воровство дозволено.

Не оставляется автором и детский возраст современного человечества, возраст, напоминающий первобытный период, и тут автор отмечает преступные наклонности: вспыльчивость, наклонность ко лжи, жестокость в отношении к животным и т.д.

Итак, вот что возрождается. Те типы, в которых это прошлое возрождается, отличаются главным образом следующими признаками. Во-первых, признаки анатомические, отступления от нормального анатомического устройства. Убийцы отличаются брахикефалией, короткоголовием; воры, наоборот, — доликефалы, т.е. длинноголовые. У преступника рост большой, он тяжеловесен, но не силен. Вес мозга его меньше, чем у нормального человека. У убийц короткий лоб и выдвинутые челюсти, у воров лоб покатый. Нередко замечаются сращение швов черепа, утолщение костей, асимметрия глазных впадин. Черепа доисторических людей и современных схожи. Средняя затылочная ямка у непреступных людей встречается всего у 5%, у преступных — у 16%, а у доисторических — у 14%.

Патологические признаки: подвержен болезням сердца, дальтонизму, страбизму, сильная наклонность к мигреням (17%), наконец у 35% преступников признаки одного из видов эпилепсии.

Физиологические признаки: малая чувствительность к холоду, болевым ощущениям; этой последней особенностью объясняется наклонность к татуировке, которая сильно распространена среди преступников, хотя и сопряжена с болевыми ощущениями. Наоборот, у них сильная чувствительность к электрическому току.

В нравственном отношении преступник крайне хвастлив, любит внешний блеск, игры, кутеж, страшно расточителен.

Таков диагноз, поставленный лично Ломброзо, но и он в некоторых подробностях дополнял и изменял его в течение 40 лет своей научной деятельности. Его сотоварищи по школе останавливались на других признаках, основываясь при этом на своих личных наблюдениях. Какую степень научной достоверности имеют эти наблюдения Ломброзо — таков первый вполне естественный вопрос.

Первоначальные выводы Ломброзо основаны на измерениях всего 3839 живых преступников и 383 черепов умерших. Увлекаясь сделанной им гипотезой, увлекаясь совершенно добросовестно, Ломброзо выхватывает из других наук, преимущественно естественно-исторических, а равно из путешествий, в которых описывается быт первобытных народов, отрывочные данные вне связи с другими данными, искусственно, можно сказать, заставляя их служить в подкрепление своей гипотезы. Личные его наблюдения в указанных выше размерах были недостаточны; правда, на антропологическом конгрессе 1896 г. он уже говорил о 50 тыс. наблюдений, но его же сотоварищ по школе Ферри указывает, что в значительной степени это не наблюдения, а данные из оконченных судебных дел, преимущественно из актов судебно-медицинского осмотра. Данные эти, очевидно, предназначались для других целей и не так собирались и отмечались, чтобы служить целям Ломброзо. Уже из введения мы знаем, что в тюрьмах России только предполагается ввести (возбуждено ходатайство) листки, отмечающие психическое и физическое состояние арестантов, но и то без измерений, каковых нигде, даже в образцовых английских тюрьмах, не производится. А Ломброзо действовал один, разве с немногими учениками; можно ли было при таких условиях ему располагать прочно обоснованными данными?

Эти пробелы, непрочность данных не по вине Ломброзо повели, однако, к тому, что почти ни один из специальных выводов Ломброзо об отличительных признаках преступников от здоровых людей не остался без веских возражений со стороны специалистов той или другой области.

Так, основное его различие между брахикефалами (воинственными и убийцами) и доликефалами (ворами) оспаривается на основании данных Катрфажа о первобытных народах; брахикефалы из Лесс самые мирные, а доликефалы из Канстада самые воинственные. Как справедливо замечает Тард, у женщин голова значительно меньше, чем у мужчин, а преступность их в четыре раза меньше мужской. Вес мозга преступника, по мнению Ломброзо, Бенедикта, Ферри, меньше, чем у здорового человека, а по мнению Бордье, Хегера и др. — больше.

Относительно тождества черепов преступников и доисторических народов Лайелль говорит, что это можно было предполагать, но этого нет; и действительно, найденный в 1833 г. в пещере Энжис череп доисторического человека вполне тождествен черепу современных здоровых людей.

Затылочная ямка, которая, по словам Ломброзо, встречается так часто только у преступников (16%) и у диких (14%), в действительности встречается еще чаще у некоторых народов, например у евреев (22%). Другие специалисты, желая проверить выводы Ломброзо, тоже обратились к измерениям и получили совершенно иные результаты. Так, румын врач Миновичи, произведя измерения 7217 преступников, нашел только некоторые отдельные признаки, указанные Ломброзо, и то у весьма немногих, а татуировку, на которой так настаивает Ломброзо, у 102 из общего числа 7217. К тем же выводам пришли и немецкие антропологи и психиатры. Но ведь Ломброзо не ограничился констатированием сделанных им наблюдений, он сразу же из этих наблюдений сделал несколько выводов.

Он заключил, во-первых, что замеченные им особенности предопределяют обладающего ими к совершению преступления. Но вполне естественно по поводу этого вывода возникает следующий вопрос: если придавать такое чрезвычайное значение чисто физическим, индивидуальным факторам, превращая преступников как бы в особую расу со своими расовыми признаками, то мыслима ли раса, не все представители которой имели бы расовые признаки, а только 40% или более? Иначе говоря: если видеть основные причины преступности во внешних условиях, которые представляют бесконечное разнообразие сочетаний во времени и пространстве, то можно допускать и самые разнообразные условия для преступности. Но если причина преступности коренится в физическом устройстве человека, то, по-видимому, следовало бы заключить, что как человек не может отправлять тех или других функций без соответственного органа, так он не может совершать преступлений без известных аномалий в организме.

Далее остается совершенно открытым вопрос, в какой мере наблюденные Ломброзо признаки являются действительно аномалиями, распространенными только среди преступников и встречающимися так редко среди здоровых. Для этого последнего сравнения, конечно, произведено слишком мало наблюдений.

Таково положение вопроса о прирожденном преступнике. Понятно, что гипотеза Л омброзо в целом встретила самые решительные возражения, и прежде всего со стороны лиц, наиболее близких по своей специальности к учению Ломброзо, — антропологов. На антропологическом конгрессе в Риме в 1885 г. Ломброзо и представители его школы торжествовали; на конгрессе в Париже в 1889 г. ему пришлось выслушать самые решительные возражения со стороны медицинских светил Франции Бруарделя, Мануврие и др.; на конгресс 1892 г. Ломброзо и его сотоварищи не явились, а на конгрессе в Женеве в 1896 г. указанный выше Миновичи и немецкие психиатры во главе с Некке отрицали само существование типа прирожденного преступника.

Но, как указано выше, Ломброзо не только не удовольствовался констатированием отмеченных им особенностей, не только сделал вывод о существовании типа прирожденного преступника, но одновременно и попытался объяснить появление такого типа переживанием (атавизмом) и в то же время наделил прирожденного преступника в большинстве случаев эпилепсией. Между тем, в сущности, таким образом тут допускается слияние признаков самых разных времен: признаков доисторических времен и явления новейшего времени, ибо эпилепсия, идя рука об руку с дегенерацией, особенно развивается в последнее время. Но не в этом смешении главное. Что особенно вызвало сильные нападки ученых различных специальностей на Ломброзо — это сама мысль об атавизме как о причине преступности.

В самом деле в этой мысли заключается предположение, что возрождается доисторическая преступность, но вместе с тем, значит, этим самым утверждают, что то, что считается преступным ныне, считалось преступным и в доисторическое время, и наоборот. Такое положение, в сущности, приводит к полному отрицанию той эволюции во внутреннем строе народов, которая представляется на основании точных и многочисленных исторических данных совершенно неопровержимой аксиомой. В самом деле, остановимся на некоторых примерах Ломброзо.

Общий мрачный взгляд Ломброзо на нравственность первобытных народов решительно опровергается такими знатоками этого быта, как Реклю, Кропоткин и др. Есть вполне мирные первобытные народы.

Можно ли видеть в убийстве престарелых родителей и их съедении, освящаемом религией, преступление? Ведь лица, совершавшие это, действовали так под влиянием самых высоких религиозных побуждений, думая угодить своим богам; ведь это во всяком случае были люди не преступные, а исполнявшие свой долг, как они его понимали; то же самое — с закапыванием вдов. Частые аборты вследствие недостатка пищи, да какая же тут преступность и где же можно найти более яркий пример влияний социальных, а никак не индивидуальных факторов? Воровство у чужих племен, да как же можно это считать преступным в первобытный период истории, когда цивилизованные народы не стыдятся грабить во время войны, а ведь тогда была настоящая война между племенами.

Наиболее сильную критику гипотезы об атавизме и прирожденном преступнике дал Габриель Тард в своей «Сравнительной преступности» (Criminalit? compar?e). Он приводит для справки Моисеево законодательство. Вот те 10 преступлений, которые признавались, как удостоверяет Тониссен, еврейскими законами наиболее тяжкими и карались побиванием камнями: идолопоклонство, подстрекательство к этому преступлению, жертвоприношения Молоху, чародейство, вызывание духов, упорное неповиновение родителям, несоблюдение праздника субботы, богохульство, изнасилование чужой невесты, дурное поведение девушки, удостоверяемое отсутствием девственности в момент брака. Из этих преступлений только изнасилование и карается в наши дни, да и то совсем в иной постановке. Чему же тут переживать и возрождаться?

Таких исторических примеров, установленных научно, Тард приводит много. Понятно, что эта критика создала громадную брешь в системе Ломброзо. И вот один из ближайших к Ломброзо представителей уголовно-антропологической школы, юрист, занимающий высокий пост в итальянском судебном ведомстве, Гарофало в своей «Криминологии» попытался заделать эту брешь и создал для этого новое учение. Он признает, что таких деяний, которые бы признавались за преступления во все времена, не было, но утверждает, что будто бы всегда были чувства благоволения и сострадания, с одной стороны, и справедливости и честности — с другой, что мы можем говорить о естественном преступлении. Первое чувство — благоволения — удерживало от насилий, второе — честности — от завладения чужим имуществом. Весь же исторический процесс эволюции состоял в том, что постепенно расширялся круг лиц, в отношении к которым эти чувства признавались обязательными. К сожалению, барон Гарофало не подтверждает историческими данными свою красивую теорию.

Конечно, эта красивая теория не могла спасти малообоснованного учения об атавизме.

Удары не ослабили энергии Ломброзо, но вынудили его делать уступки, одну за другой.

Он начал с того, что стал признавать, что в общем не более как у 40% общего числа преступников имеются признаки прирожденности, у остальных 60% таковых не имеется вовсе или они имеются в очень слабой степени, во всяком случае здесь предопределения к преступности нет. Уступка громадная, почти совсем подрывающая все выводы, потому что не может быть расы, у 60% представителей которой нет расовых особенностей. Не могут быть физически-ана- томические аномалии устройства человека не только единственным или главным, но даже важным фактором преступности, когда большинство преступников делаются преступниками без анатомических аномалий.

Ломброзо была сделана вполне естественно и следующая уступка: он стал признавать и целый ряд других факторов преступности, вне преступника лежащих, и посвятил им большое и обстоятельное исследование (этиология преступности) «Преступление», вышедшее в свет на французском языке в 1899 г. Здесь мы встречаемся и с влиянием расы, климата, густоты населения, экономического и социального строя и степени цивилизации и т.д.

Наконец, в новой своей работе, вышедшей в свет в 1907 г., «№ие УегЬгесйегаШсИеп» он делает ряд новых уступок, не только подрывающих учение о прирожденное™ преступника, но представляющих, может быть, и не вполне сознательную, жестокую критику этого учения. Уже в предисловии он сам констатирует ряд сделанных им уступок. Он говорит: «Таким образом, новая школа, которая вначале исходила только из идеи прирожденного преступника, тотчас же после того, что Ферри высказал свои соображения, признала свои ошибки, расширила свои исследования на типы преступников по страсти, случайных, она изменила свои первоначальные, чересчур резкие требования в области общественных учреждений, она стала допускать неопределенные приговоры, она не упорствовала в своих пробелах».

В начале книги мы встречаем очерк о положении борьбы с преступностью в Австралии, и уже этот очерк показывает, какое громадное значение автор придает правильно поставленной борьбе с другими, преимущественно социальными, факторами преступности.

Но затем, в дальнейшем изложении, Ломброзо хотя и продолжает настаивать на идее прирожденного преступника, но допускает при этом такие исключения из общего правила и дает такие объяснения, которые в конец подрывают его учение о прирожденном преступнике. Так, ссылаясь на труды Фено по изучению преступности в Индии, он отмечает, что у низших классов судров никаких признаков преступности нет, а, наоборот, у браминов есть в значительном количестве. Объяснение такого явления, по мнению Ломброзо, надо искать в дегенерации высших классов. По поводу этого объяснения можно заметить только, что причем же здесь прирож- денность и атавизм? Но, во всяком случае, здесь оказывается преимущество на стороне малоодаренных и малоразвитых классов. И вдруг рядом с этим местом мы встречаемся с утверждением Лом- брозо, что преступные гении, или гениальные и высокоодаренные преступники, представляют только изредка признаки преступного типа. Ломброзо при этом утешается соображением, что и вообще-то высокоодаренных людей мало, а среди преступников и еще меньше. Если такие даровитые люди окружены грубой средой, то тогда их преступность не болезненная, а физиологическая. Поэтому-то атаманы шаек в Сицилии, Калабрии, Сардинии не имеют признаков преступности. Отсутствие у обманщиков и совершителей подлогов признаков преступности объясняется тем, что для их ремесла необходимо иметь восприимчивую, толковую натуру, у политических преступников — тем, что они представляют прогресс современной преступности. Наконец, ссылаясь на Анденеро, Ломброзо признает, что зародыши преступности могут быть заронены весьма часто, когда преступники уже сложились физически.

Что осталось от чрезвычайных претензий первого времени: найти в физической природе и даже в анатомическом укладе человека объяснения, и притом исключительные, такого чисто социального явления, как преступность? Ничего, решительно ничего.

Ну что же, следовательно, надо выбросить Ломброзо за борт, признать его чудаком, фантазером и сдать его в архив, подобно многим другим френологам? И так ведь поступали и поступают многие русские ученые. Прежде чем сделать какой-либо шаг, не следует ли остановиться хотя бы на личности Ломброзо? Это человек, который вот уже 40 лет бьется за идею, за то, что он считает истиной, не теряет духа, несмотря на все нападки, и все по-прежнему утверждает, как когда-то его знаменитый соотечественник Галилей: «А все-таки Земля вертится». Ведь в наш оппортунистический, практический век это большая редкость; ведь, очевидно, у него громадные нравственные, умственные силы, и хоть из уважения к Ломброзо как человеку не следует так торопиться. Быть может, это промедление в решении судьбы Ломброзо будет полезно, ибо иначе мы бы проявили полное незнакомство с современным положением практической борьбы с преступностью, как она ставится в настоящее время у всех культурных народов, и с научными новыми учениями об этой борьбе. Мы бы проявили незнакомство еще с теми задачами, которые ставят себе современные научные исследования, и с теми препятствиями, с которыми новаторам пока приходится считаться, из-за отсутствия подготовленных для работы людей, несовершенства аппарата исследования. Чтобы выяснить значение Ломброзо для

современной (я подчеркиваю это слово) науки и для современной практической борьбы с преступностью, так как они, т.е. и наука, и практика, развились раньше и определились именно в течение тех 40 лет, что действует на научном поприще Ломброзо, придется коснуться смежной области и посмотреть, как там обстоит дело.

Остановлюсь на самой близкой к учению Ломброзо области, области, имеющей задачей выяснение соотношения преступности и душевных болезней. С одной стороны, распространено мнение, поддерживаемое отчасти и Ломброзо, что среди преступников очень много душевнобольных, что индивидуальное состояние преступности имеет много общего с душевной болезнью. Даже врачи-специалисты говорят нам, что общего определения невменяемости дать нельзя, вопрос можно решить только в каждом отдельном случае, и то привлекая в значительной степени данные, рисующие внешнее поведение человека. С другой стороны, среди русских людей нашелся смелый и бесспорно талантливый юрист С.С. Хрулев, который не побоялся проникнуть в ту область, у входа в которую написаны слова: «душевнобольные, — конечно, невменяемые». Его сочинение, основанное и на серьезных научных данных, и на обобщениях большого числа отдельных практических случаев и носящее название «Характер преступных деяний душевнобольных», проливает свет и в этой, по-видимому, запретной, чуждой уголовному правосудию области. В конечном выводе он утверждает, что в большинстве случаев можно говорить о невменении душевнобольным не всех их преступных деяний, а только части деяний, и именно только таких, которые соответствуют по своему характеру постигшей их душевной болезни. Поясню для краткости всего одним примером. Есть так называемая epilepsia larvata, довольно распространенная болезнь. Одержимые этой болезнью иногда в течение долгого периода, длящегося много месяцев, не подвергаются припадкам болезни и кажутся всем совершенно здоровыми людьми.

Сам припадок выражается большей частью в потере сознания на несколько минут и судорогах, иногда же сопровождается и буйными действиями. Через несколько минут после того, что окончится припадок, больной уже ничего не помнит о том, что с ним было. В моменты таких припадков больные проявляют иногда чрезвычайную и совершенно ничем не мотивированную жестокость и истребляют близких им людей, против которых они ничего не имели. По окончании припадка они снова входят в нормальную жизнь и живут, как все люди, принимая участие во всяких работах (даже с успехом в общественной деятельности). Ну вот, если такой субъект в период между припадками совершит самую простую кражу, причем отберет наиболее ценные вещи и затем продаст их совершенно разумно, действуя под влиянием мотива преступной корысти, — как быть с ним? Когда он совершит беспричинное и немотивированное убийство во время припадка, мы освобождаем его от наказания; когда он совершит совершенно разумно и последовательно в здоровом состоянии кражу, мы его накажем. Таков взгляд Хрулева.

Но все-таки нет ли точных данных, как велико число душевнобольных среди преступников? Вот что дает официальная статистика. В русской официальной статистике данных по этому вопросу нет, только в отчетах Главного тюремного управления имеются некоторые сведения. За 1905 г. для петербургских мест заключения такие цифры: перебывало заключенных за год 27 779 человек, из них душевнобольных всего 36. За 1906 г. перебывало во всех местах заключения 960 050 человек, из них оказалось душевнобольных 1106, т.е. всего 0,11%. Во французском Compte gener. de l’adm. crim. за 1905 г. имеются такие указания: accus?s et pr?venus вместе за год 192 390, и из них умалишенных 2294, т.е. не более 1,25%. Но отчет прибавляет, что такой подсчет умалишенных произведен впервые. А ведь французская статистика самая старая. Можно ли теперь, при таком несовершенстве расследования, когда даже специальные органы сбора статистических данных в области уголовного правосудия опускают данные по этому вопросу, делать какие-либо точные, окончательные выводы, можно ли сказать, что нас не ждут открытия в этой области?

Этот пример лучше всего выясняет ошибку Ломброзо. В сущности, Ломброзо, взяв вопрос еще более широкий — о значении физического индивидуального элемента вообще как фактора преступности и работая сначала лишь с несколькими друзьями, конечно, был поставлен в еще более неблагоприятные условия для исследования. Он сделал важное открытие известного значения физического устройства человека как одного из факторов преступности. И ошибка его состоит лишь в том, что, увлекшись значением открытия, которое им сделано, он поторопился сделать выводы, для которых и теперь еще не наступило время, так как еще не собрано для этого достаточно научных данных и таковые недостаточно еще разработаны. Но ошибка или, лучше сказать, увлечение не умаляет громадной заслуги Ломброзо. И заслуга эта состоит в том, что он открыл живую личность преступника и ее значение для учения о преступности и борьбы с нею. Это — открытие громадное. Оно вызвало целый переворот в науке о преступлении и борьбе с ним, науке, которая до того была представлена исключительно юридическо- догматической школой.

А эта догматическая школа, как мы видели выше, забывая о коренном различии между гражданским и уголовным правом, совершенно оставила без внимания эту живую, цельную личность преступника и внутренние и внешние условия, при которых образуются типы преступников. С Ломброзо собственно стали признавать наличность не одного типа преступника, а нескольких — и с природными физическими и психическими аномалиями, и преступника по страсти, и преступника-ремесленника^[1], и преступника случайного. И для всех них понадобились различные меры, которые уже отчасти намечены, отчасти даже приводятся в исполнение. Стоит вспомнить в этом отношении хотя бы следующие меры: сохранение рецидивистов-ремесленников, условное осуждение для случайных преступников, реформатории для подающих надежды на исправление и т.д. Открытие Ломброзо велико, оно наглядно показало и необходимость того изучения массовых явлений, на котором настаивали еще ранее статистики, ибо это изучение выясняет условия, при которых складываются эти различные типы преступников и при которых им приходится действовать.

Да, конечно, школа Ломброзо позволила себе слишком поспешные выводы. Да, по всей вероятности, главнейшими факторами преступности являются факторы внешние и преимущественно социальные. Но после учения Ломброзо не может не быть признано грубейшей ошибкой полное отрицание значения индивидуальных факторов. Уже теперь, и без всяких правильно установленных наблюдений, мы знаем, в какой мере влияют эти факторы на характер преступных деяний. Характер человека, горячность его темперамента, конечно, непосредственно отражаются на характере преступления, на его обдуманности, на совершении его по страсти, по легкомыслию и т.д.

А сколько чисто физических причин влияет на раздражительность, на страстность человека; достаточно вспомнить страдание печени — для раздражительности, страдания половых органов (воспаление предстательной железы и т.д.), навевающие постоянно сладострастные мысли. Как влияет на поступки и характер таковых, решительность характера, с одной стороны, и, наоборот, вялость, нерешительность? Как решительность и нерешительность меняются под влиянием той или другой пищи и того или другого питья? Такие тонкие психологи-романисты, как Гюго, Ги де Мопассан и др., дают подробные психологические анализы, как у героев их улегались или, наоборот, возгорались страсти и замыслы под влиянием успокоительного или раздражительного влияния пищи и питья. О влиянии алкоголя на преступность имеется уже целая литература.

Не может быть также сомнений, что живая человеческая личность с правильно действующим рассудком не является автоматом, простой пешкой в столкновении с внешними влияниями. Мы можем констатировать, как те или другие внешние причины влияют на повышение или понижение общего числа преступлений, но для выяснения, почему именно те или другие отдельные особи своими деяниями содействуют общему повышению уровня преступности, приходится, несомненно, обратить серьезное внимание наличные факторы. Да и в самом преступнике, стоя на прочной почве естественно-исторических наблюдений, а не абстрактных теорий о свободе воли, мы должны признать вместе с таким детерминистом, как Варга¹, наличность борьбы между общими идеями (принципами долга, общими соображениями об обязанностях и правах и т.д.), так называемыми кортикальными мотивами, так как они заложены в мозговой оболочке (коре), и мотивами субкортикальными, чувственными, заложенными в самом существе мозга.

Условия исследования сложны, делать выводы об удельном весе индивидуальных факторов преждевременно; надо установить правильное, государственное наблюдение и исследование всех преступников (см. пожелания криминологической секции Психоневрологического института), но сомневаться в значении индивидуальных факторов, в необходимости их внимательного научного исследования после учения Ломброзо нет никаких оснований.

• [1] Имеются в виду преступники-профессионалы (Сост.).80