Меры борьбы с детской преступностью. Принудительное воспитание

Если в отношении взрослых мы можем лишь говорить о переломе, о переходе от одной системы к другой, еще далеко не закончившемся, то в отношении малолетних этот переворот завершился почти во всех культурных странах и можно говорить только об обломках прежней системы. Дело борьбы с преступностью малолетних — слишком, так сказать, жгучее дело, не терпящее отлагательств. Преступность малолетних, конечно, в еще большей степени, чем преступность взрослых,— явление патологическое, болезненное, недопустимое. Ведь еще Христос запретил ученикам не допускать к нему детей, ибо им, детям, принадлежит Царствие Божие. И вот этот возраст, которому, так сказать, по природе вещей присуща невинность, не избавлен от преступлений. Мало того, детская преступность за последние 50 лет увеличивается в ужасающих размерах. Это увеличение идет быстрее не только прироста детского населения и всего населения вообще, но даже неизмеримо скорее одновременно происходящего увеличения преступности взрослых. Такое явление стало тем оселком, на котором ярче всего проявлялась полная негодность современной репрессивной системы борьбы с преступностью. Здесь произошел пожар, который надо было немедленно тушить. Пришлось забыть о традициях, стать на новые начала, и эти новые начала — все те же превенция и опека, осуществляемые обществом. Здесь, на этом передовом детском деле, мы можем с уверенностью констатировать то направление, в котором происходит переворот в борьбе с преступностью. И первое решительное и многознаменательное изменение, которое произведено в этом деле, — то, что признали необходимым отнестись к преступности детей не формально, а выяснив факторы этой преступности, вести борьбу прямо и непосредственно с факторами и соответственными средствами.

Конечно, это громадный шаг. Но сами размеры увеличения детской преступности, и притом именно в последние 75 лет истекшего XIX столетия — время пышного развития индустриализма с его фабричной организацией — натолкнули всех людей, которым приходилось иметь дело с юными преступниками, на выяснение и установление причины, фактора детской преступности. Я уже приводил много цифровых данных о детской преступности в главе о росте преступности, но я не могу удержаться, чтобы не привести здесь цифр, приводимых Joly в одном из новейших его сочинений «L’enfance coupable», вышедшем в 1904 г. Сравнивая увеличение детской преступности с таким же увеличением преступности взрослых за время с 1826 по 1889 г. во Франции, он говорит: тогда как вообще вся преступность увеличилась на 133%, преступность детей в возрасте до 16 лет увеличилась на 140% и в возрасте от 16 до 21 года — на 247%. Это личные подсчеты отдельного ученого. Но к австрийскому законопроекту об уголовной ответственности малолетних (1907 г.) присоединены официальные статистические данные, которые удостоверяют, что в 1881 г. на 100 осужденных приходилось 17 малолетних, а в 1904 г. — 23. В Германии в 1882 г. было осуждено 30 698 малолетних, а в 1905г. — 51 232, т.е. в то время как преступность взрослых увеличилась на 15%, преступность малолетних увеличилась на 24%.

Цифры ужасающие; невольно пришлось их привести в связь с переворотом, происшедшим в экономическом строе, так как ближайшее наблюдение привело исследователей во всех культурных странах к убеждению, что строй фабрично-капиталистического производства, вырывая семьи из деревень, лишая их постоянного места жительства из-за перехода с фабрики на фабрику, лишая их возможности иметь сколько-нибудь человеческое жилье из-за дороговизны помещений вблизи фабрик, отрывая от семьи на работу и отца и мать одновременно, — привел к разрушению семьи, к заброшенности детей. На этом результате сходятся все.

Так, американец Hall в статье, посвященной положению юношества среди бедного современного населения^[1], определяет это положение как окруженное полным небрежением. Входя в объяснение этого положения заброшенности, известный профессор Тендерсон¹ отмечает, что в настоящее время выяснено с полной очевидностью, что семья более не связана с одним определенным местом жительства, как прежде, и что многообразные причины, вынуждающие и оправдывающие передвижение, привели людей к тому, что они уклоняются от ответственности за положение семьи. В том же сборнике Амос Бутлер^{[2] [3]} сообщает, что при расследовании семейного положения детей, помещенных в реформатории, обнаружилось, что у 45% их общего числа первопричиной заброшенного положения является пьянство родителей.

Во Франции впервые был внесен законопроект о покровительстве детям Русселем, Беранже и Симоном именно потому, что выяснилось, что заброшенных детей во Франции насчитывается не менее 100 тыс., и из них около 20 тыс. пополняет постоянно состав преступной армии^[4]. По произведенному Savour? Bonville исследованию, в одном департаменте Eure установлена наличность не менее 800 заброшенных детей, причем обнаружились самые безобразные деяния родителей. Французская Assistance Publique, которая главным образом печется о заброшенных детях, отмечает в их составе больше всего незаконных детей, сирот, подкидышей, детей, которых родители бросили совсем или о которых они совсем не заботятся. Французы определяют понятие заброшенности как положение таких детей, родители которых по причинам, зависящим от их воли или независящим, оставляют своих детей в состоянии привычного нищенства, бродяжничества или проституции.

Но важно именно установить тесную, неразрывную связь этой заброшенности с детской преступностью. На этой связи особенно настаивает тот же профессор Гендерсон^[5], утверждающий, что классификация на заброшенных и преступных — не более как категории нашего мышления, «secondary formations»; такие категории можно устанавливать разве в целях практического исследования, а в действительности все та же группа поставляет и заброшенных, и преступных. Помимо общих тяжелых условий борьбы за существование, неблагоприятных условий вообще — экономических и специальножилищных, присоединяется еще «spiritual ?nvironment», та нравственная обстановка, среди которой детям приходится жить и расти. Часто, говорит Гендерсон, одна семья причиняет вред всему обществу своими физически истощенными и плохо воспитанными детьми, которые пополняют ряды заброшенных и преступных.

Следует остановиться ближе на понятии заброшенности и связи этого явления с преступностью. Установление этого явления, ныне общепризнанного во всех странах, есть несомненно громадный шаг. В самом деле — это не что иное, как признание, что преступность есть социальное явление и главным образом почти исключительно вызывается социальными факторами. Здесь наиболее ясно проявляется причинная и неразрывная связь между современным социальным и индустриальным строем и преступностью. Этот строй неумолимо ведет к разрушению семьи как здоровой экономической, социальной и нравственной клеточки. Разрушение же этой клеточки ведет столь же неминуемо к тому, что она не исполняет своих функций в отношении подрастающего поколения; дети остаются без помощи и надзора и впадают в состояние заброшенности, при котором совершение преступления — не более как эпизод, отдельное явление, не выходящее из общего строя жизни. Но это понятие заброшенности — не то же ли это самое, что мы выше выставили в виде понятия деклассации, утери человеческих, достойных человека условий существования, сопровождающихся потерей общественной чести и чувства собственного достоинства, причем и вызывается это явление главным образом отсутствием своевременной поддержки и надзора.

Таким образом, здесь, на детской преступности, ярко и несомненно выяснилась сама природа преступления как социального явления, и пришлось, конечно, признать, что ввиду тесной и неразрывной связи преступности с заброшенностью надо, не разделяя этих явлений, бороться с ними обоими и бороться одними и теми же средствами. Пришлось совсем забыть о теоретическом понятии преступления как о продукте злой воли, пришлось признать его за жизненное патологическое явление и бороться с этим ненормальным или, во всяком случае, болезненным, нежелательным явлением, как борются с другими такими же ненормальными социальными явлениями, т.е. стараться по возможности устранять те причины, которые вызывают эти нежелательные явления, бороться прямо и непосредственно с факторами этих явлений и бороться соответствующими целесообразными средствами. А какое же начало может быть положено в основу такой системы средств? Конечно, не что иное, как выполнение того, что природа, в данном случае социальная природа, сама по себе не дает, т.е. своевременная поддержка и надзор. Восполнять надо было недостаток семейной опеки. Кому же выпала эта обязанность, как не обществу и общественным союзам, как представляющим собой расширенную на общественных началах семью? Таким образом, был сделан и еще один шаг: не только установлено новое понимании преступления, но совершен полный отказ от репрессии, и если с заброшенностью взрослых борется только одно общество и даже главным образом только общефилантропические учреждения, то здесь, в передовом «детском деле», уже само государство признало необходимым вступить в борьбу с заброшенностью.

Таков в самых общих чертах переворот, уже происшедший в деле борьбы с детской преступностью. Прежде чем подробно остановиться на вопросе, в чем же именно и как проявляется деятельность общества в этой борьбе, необходимо остановиться хотя бы кратко на условиях, в какие поставлена эта борьба действующим законодательством, хотя бы в нескольких словах указать последовательный ряд изменений, происшедших в законодательстве культурных стран.

Те легальные условия, в которых ныне происходит борьба на этом поле, весьма недавнего происхождения. Конечно, первая мысль о том, что к детям нельзя в полной мере применять всех тех репрессивных мер, которые применяются к взрослым, зародилась давно: уже в начале XVIII в. мы встречаемся с «детской» тюрьмой св. Михаила в Риме. Конечно, если уже в XVI столетии, с одной стороны, экономические соображения, а с другой — смягчение нравов вызвали среди культурных народов желание образовывать всевозможные Spinnh?user, Zuchtha?ser и т.п., то, конечно, и в отношении детей эта «жалость» проявлялась сильнее. Наконец, когда под влиянием гуманистов и вообще большого просветления умов стали различать здравых умом от психически нездоровых и признали наконец, что карать сумасшедших так же бессмысленно, как карать петухов и других животных, которых «карали» в Средние века, когда, одним словом, возникли и зародились понятия вменяемости и невменяемости, тогда естественно логически пришлось остановиться на вопросе о вменяемости детей за совершенные ими деяния и признать, что, конечно, одинаковое вменение невозможно. По инициативе Assembl?e constituante в 1791 г., а затем французского Code p?nal, было создано понятие о discernement — разумении и были введены соответствующие различия в систему репрессивных мер.

Это новое понятие — конечно, более чем неудачное — успело просуществовать в некоторых кодексах и до наших дней, последовавших примеру французского законодательства, оставшегося неизменным с 1810 г. Так, и Германском уголовном кодексе 1870 г. и после изменений, произведенных в 1876 и 1900 гг., осталась ст. 56, в которой говорится, что если малолетний в возрасте 12—18 лет, совершивший преступное деяние, будет признан судом действовавшим без той вдумчивости, зрелости мышления, которые необходимы для признания совершившего преступное деяние вменяемым, то он подлежит оправданию, причем в приговоре суд должен указать, как в дальнейшем поступить с таким оправданным — поместить ли его в семью или в исправительно-воспитательное заведение.

Трудно сказать, которое из требований закона более неудовлетворительно — французского или германского. Принципиально, пожалуй, германский закон более прав, находя, что для вменения вообще необходима зрелость мышления, т.е., в сущности, и зрелость воли; конечно, недостаточно требование французского закона о возможности различения преступного от непреступного. Но германское определение детской вменяемости еще ярче, так сказать, выясняет всю несостоятельность предъявления подобных требований к детям. В самом деле, возможно ли довольствоваться тем, что ребенок дошел до той степени развития, когда уже начинают различать добро от зла, преступное от непреступного? Можно ли не считаться с тем, что характер у человека еще не сложился, что он еще проходит через влечения естественные, сильные, чисто физические, к передвижениям и даже бродяжничеству в раннем детстве, проходит далее, позднее, через период полового созревания, вызывающий часто и даже большей частью ряд отклонений от нормального поведения, наталкивающий некоторых даже на зажигательс- тво? Но уже эта постановка вопроса о детской преступности указывает ясно на основание, в силу которого преступных детей помещали в воспитательные заведения. Их признавали прежде всего невменяемыми в той же мере, как и сумасшедших, но так как здесь у детей этот вид ненормальности, обусловливавшейся исключительно, по мнению законодателя, возрастом, представлялся преходящим, то этих детей подвергали тем мерам воздействия, которым вообще следует подвергать детей, т.е. образованию и воспитанию. Я повторяю: основание для всех этих мер было чисто теоретическое — понятие о человеке вообще, вне влияния условий социальных, среды и т.д.; здесь принималось во внимание только влияние возраста, как принималось во внимание влияние старческой дряхлости.

И здесь мы опять встречаемся с тем же, с чем уже встретились выше в отделе об условном досрочном освобождении. Помещение преступных детей в случае признания их невменяемыми в воспитательно-исправительные колонии признано было необходимым дополнением новой пенитенциарной системы, это было удовлетворение просвещенных гуманных взглядов. В качестве такого «дополнения» вопрос не сходил с очереди на всех международных тюремных конгрессах начиная даже с первого франкфуртского, как я уже упоминал выше, который коснулся вопроса об особых учреждениях для детей как дополнения новой пенитенциарной системы, необходимого в такой же мере, как и патронат для освобождаемых из мест заключения. Уже на стокгольмском конгрессе 1878 г. проявилось сознание — хотя и не вполне ясное — о том, в чем именно причина детской преступности, где фактор этой преступности.

Так, здесь уже было высказано убеждение, что деление детей до 16 лет на действовавших с разумением и без разумения не покоится на сколько-нибудь серьезном основании, и вопрос о разумении разрешается судьями совершенно произвольно¹. Так, уже здесь было замечено, что ребенок, задержанный за нищенство, бродяжничество, часто гораздо более развращен, чем совершивший преступление. Правда, такой выдающийся в области пенологии деятель, как Шарль Люка, вовсе не мог усвоить этих новых идей и горячо доказывал, что дети, которые совершили преступление, — безразлично — с разумением или без — подлежат репрессии и должны быть строго отделены от просто порочных детей^{[6] [7]}.

Но авторы труда о стокгольмском конгрессе отмечают, что одна мысль занимала всех участников конгресса^[8], а именно, что для того, чтобы сделать превентивное воспитание (l’?ducation pr?ventive) достигающим цели, надо прежде всего возвратить, восстановить, хотя бы искусственно, таким воспитанникам то, чего именно большинству из них не доставало и отсутствие чего именно и повело их на путь преступления — возвратить семью, семейный кров.

Уже само упоминание в вопросе, подлежавшем разрешению конгресса, рядом с детьми преступными детей нищенствующих, бродяжничающих и просто порочных указывало на то, что действительный предмет борьбы представляется в надлежащем, не суженном благодаря теоретическим соображениям объеме. Резолюция конгресса^[9] имеет в виду детей, действовавших без разумения, бродяжничающих, нищенствующих и порочных, и, объединяя их в общем ответе, предлагает для всей этой категории лиц воодушевляться идеями не столько наказания, сколько воспитания.

Римский конгресс 1885 г. находил уже, что судье должен быть предоставлен простор в выборе мер в отношении детей, хотя бы и признанных виновными и действовавшими с разумением. Следующий петербургский конгресс уже полагал, что сама постановка вопроса о разумении для детей до 16 лет не имеет сколько-нибудь серьезного основания, и до 16 лет, по крайней мере, не должно быть уголовной ответственности вовсе. Так постепенно, по частям, разбиралась стройная, по-видимому, система борьбы с детской преступностью, основанная исключительно и теоретическом, отвлеченном понятии «человек в детском возрасте», взятого вне пространства, времени, экономических и социальных условий, среды, семьи.

Но уже первый конгресс патроната в Антверпене в 1890 г. поставил себе в первой секции первыми два вопроса, в которых говорилось уже о нравственно покинутых детях и необходимости попечения над ними общества.

Под названием нравственно покинутых детей конгресс подразумевал таких детей, которые предоставлены самим себе и лишены воспитания, — безразлично, произошло ли это по вине родителей или по не зависящим от родителей причинам. Предлагая различные меры для воспитания таких детей и замены им семейного крова, конгресс вместе с тем, отвечая на третий вопрос, признал, что власти над детьми должны быть лишены не только родители, осужденные за преступные деяния, совершенные против детей, но и такие, которые известны своим порочным поведением, пьянством, дурным обращением с детьми или злоупотреблением своей властью над ними.

В трудах парижского конгресса 1895 г. мы встречаемся с прекрасными докладами Д.А. Дриля и французского адвоката Louis Fuld^[10]. Здесь говорится уже о праве и обязанности государства на опеку над заброшенными детьми, об особых опекунских судах, носящих характер административного учреждения и разрешающих вопрос о назначении опеки над детьми, о том политико-административном направлении современного законодательства, которое уже больше не боится в общих интересах ограничивать родительскую власть, когда последняя не исполняет своих общественных функций.

Но переворот в деле борьбы с детской преступностью, который отразился в только что приведенных резолюциях конгрессов, фактически — в жизни и отчасти в законодательстве отдельных стран совершился гораздо раньше. Жизнь, а за ней и законодательство вынуждены были признать ввиду колоссальной вспышки детской преступности, о которой я говорил выше, что считаться и бороться надо не с одними только неизбежными «слабостями» детского возраста, не с одними общечеловеческими вечными страстями, изображению которых посвятил свой гений Шекспир, а с теми социальными и экономическими условиями, в которых дети растут. Прежде всего надо считаться с главным фактором детской преступности — разрушением семьи, и борьба должна состоять в том, что государство, это parens patriae, заменяет собой родительскую власть и детям искусственно, благодаря содействию обществ и союзов, заменяется родительский кров опекой общества. При этом дети преступные и заброшенные в одинаковой мере привлекают внимание законодателя и общества. Пути, по которым развивалось законодательство в этом направлении в разных странах, были не совсем одинаковы, хотя и весьма аналогичные. Я рассмотрю, с одной стороны, законодательства германское (отдельных государств и общеимперское) и французское и, с другой стороны, законодательства английское и Северо-Американских штатов. Особенность первой группы законодательств — германского и французского — сосредоточение особенного внимания на формальной стороне дела, подробная формулировка в смысле гражданского права опеки и установление торжественного —даже, можетбыть, слишком торжественного—лишения родителей их родительской власти.

Останавливаясь сначала на германском праве, я должен отметить, скорее в виде исторической справки, что идея о праве государства вмешиваться в воспитание детей, когда родители оставляют своих детей на произвол судьбы, проявляется, хотя скорее в виде проблеска, уже давно. Так, в Вюртембергском уставе о призрении нищих 1478 г. было указано: отнимать от нищих их детей старше 8 лет и помещать их в услужение в городе или деревне. То же самое повторялось и в ряде последующих законодательных актов¹. В более близкое к нам время в Allgemeines Landrecht fur die preussische Staaten, введенном в действие 1 июля 1794 г.^{[11] [12]}, мы встречаемся с § 90 и 91, в которых было указано, что если родители истязают своих детей (grausam misshandeln — ввиду обширных пределов дозволенной строгости родительской власти, меры исправления по понятиям того времени, очевидно, не что иное, как истязание), или подстрекают их к безнравственным поступкам, или отказывают им в необходимом содержании, то опекунский суд по собственной инициативе должен озаботиться судьбой этих детей. По расследовании обстоятельств от родителей может быть отнято право воспитания детей, и это воспитание на счет средств родителей поручено другим заслуживающим доверия лицам. Нечего и говорить, что при такой постановке финансовой стороны дела, как справедливо замечает Аш- ротт¹, закон остался мертвой буквой, без всякого применения.

Толчок в этом деле был дан много позднее, а именно германским уголовным уложением 1871 г. Установляя полную невменяемость и безответственность для возраста до 12 лет, германское уголовное уложение (ч. 2 ст. 55, не измененная в существе и в редакции закона 1 января 1900 г.) постановляет, что против детей в возрасте до 12 лет не возбуждается уголовное преследование, но по постановлению опекунского суда в согласии с местными законами отдельных государств, по надлежащем установлении вины ребенок может быть помещен в соответствующее воспитательное или исправительное заведение.

Такое указание общеимперского закона вызвало необходимость для местных законодательных учреждений нормировать это принудительное воспитание. И действительно, начиная с 1873 г.^{[13] [14]} последовал ряд местных законов в развитие общеимперского закона. Строго придержалось рамок, указанных в общеимперском законе, прусское законодательство. Оно ограничилось в законе 13 марта 1878 г. (Ргешз. СезШгеззатпйи^, 1878. Б. 132) исключительно нормировкой опеки над детьми в возрасте 6—12 лет, совершившими преступные деяния, хотя сам закон и называется законом о попечении над заброшенными детьми. В Пруссии, как видно из приведенных выше постановлений земских прусских законов, уже в конце XVIII столетия существовал опекунский суд. Опекунским же прусским уставом 5 июля 1875 г.^[15] было вновь нормировано положение об опекунском суде, и таковыми были признаны участковые судьи, ныне АтЬшЫНег — единоличные судьи. Законом 1878 г. вменялось в обязанность прокурорскому надзору (§ 3) сообщать опекунскому суду о совершенных детьми в возрасте от 6—12 лет преступных деяниях; опекунский суд должен выслушать родителей, близких ребенка, представителей общинного управления и сообщить свое постановление общинному союзу (Коттипа1уегЬапс1), который должен позаботиться о помещении ребенка в постороннюю семью или воспитательное заведение. Расходы по содержанию падают в половинном размере на государственную и общинную кассу. Таковы рамки, указанные прусским законом. Он ограничился исключительно детьми, совершившими преступные деяния.

Иначе посмотрели на дело законодательные учреждения других германских государств. Особенно широко взглянул на вопрос баденский закон 4 мая 1886 г. Составители этого закона совершенно справедливо рассуждали^[16], что в конце концов такое ожидание, чтобы ребенок совершил преступление, поведет к тому, что особенно безнравственные родители будут побуждать детей совершать преступления, чтобы избавиться от них. Поэтому баденский закон в § 1 предусматривал два вида заброшенности детей, которые потом стали называться субъективной и объективной заброшенностью; разумеется, это далеко не точное название, а дело, собственно, идет, во-первых, о заброшенности детей, которая происходит по вине родителей вследствие ли того, что они злоупотребляют своими воспитательными правами или потому, что они совершенно пренебрегают своими воспитательными обязанностями, или же, во-вторых, о заброшенности детей, которая происходит, в сущности, без вины родителей, а просто или вследствие их неспособности, или невозможности воспитывать, причем заброшенность достигает такой степени, что принудительное воспитание является необходимым средством для предупреждения полного нравственного падения ребенка.

Здесь впервые рядом с преступными детьми поставлены как равно опасные и равно нуждающиеся в опеке дети заброшенные, и для них в равной степени указана необходимость опеки. Эта более широкая постановка об опеке, выходившая за рамки имперского закона 1871 г., вскоре, однако, оказалась более правильной и отвечающей обстоятельствам и потребностями времени. В необходимости более широких мер в борьбе с детской преступностью убедил прежде всего колоссальный и поразительно быстрый рост этой специальной преступности, которая за время с 1882 по 1897 г. увеличилась на 47,3%. Это не могло не доказывать совершенную негодность репрессивной системы, и на эту несостоятельность прямо было указано в мотивах к прусскому закону 2 июля 1900 г. С другой стороны, несомненно, оказало влияние и движение в этом направлении в соседней Франции, в которой 24 июля 1889 г. после многочисленных проектов был наконец издан закон об опеке над детьми, подвергающимися крайне дурному обращению и заброшенными, с весьма широко разработанной постановкой института лишения недостойных родителей родительской власти.

В Германии это сознание в необходимости принятия других более широких мер в борьбе с детской преступностью проявилось прежде всего опять-таки в имперском законодательстве, и притом в области гражданского права. Гражданское уложение Германской империи 1896 г. содержит по этому поводу следующие постановления.

Отец обязан заботиться о ребенке и его имуществе (1627). Для осуществления этой обязанности он располагает родительской властью. Полное лишение отца его родительской власти наступает в том случае, если он совершил во вред ребенку (над ребенком) преступление или умышленный проступок, за которые он присужден к наказанию на срок не менее шести месяцев тюремного заключения, в таких случаях наступает действие общих постановлений об опеке (ст. 1680).

Затем, ст. 1666 уже специально посвящена вопросу о заброшенных детях. Если, говорит закон, нравственное или физическое благосостояние ребенка находится в опасности из-за того, что отец злоупотребляет своим правом опеки над ребенком, не заботится о ребенке или ведет бесчестную и безнравственную жизнь, то опекунский суд должен принять необходимые меры для предотвращения опасности, опекунский суд может поместить такого ребенка на воспитание в чужую семью или в воспитательное или исправительное заведение.

В тех случаях, когда родителей нет в живых или они и при жизни заменены опекунами, опекунский суд, надзирая за опекунами, налагая на них взыскание в случае неправильных действий, может по собственному почину распорядиться о помещении ребенка в семью, в воспитательное или исправительное заведение (ст. 1838).

Общинный сиротский совет обязан сообщать опекунскому суду о тех случаях, которые требуют его вмешательства (ст. 1675).

Таким образом, государство считает себя вправе — а вместе с тем признает за собой и обязанность — обеспечить посредством государственных опекунских, носящих судебный характер учреждений правильное физическое, нравственное и умственное воспитание детей его подданных. Это не может быть предоставлено усмотрению родительской власти, ибо требуется общественным интересом. При этом вопрос о том, в каких пределах проявляется заброшенность детей, т.е. выразилась ли она уже в совершении преступлений или еще только имеется налицо одна опасность полного их нравственного падения, отступает на задний план: заброшенность не допустима, как социальное зло.

Понятно само собой, в какие новые условия ставится этим законодательным актом дело борьбы с детской преступностью. Государство само и непосредственно выступает на борьбу с заброшенностью детей как с источником всей детской преступности и с разрушением семьи как фактором и этой заброшенности, и этой преступности. Оно само выдвигает на первый план превентивные меры гражданской опеки, если еще и не взамен, то по крайней мере очевидно, преимущественно перед карательными мерами уголовного права.

Это новое положение, созданное имперским законом, опять- таки, как и после издания германского уголовного уложения 1871 г., вызвало необходимость в ряде соответствующих актов местной законодательной власти. Если Бадену пришлось лишь отчасти переделать свой передовой закон 1886 г., то Пруссия обнародовала 2 июля 1900 г. совершенно новый закон.

Круг лиц, подлежащих принудительному воспитанию в Пруссии, сравнительно с законом 1878 г., вполне придерживавшимся уложения 1871 г., чрезвычайно расширился, и притом в двояком отношении. Во-первых, согласно уголовному уложению 1871 г. такому воспитанию подвергались лишь дети в возрасте 6—12 лет; теперь согласно с новым гражданским уложением этот возраст продолжен до 18 лет. Во-вторых, по уголовному уложению подлежали принудительному воспитанию лишь дети, уже совершившие преступление, а по новому закону — все заброшенные дети. Это расширение проявилось весьма красноречиво в цифрах, в первый же год применения нового закона, 1901—1902 гг. Как свидетельствует официальная прусская статистика¹, в указанном году были подвергнуты принудительному воспитанию 7787 детей, тогда как в предшествовавшем отчетном году — всего 1504. Цифры красноречивее всяких соображений указывают, до каких размеров выросло дело. Как видно из тех же статистических данных, причины детской заброшенности могут быть выражены в цифрах так^{[17] [18]}; 33% по вине родителей, 43,9% ввиду объективной заброшенности, т.е. не по вине родителей, а из-за неблагоприятного положения семьи, но в общем, по собранным сведениям, 79% общего числа семей, из которых дети поступили, должны быть признаны семьями, экономически и нравственно разрушенными (гегпййе). На города с населением более 20 тыс. душ падает 50,9%, около 60% общего числа детей было занято ремеслами. Вот что дала первая же систематическая попытка выяснения действительных факторов детской преступности, которая в свою очередь является главным источником общей преступности. Прибавить к этим цифрам мне нечего, ибо они вполне подтверждают те общие выводы о главных факторах преступности, к которым я пришел в отделе о факторах преступности.

В общих чертах порядок ведения дел остался тот же, что и в 1878 г. Центр — опекунский суд, который выслушивает и родителей, и учителей школы и т.д. Он приступает к делу или по собственному почину, или по предложению начальника местной полиции. Исполнитель — община (Kommunalverband), которой запрещено помещать детей в неспециальные, для этого не приспособленные воспитательные заведения. Расходы распределяют между государством и общинами в соотношении 2:1. На государство выпал расход в первый год в размере 2 млн марок.

Я могу здесь мимоходом указать, ссылаясь на Рейхера, Шмитца и других цитированных мной авторов, что приблизительно такие же порядки мы встречаем и в других государствах континентальной Европы¹. Особенно оригинально поставлены опекунские учреждения в Норвегии по закону 6 июня 1896 г.^{[19] [20]} В каждой общине (§ 6) образован особый опекунский совет, состоящий из участкового судьи, духовника общины и пяти выборных от общины — в том числе из двух женщин и одного врача. Обсуждение происходит при закрытых дверях, выслушиваются родители, исследуется положение ребенка. Тот же суд надзирает и за выполнением опеки. Нельзя не заметить, что такой состав опекунского учреждения неизмеримо предпочтительнее германской постановки, с одним единоличным судьей, да еще к тому же чрезвычайно обремененным другими делами — гражданскими, уголовными и т.д.

Я должен оговориться: я не касаюсь пока участия общества в этом деле в Германии. Прежде я закончу обзор юридической, законодательной постановки, а потом уже перейду к роли общества и органам общественной деятельности, так как здесь, в организации этого общественного участия, в разных государствах еще больше общих черт, чем в законодательной постановке.

Переходя к законодательству Франции, я не могу не отметить, что в свое время французское законодательство и в этой области далеко опередило все другие законодательства. Code penal, обнародованный в 1810 г., содержит ст. 66 о разумении, но в ней содержится то же, что и в германском уложении 1871 г., а именно что в случае признания ребенка моложе 16 лет действовавшим без разумения таковой помещается в семью или исправительно-воспитательное заведение. Для 1810 г. это был, конечно, громадный шаг. Но затем прошли десятки лет, и Франция как бы забыла о детях. За это время был издан только закон 7 октября 1874 г., каравший одного из родителей, который отдавал своих детей канатным плясунам, лишением родительской власти. Только ужасающий рост детской преступности, выясненный Robin и Joly и их докладами в парижской Soci?t? generale des prisons, обратил внимание французского общества, и мы встречаемся с рядом проектов, пока, наконец, закон Русселя 24 июля 1889 г. не поставил Францию опять и в этом деле в число передовых стран.

Я не буду особенно распространяться об этом столь известном законе и скорее укажу его недостатки, признаваемые, впрочем, и самими французами, и объясняемые особенностями французского правового строя. Это, во-первых, страна, в которой patria potestas поставлена почти так же широко, как в древнем Риме, и понятие гражданина — римское, со всеми прерогативами и со всеми формальными условиями установления этих прерогатив. Это страна, в которой легальное положение незаконных детей было всегда хуже, чем где бы то ни было (la recherche de la paternit? est interdite), и государству пришлось рано (1811 г.) установить особое разветвление для enfants assist? той публичной организации благотворительности под именем Assistance publique (более правительственной, в сущности, чем даже наше Ведомство учреждений Императрицы Марии), о которой я скажу ниже.

Отсюда также и то, что когда выяснилось, что общественный интерес требует вмешательства общества в дело воспитания родителями их детей, то французы признали необходимым пойти путем торжественного лишения родителей их родительской власти, ибо иначе, по-видимому, этот мир семьи не был доступен ни представителям судебной власти, ни тем более общественной инициативе, и первый отдел закона 24 июля 1889 г. носит громкое название «De la d?ch?ance de la puissance paternelle» и предусматривает лишение родительской власти или обязательное, вследствие осуждения за ряд преступлений, выразившихся в допущении, содействии или участии в преступлениях или разврате их детей или в преступлениях над ними, или факультативно по усмотрению суда, за ряд других менее важных деяний. Рядом с преступлениями родителей здесь указаны и случаи, когда дети присуждены к помещению в исправительное заведение за совершение преступления без разумения, и случаи, когда родители своим обычным пьянством, безнравственным или непристойным поведением или дурным обращением с детьми ставят в опасность здоровье, благосостояние и нравственность детей.

Закон 19 апреля 1898 г. значительно расширил группу деяний, влекущих за собой обязательное лишение родительской власти целой группой, деяний, выражающихся, с одной стороны, в намеренном оставлении без помощи и аналогичных поступках и, с другой — предоставлением детей в распоряжение бродяг, канатных плясунов и т.д. Но главное, он подробнее определил категорию enfants maltrait?s и назначил строгие наказания за насильственные действия родителей над детьми. В случаях факультативного лишения родительской власти вопрос решается судом первой инстанции в распорядительном заседании. Нельзя сказать, чтобы порядок рассмотрения был особенно удовлетворителен; правда, столь могущественный во Франции и столь далекий от беспристрастия прокурорский надзор производит расследование и затем дает заключение, но даже семейный совет выслушивается только по усмотрению суда. Тот же суд назначает и опеку в обыкновенном гражданском порядке; если же это оказывается невозможным, то опека переходит к assistance publique.

В законе 24 июля 1889 г. предусмотрено добровольное отречение от родительской власти в пользу Assistance publique, или правительством признанных частных благотворительных ассоциаций, а равно определен порядок, в котором эти учреждения и ассоциации получают права родительской власти над детьми. Закон 12 апреля 1906 г. предоставил суду право признавать действовавшими без разумения детей не только в возрасте до 16 лет, но и в возрасте 16— 18 лет.

Останавливаясь на этой постановке дела, нельзя не заметить прежде всего, что она чересчур торжественна, что во многих случаях лишение родительской власти служит препятствием, стесняет суды и вовсе не вызывается необходимостью, ибо ведь, в сущности, необходимо только временное устранение родителей от воспитания детей, а между тем такое торжественное лишение родительской власти как бы подтверждает, узаконивает разрушение семьи. С другой стороны, в обоих законах говорится только о так называемой виновной заброшенности и вовсе не предусматривается возможность мер против объективной заброшенности — не по вине родителей: даются лишь некоторые гарантии частной инициативе.

Наконец, нельзя не сказать, что все производство о лишении родительской власти и назначении опеки носит чересчур бюрократический, канцелярский характер.

Если всмотреться поближе в финансовую сторону дела и, даже более, в само осуществление попечения, то ведь оно состоит главным образом в том, что к обязанностям Service des enfants assist?s присоединены обязанности заботиться и о moralement abandonn?s.

Все управление централизовано — на местах префекты, conseils generaux, и опекунами являются inspecteurs des enfants assist?s. Государство несет приблизительно */₅ расходов, остальное падает на бюджет департаментов (отсутствие сколько-нибудь действенного самоуправления), приплату общин, пожертвования. В общем, к 31 декабря 1901 г.^[21] насчитывалось 21 658 moralement abandonn?s, получивших помощь от Assistance publique. Каковы бы ни были недостатки французского законодательства, оно в этой области проявило ту отличительную черту, которая всегда выделяла это законодательство из ряда других и которая состоит в том, что французское законодательство не ограничивается нормировкой данных правоотношений, но считает необходимым провозглашение в самой общей, часто весьма ограниченной форме того общего принципа, который должен быть положен в основу данного отдела правового строя. В данном случае таким принципом является провозглашение идеи о том, что воспитание детей не есть частное дело родителей, а известная общественная функция, на них лежащая, что раз родители не исполняют этой функции, то государство обязано и имеет право вмешаться — лишить их родительской власти и во имя высшего государственного интереса нормировать это воспитание.

Провозглашение этой идеи, столь громогласное и торжественное, оказало, несомненно, влияние на законодательства других европейских государств; как мы видели, такое влияние отразилось на германском законодательстве, проявилось оно и в английском законодательстве (законы The Custody of children Act 1891, Prevention of cruetly to children Act 1894). Но, конечно, это влияние выразилось не одинаково. Знакомясь с французским законодательством, а в особенности с германским, пошедшим в этом направлении еще дальше, мы можем даже совсем упустить из виду роль общества в этом деле: государство не только, по-видимому, дало законодательную нормировку этого вопроса, но взяло на себя обязанность и самого выполнения всех обязанностей и всех расходов, вызываемых новой постановкой дела. Обществу и частной инициативе как будто бы и делать, собственно, нечего. Конечно, как мы увидим ниже, это только кажущееся устранение деятельности общества и его представителей: действительное жизненное и живое выполнение нового дела на самом деле и здесь сосредоточивается в деятельности общества.

В законодательствах государств, населенных англосаксонской расой, это влияние проявилось гораздо менее резко. Законодательство этих стран в такой мере связано с деятельностью общества, что уже почти невозможно отделить одно от другого, и государство в конце концов, даже следуя французским образцам, ограничивается нормировкой деятельности общества, обеспечением гарантий этой деятельности общества от произвола частных лиц и обеспечением помощи со стороны государства этой деятельности. Скажу более — общие идеи, общие принципы действительно в этом законодательстве появляются под влиянием французского законодательства; но практическое осуществление, нормировка практических потребностей жизни в этой области достигается неизмеримо ранее, чем во Франции.

Уже в 1839 г. мы должны отметить на этом пути Justice Talfourds Act (2 and 3 Viet., cap. 54), вызванный возмутившим общественное мнение случаем судебного решения, в силу коего ребенок был отобран от родной матери, которая вела вполне честную, достойную жизнь, и передан отцу, который жил с любовницей. В 1863 г. последовал Infant’s Custody Act (36 and 37 Viet., cap. 12), в котором в значительной степени были заложены начала, развитые потом под влиянием французского законодательства в Custody of children Act 1891 (54 Viet., cap. 3). Но дело в том, что английское законодательство пошло совсем иным путем. Оно, в сущности, и до сих пор не знает торжественного лишения родителей их родительской власти и в этом, в такой общей широкой форме, не встречает необходимости, но зато оно обратилось к другим мерам. В английском обществе рано проявилось сознание важности позаботиться не только о детях, совершивших преступное деяние, но и о детях заброшенных: общество пожелало взять этих детей под свою опеку, заняться их воспитанием, создало для воспитания этих детей учреждения, и государству оставалось лишь легализовать их существование, определить свое отношение к ним, порядок выполнения ими взятой на себя общегосударственной обязанности и, наконец, размеры своего содействия им.

Инициатором этого движения, если не восходить к Говарду, является Miss Магу Carpenter, основавшая еще в 1846 г. Ragged School — школу для оборванцев. В 1851 г. она напечатала сочинение под заглавием «Reformatory schools for the children of the perishing and dangerous classes and for juvenile offenders», в котором предложила учреждение Free day schools для детей покинутых, Feeding industrial Schools для бродяжничающих детей и, наконец, Reformatory Schools для детей, совершивших преступление; она указывала на необходимость привлечения к участию в расходах по содержанию подобных школ, с одной стороны, государства и, с другой — родителей. Последствием этой агитации было издание в 1854 г. Reformatory Act, который уполномочивал статс-секретаря по внутренним делам утверждать уставы Reformatories, вызывавшихся к жизни частными обществами, с присвоением им исключительно права выполнения принудительного воспитания и с определением размера денежной помощи этим обществам со стороны государства. В 1857 г. последовал первый Industrial Schools Act, присвоивший этим школам такое же положение в пределах их компетенции, как и Reformatory Schools; еще за год до этого, в 1856 г., был утвержден устав частного общества Reformatory and Refuge Union, которое, собственно, и ведет все дело реформаторий и индустриальных школ в союзе с судом, о чем я скажу ниже.

Я не буду, конечно, здесь вдаваться во все подробности законодательства об индустриальных школах, компетенция которых с течением времени изменилась, а главное — чрезвычайно расширилась. Скажу лишь, что если формально можно привести некоторые возражения против основного различия между Reformatory Schools, с одной стороны, и Industrial Schools, с другой, состоящего в том, что первые имеют в виду перевоспитание преступных детей, а вторые — заброшенных, то фактически, в действительности, это так. Хотя, действительно, в Industrial Schools по закону могут быть помещены дети до 14 лет, совершившие преступление, но следует иметь в виду, что закон Summary Jurisdiction Act 1879 и Iouthful Offenders Act 1901 (1 Edw 7. Ch. 20), расширивший еще более применение ст. 16 закона 1879 г., о которой я говорил подробно в главе о росте преступности и в силу которой преступники до 16 лет, впервые совершившие преступление, могут быть оставляемы совсем без наказания, фактически значительно сократили эту категорию воспитанников Industrial Schools. Если же переименовать хотя бы в общих чертах категории тех детей, которые в силу разновременно последовавших законов подлежат помещению в Industrial Schools, то оказывается, что в эти школы помещаются дети беспризорные, оставшиеся без крова, бродяжничающие, нищенствующие, дети, вращающиеся в обществе проституток и воров, дети преступных родителей и, наконец, дети, с которыми не могли справиться родители, управление домами для бедных, школьное начальство и т.д.

Более полного перечисления многообразных представителей категории заброшенных детей трудно себе представить. Правда, помещение в Industrial Schools происходит без лишения родителей родительской власти и по постановлению не какого-либо особого опекунского, а общего суда (мировых и полицейских судей, постановляющих свои определения в суммарном порядке), но было бы ошибочно думать, что здесь постановляются приговоры по уголовным делам — здесь лишь легализуется деятельность Reformatory and Refuge Union и целого ряда других обществ, преследующих задачи защиты детей. Нельзя не признать, что путь, избранный английским законодательством, проще и практичнее, — он все предоставляет в руки общества, ограничиваясь утверждением уставов отдельных школ, установлением известных требований от лиц, стоящих во главе школы, требованием отчетов, надзором через особых правительственных инспекторов. Государство дает субсидию реформаториям и индустриальным школам: на каждого содержащегося ребенка в неделю в реформаториях 3 руб., в индустриальных 2 руб. 50 коп. (в тех, которые открыты после 1872 г., — меньше). В общем, для Англии из общего бюджета реформаторий и индустриальных школ в 308 257 ? (на 1900 г.)¹ на государство упадет 71 798 ? и на графства и городские общины — 45 275 ?. По отчету за 1902 г.^{[22] [23]} числилось 45 реформаторий с населением в 5767 и 180 Industrial Schools (Day Indust, Truants и т.д.) с населением в 23 369 человек.

Но, конечно, английский государственный строй дает прежде всего прекрасную защиту частной инициативе в этом деле благодаря невероятно широким полномочиям судей, которых сдерживает и направляет контроль могущественно развившегося общественного мнения, благодаря затем и ряду законов, хотя и не устанавливающих такой публично-правовой постановки всего дела, как во Франции и Германии. Если уже многочисленные законодательные акты, нормирующие помещение детей в реформатории и индустриальные школы, вполне обеспечивают частную инициативу в возбуждении вопроса перед судом о помещении детей в соответствующее заведение на основании судебного решения в указанных законом случаях, не лишая при этом родителей их родительской власти, но и не придавая никакого значения согласию родителей на помещение, то по закону 1891 г. (The Custody of Children Act) частные лица и учреждения, которые взяли на свое попечение заброшенных детей, при молчаливом согласии или безразличии родителей не могут быть, по произволу родителей, устранены от продолжения воспитания: претензии родителей рассматриваются судом, и последний может отказать родителям, признавая доказанной их негодность для воспитания. Закон Prevention of Cruelty to Children Act 1894 поставил самим широким образом понятие «cruelty» как нарушение здоровья детей, не только физического, но и нравственного, давая этим гарантию для деятельности могущественного английского общества National Society for the Prevention of Cruelty to Children, образовавшегося за пять лет до издания этого закона. Я остановлюсь подробно на деятельности этого общества ниже.

Но так как рост преступности вообще и детской в частности увеличивается и в Англии, то англичане задумывают реформы в области мер борьбы с детской преступностью. Одна из них намечена в законопроекте о предупреждении преступлений, внесенном в палаты 8 декабря 1908 г. Первая часть законопроекта ведет свое начало от Комитета 1894 г. по расследованию тюремного дела. Констатировав сильное развитие рецидива, комитет находил, что в преступников формируются молодые люди главным образом в возрасте от 16 лет до 21 года, так как именно этот возраст дает на 80 преступников более (при расчете на 100 тыс. населения того же возраста), чем все другие возрасты; между тем, несмотря на все совершенство и сравнительную многочисленность английских исправительных заведений для малолетних, в них принимаются дети только до 16 лет. Поэтому комитет предложил повысить возраст приема до 18 лет и оставления в заведении до 21 года. При этом комитет находил, что, так как реформатории и индустриальные школы фактически отказываются от приема «objectionable», несимпатичных молодых людей и девушек, т.е., в сущности, таких, на исправление коих они мало надеются, и так как возраст 16—21 года, несомненно, дает наибольшее число трудно исправимых, то устройство реформаторских школ для этого возраста должно взять на себя правительство.

В существе дела комитет 1894 г. предполагал не создавать особых учреждений нового типа для этого возраста, а устроить по типу существующих реформаторий правительственные реформатории лишь для несовершеннолетних в возрасте от 16 лет до 21 года. У нас законом 1897 г. возраст содержания малолетних в воспитательноисправительных заведениях для малолетних увеличен до 18 лет, а новым законом 19 апреля 1909 г. — до 21 года. У нас уже Особое совещание в среде Государственного совета для рассмотрения проекта, ставшего затем законом 2 июля 1897 г., тоже отметило, что «необходима правительственная помощь в особенности для учреждения приютов, приспособленных к содержанию более взрослых преступников». Все эти основания, равно как и мысль о выведении таких несовершеннолетних из тюрем и помещении ввиду их более трудной исправимости и возможного вредного влияния на более молодых совершенно несомненны и очень просты.

Законопроект, однако, не удовлетворился осуществлением этих простых начал, а пошел под несомненным влиянием строя американских реформаторий гораздо дальше и предлагает образование особых учреждений для приема в них несовершеннолетних не до 18 лет, а до 21 года, и, согласно п. 2 ст. 1 в случае, если подсудимые имеют на вид не более 21 года, то и до 23 лет; а так как пребывание в этих новых заведениях, согласно законопроекту, должно быть не менее одного года и не более трех лет, то возможно содержание в них и до 26 лет.

Что можно возразить против такого увеличения возраста выводимой из тюрьмы молодежи? В принципе, конечно, ничего. Это, в сущности, дальнейшая эволюция постепенного повышения возраста молодежи, избавляемой от репрессивных мер, как мер не только нецелесообразных, но и вредных. Но практически следует опасаться больших затруднений. Во-первых, придется, вероятно, разбить и эти учреждения на два типа, соответственно с возрастом, от 16 до 20 лет и от 20 до 26 лет, как совершенно уже не детских. Во- вторых, и это главное, чего это будет стоить? Мысль об этих учреждениях крайне пропагандируется, и поэтому можно ожидать, что через два-три года здесь легко окажется тысяч 30—40 населения, и, конечно, как это будет видно из описания постановки этих учреждений, они будут обходиться неизмеримо дороже, чем обыкновенные тюрьмы, и приблизятся по стоимости скорее к американским реформаториям. Если даже это будет по силам Англии, то не постигнет ли этот тип учреждений в других государствах такая же участь, какая уже постигла во всех других культурных странах, кроме Бельгии, тюрьмы с одиночным заключением и с правильно поставленным пенитенциарным строем, и не придется ли искать корректив в той системе «опеки», которая подробно описана мной в работе о роли общества в борьбе с преступностью? Надо, впрочем, оговориться, что согласно ст. 5 законопроекта предполагается возможность широкого условного досрочного освобождения уже по истечении первых шести месяцев, с постановлением под опеку прекрасно поставленных и широко субсидируемых правительством обществ патроната, в которых тюремные отчеты справедливо видят один из краеугольных камней всей системы. Для патроната над выпускаемыми уже образовалась особая Borstal Association с разветвлениями.

Следует отметить еще некоторые черты американского влияния в смысле неопределенности и влияния администрации на судьбу таких преступников. Так, прежде всего сюда помещаются в силу ст. 1 не менее как на один год, хотя бы законное наказание было короче. Так, далее, министру внутренних дел предоставлено (ст. 3) право по собственному усмотрению переводить в такие учреждения присужденных к каторжным работам и тюрьме не только до утверждения настоящего законопроекта, но и после, хотя, очевидно, суды, осудившие таких преступников после утверждения закона, не признали возможным поместить их в эти заведения, имея на то возможность. К сожалению, законопроект, не ограничиваясь таким «льготным» произволом администрации, допускает и обратное (ст. 6), т.е. в случае если, по мнению министра внутренних дел, какой-либо молодой преступник оказывает дурное влияние на своих товарищей, то министр внутренних дел собственной властью может перевести его из нового учреждения в общие места заключения и назначить по своему усмотрению срок заключения. Это уже совсем в духе неопределенных приговоров и американских реформаторий, но не в духе строгой законности англичан.

Остается сказать несколько слов о новых учреждениях, строй которых определяется в общих чертах лишь в ст. 4 проекта, а между тем все время говорится о Borstal Institution, Borstal system, как о чем-то вполне определенном. Действительно, такие учреждения фактически уже существуют в силу предписания и особых правил, утвержденных министром внутренних дел 24 января 1902 г. в пределах предоставленной ему отделом 25 тюремного закона 1877 г. власти; предписания и правила приведены в Report of Comissioners of Prisons and the Directors of Convict Prisons за отчетный год по 31 марта 1902 г.

Этими правилами и предписаниями устанавливается в общих чертах следующая система. Избирается местная тюрьма в Борстале (недалеко от Лондона), которая для этой цели уже была к этому времени подготовлена. Тюремные инспектора избирают молодых преступников в возрасте 16—21 года, присужденных к заключению на срок не менее одного года. Выбор происходит после первых двух недель пребывания молодого преступника в тюрьме.

По поступлении в Борстал они зачисляются в класс «обыкновенный», если они ведут себя дурно, то переводятся в класс «уголовный», если, наоборот, хорошо, — то в класс «специальный». Этот последний перевод происходит не иначе как по постановлению комитета, состоящего из директора, духовника и врача, и по получении воспитанником не менее 300 марок за прилежание в ремеслах и науках, за его поведение в смысле повиновения и готовности воспринять исправительные влияния. За тяжелую работу даются 2 марки в день, за легкую — 1, за поведение — не более 12 марок в неделю, причем выслушиваются отзывы учителя, руководителя работ, воспитателей. За каждые две марки, заслуженные на работе, дается вознаграждение по одному пенни в обыкновенном и специальном классах. Классы различаются по одежде; в пище разница та, что в специальном классе за обедом в воскресные дни дают пудинг с золотистым сиропом, что, как говорят, ценится очень высоко. Все имеют свои отдельные (одиночные) камеры; в комнатах воспитанников специального класса стоит, кроме кровати, столик и висит зеркало, разрешается вешать фотографии. Менее подготовленные воспитанники обучаются вместе, более подготовленные — в своих кельях. День распределяется так: встают в 6 часов утра, в 6 ч 20 мин — завтрак, в 6 ч 40 мин — маршировка и гимнастика, потом молитва и чтения (частые духовные поучения); от 8 до 11 ч 30 мин — занятия, т.е. работа и уроки по наукам; потом обед, после обеда опять маршировка и гимнастика, от 1 ч 45 мин до 5 ч 45 мин — опять занятия.

Через полгода в случае хорошего поведения комитет входит в обсуждение вопроса о возможности условного досрочного освобождения; допускается сокращение срока наказания не более как на У₄. Освобожденные ставятся под покровительство особого общества патроната, Borstal Association, имеющего разветвления в других тюрьмах; расход этого общества, печатающего ежегодно свои отчеты, простирается уже теперь свыше 10 тыс. руб. в год. Обучение ремеслам в учреждении поставлено довольно разнообразно: сюда входит и садоводство, кроме общих плотничных, сапожных работ и т.д.; хорошо оборудованы мастерские. Ежедневно час проводится в церкви и в изучении религии, еженедельно — лекции. Ведется особая книга о характере содержащихся.

Такие же заведения уже устроены в Дартмуре, Манчестере, Бирмингеме, Пентонвилле, Вормвудскребе.

Признается, что ранее года нельзя достичь каких-либо результатов. Большая часть воспитанников судилась за кражи. О результатах судить преждевременно, но в общем цифры не особенно блестящие^[24].

Что касается Северной Америки и отдельных Американских штатов, то тут область чисто законодательного публичного вмешательства еще меньше, чем в Англии: здесь еще шире полномочия судей, которые подобно английским не только создают прецеденты, но даже идут в направлении образования особых судов для детей. Американцы, в сущности, только в принципе признают правильность различения двух категорий детей — преступных и заброшенных: и те и другие подлежат принудительному воспитанию, и те и другие весьма часто содержатся в одних и тех же воспитательных заведениях. Этому способствует и объединение в одних и тех же советах заведывания и руководства и тюрьмами, и благотворительными учреждениями — Boards of Charity and Correction. Мало того, во многих штатах усвоена система штата Мичиган, заведенная здесь Рандаллем, — направление всех детей в государственные, т.е. содержащиеся за счет государства, воспитательные учреждения, причем обе категории детей объединяются в понятии dependent, за исключением более важных случаев, виновники которых направляются в реформатории, образованные наподобие Эльмиры. При поступлении делается строгий разбор действительной нужды и заброшенности от вымысла и вымогательства родителей, профессионально занимающихся нищенством. После короткого пребывания в таких государственных воспитательных учреждениях дети размещаются в семьи (out system). Но, конечно, все ведение этого дела далеко от бюрократического. Тут действуют всевозможные voluntary visitors; мы познакомимся далее с voluntary probation officers таких же обществ, борющихся с «жестокостью» в отношении детей. Но кроме того, как свидетельствует такой знаток дела попечения о заброшенных детях в Америке, как Бернрейтер^[25], американцы очень строго смотрят на обязанности родителей в отношении воспитания детей, допуская эмансипацию малолетних от родительской власти по ходатайству малолетних перед судом; они свободно допускают передачу родительских прав частным лицам и частным союзам и строго, через суды, защищают детей от жестокостей и пренебрежения со стороны родителей.

Но как в деле борьбы с преступностью (системы тюремного устройства, условное осуждение и т.д.) Америка всегда была страной передовой, так и в деле борьбы с преступностью и заброшенностью детей. В Америке созданы особые органы общества для борьбы с преступностью, о них мы будем говорить ниже; но в Америке образовался за последние 10 лет и особый суд для детей, который так и называется «детский суд» (juvenile court).

Для того чтобы в надлежащем свете представить идею, положенную в основу американского детского суда, надо бросить взгляд на те законодательные изменения в Германии, Франции, Англии, о которых мы говорили выше. На что, собственно, указывают эти изменения, к чему стремится законодатель и то общественное мнение, которое вдохновляет законодателя? И законодатель, и общественное мнение, как мы видели, исходят из мысли о совершенной негодности применяемых ныне средств в борьбе с детской преступностью, о негодности даже всей современной постановки этого дела. Меры репрессии, оказавшейся совершенно несостоятельной, стремятся заменить мерами опеки и принудительного воспитания. Для назначения этих мер стремятся создать и новый суд, а не суд уголовный с его грозными формальными порядками. В Германии дела заброшенных детей поручают опекунскому суду, во Франции — суду в распорядительном заседании, заседающем непублично, в Англии — общим судам, однако действующим в суммарном, сокращенном порядке. Но удовлетворительны ли эти попытки создать новый суд? Конечно, нет, в них можно усмотреть только неясное чувство необходимости создать что-то новое. Конечно, таким новым не может быть опекунский суд с его формальными порядками производства, приближающими его к обыкновенному гражданскому процессу. Чем же это лучше, чем обыкновенный уголовный суд, чем лучше АпйзпсМег, заваленный делами другого рода, поставленный в отдаленные отношения к жизни, чем лучше распорядительное, т.е. чисто канцелярское, заседание суда, назначающее, как во Франции, в обыкновенном же гражданском порядке обыкновенного же опекуна, совершенно как таковой назначается для опеки над имуществом? Мы видим здесь искание чего-то нового, но это новое найдено именно в Америке и здесь получило чрезвычайно быстрое распространение. Детский суд был учрежден прежде всего в Чикаго в 1899 г., а к 1905 г., т.е. через 6 лет, он существовал уже в 17 штатах Северной Америки¹, а по утверждению Гендерсона^{[26] [27]} — в 30—40 городах Северной Америки; в 1907 г. он введен уже в 27 штатах^[28].

Как утверждает «детский» судья в Индианаполисе Стеббс^[29], идея детского суда занесена из Англии, где к ней обратились вследствие ужасного роста детской преступности. Подтверждения этому утверждению я нигде не нашел. Наоборот, в официальном отчете, приготовленном для американского конгресса, Барроу^[30] сказано, что первый детский суд открыт 1 июля 1899 г. в Чикаго.

Не вдаваясь в подробности организации этого суда и не касаясь пока участия в этом суде органов общественной опеки, так как вообще об этих органах во всех странах я буду говорить заодно, я должен отметить следующие основные черты организации этого суда. Прежде всего, это особенный суд; судья, исполняющий эти обязанности, не имеет никаких других обязанностей, ибо и этого дела совершенно довольно, и помещение для этого суда отдельное.

Компетенция его самая широкая, но, конечно, и не вполне еще определенная: ему подлежат все дела о детях, как преступных, так и заброшенных, приблизительно до 17 лет. Но и на этом не ограничивается его компетенция. Как сообщает самый выдающийся, пользующийся громадной популярностью в Америке детский судья в Денвере, Колорадо, Линдлей в указанном выше официальном отчете¹, тот же суд судит и родителей за преступления и нарушения обязанностей в отношении детей, выяснившиеся во время заседания по делам о детях, но, конечно, отдельно, в особом заседании.

Я полагаю, что этого одного указания уже достаточно для характеристики этого суда. Это суд над фактором преступности — разрушением семьи и происходящими от этого для всего общества бедами и опасностями. Конечно, такой суд — по крайней мере в отношении детей — не преследует вовсе целей репрессии. Репрессия не пригодна в этом деле, это ясно доказано, признано. Необходимо другое, это сознается и в Европе и, как говорит Тюшер^{[31] [32]}, один из новейших исследователей детской преступности, надо репрессию заменить tutelle publique — общественной опекой. Но если в Европе ограничились провозглашением этой идеи, то в Америке ее осуществляют на деле. Как говорит Гендерсон^[33], правосудие детского суда никоим образом не должно быть правосудием возмездия и репрессии, оно должно быть отеческим и воспитательным. Отсюда и порядок действия, и разнообразие средств.

Прежде всего суд стремится к действительному, не бумажному выяснению причин, которые вызвали детскую заброшенность и преступность, и к соответствующей целесообразной борьбе с этой преступностью.

Для выяснения дела суду служат органы общества в лице probation officers; они все время участвуют в заседании, предварительно произведя подробное расследование, здесь же присутствуют родители, школьное начальство. Как говорит тот же Линдлей в том же официальном отчете, при таком жизненном, непосредственном расследовании выясняется неудовлетворительность деятельности в данном случае семьи, школы, а часто и церкви.

Но объектом расследования главным образом и прежде всего является личность ребенка. Все сходятся в том, что ребенка желательно не вызывать в общеуголовный суд с его торжественной, подчас театральной обстановкой, которая действует слишком сильно на впечатлительную детскую натуру, с одной стороны, запугивая, смущая ребенка, а с другой — привлекая к нему внимание всего собрания, дает вредную пищу для его фантазии, выставляя его в собственных глазах достойным такого всеобщего внимания, автором незаурядного деяния, чуть ли не героем. Не так происходит заседание детского суда. Передавая свои впечатления, судья Стеббс говорит^[34], что если он оставался на своем высоком судейском кресле, а ребенок на скамье подсудимых, то между ними оставалось громадное расстояние, не только, так сказать, физическое, но и нравственное. Ребенок совершенно ускользал от него, ему не удавалось добиться его откровенности. Когда же ребенок садился рядом с ним и ласковая рука судьи опускалась на плечо ребенка, то легко завязывалась дружеская беседа, в которой выплывало все наружу — и то, как мать посылала красть молоко, и как его били и т.д.

Но не для расследования, не для того, чтобы добиться откровенности, нужна новая постановка суда: она нужна прежде всего и главным образом для установления того нравственного воздействия культурной нравственной личности судьи на заброшенного зверька, воздействия, которое составляет основной принцип детского суда. Здесь говорят не о репрессии, а об исправлении при посредстве детского суда, при посредстве главным образом личного воздействия более сильной умственно и нравственно личности на менее устойчивую. Конечно, в суде это воздействие только начинается, а в полной мере оно осуществляется лишь в продолжительный период испытания под руководством опытного представителя организованного общественного надзора и опеки. Но роль судьи не кончается на этом, он руководит probation officer’oM, он выслушивает его сообщения, он вновь и вновь беседует с ребенком.

Вот картина нового суда. Конечно, это суд новый, это суд, который в неразрывном взаимодействии и соучастии с обществом осуществляет опеку над слабосильными. Он не постановляет приговоров, он занимается руководством опеки и попечения, мер скорее административных, чем карательных, или даже мер из области гражданского права. Конечно, это суд детский, суд для детей, для заброшенных; но понятие заброшенности, как мы уже указывали выше, не может быть ограничено одними детьми. Если же эта новая постановка борьбы с преступностью, ограниченная пока одними детьми, оказалась правильной, то нельзя ли сделать предположение, что то, что в детском деле, которое всегда было передовым в общей системе мер борьбы с преступностью, показывая направление грядущих изменений во всей системе, оправдалось, оказалось целесообразным, то не будет ли со временем применено с теми или другими изъятиями и ограничениями и ко всему делу борьбы с преступностью?

В самые последние годы детские суды стали распространяться в Европе, впервые — в Англии с 1905 г. В 1908 г. таких судов насчитывалось уже в разных городах Англии 56 (ср.: Люблинский. Указ, статья). Движение в пользу установления детских судов сильно развивается во Франции, Германии и отчасти Италии.

В наших петербургских газетах было мельком сообщено, что по инициативе профессора Фойницкого Петербургское городское управление выделяет несколько мировых судей города Петербурга специально для разрешения детских дел.

Известно скромное, чтобы не сказать жалкое, положение дела борьбы с детской преступностью в России. Оно нормировано сравнительно недавним законом 2 июня 1897 г., но он и сам по себе, и по отсутствию тех вспомогательных общественных сил, без которых большая часть новых мер не может получить настоящей реализации, внес в дело мало улучшений и много беспорядка. Авторов в этом законе было столько, что никто из участвовавших в составлении не приписывает себе чести быть отцом этого законопроекта. Вслед за его изданием потребовался бесконечный ряд разъяснений правительствующего Сената.

В основных своих положениях он стоит всецело на устаревшей доктрине французского происхождения о разумении. Такой вопрос суд может ставить относительно подсудимых в возрасте от 10 до 17 лет, до 10 лет считается полная невменяемость; после 17 лет — полная вменяемость с ничтожным по сравнению со взрослыми, имеющими 21 год и более, смягчением наказаний, не устраняющим, однако, даже в отношении к 17-летним применения смертной казни.

Период от 10 до 17 лет разделяется на два: первый — от 10 до 14 лет, а второй — от 14 до 17 лет. Во втором только смягчение наказания и только взамен тюрьмы допускается отдача в воспитательно-исправительное заведение; наоборот, в первом периоде от 10 до 14 лет такая отдача нормальна, а если соответствующих заведений нет, отдача под ответственный надзор родителей, но факультативно может быть назначено и содержание в тюрьме в отделениях для малолетних.

Уже, так сказать, в своем остове этот закон поражает своей отсталостью, прямо убожеством по сравнению с другими европейскими законами. Здесь только подумали о преступных детях, а другую категорию заброшенных как будто и не подозревали, несмотря на всю ее близость к преступной категории, несмотря на невозможность даже решения вопроса, которая из категорий более опасна. О расстройстве семей, о тех правах детей на заботы о их физическом и нравственном состоянии со стороны родителей, правах, которые защищают законы всех культурных стран, здесь не встречаем мы ни слова.

Но даже в той узкой сфере, которую закон себе отмежевал, он является — по крайней мере пока — вполне мертворожденным. Где эти особые отделения для малолетних в тюрьмах? Прибита ли хоть одна доска для устройства таких отделений — мы не имеем об этом сведений. Места принудительного воспитания? — но их до чрезвычайности недостаточно, в них помещается всего во всей России до 1700 детей. Места освобождаются раз в несколько лет, т.е. весь состав обновляется, вероятно, не чаще чем раз в 5 лет, а только в тюрьмы ежегодно поступает более 4000 детей.

Есть еще отдача под ответственный надзор родителей; но эта мера, к сожалению, нередко применяемая судами, конечно, представляет собой не что иное, как беспорядок. Если бы у составителей закона была бы в виду мысль о заброшенном детстве, о расстроенных семьях, оставляющих детей без призора и доводящих их таким путем до преступления, то едва ли они предложили бы как меру борьбы с детской преступностью отдачу в эти самые семьи, да еще под ответственный надзор; это применение какого-то гомеопатического принципа БтШа сигапШг. Ведь не надо забывать, что за

этими семьями в свою очередь нет никакого надзора и что делается с детьми, отданными под «ответственный» надзор, известно столько же, сколько о ссыльных, которых до 1900 г. перевозили из одной губернии в другую и выпускали на произвол судьбы. Это, конечно, не система, а беспорядок.

Нельзя не отметить и некоторые процессуальные меры закона 2 июня 1897 г. Так, подследственный арест преступные дети отбывают в воспитательно-исправительных заведениях (если есть место, а его нет), а не в тюрьме; в заседание суда приглашаются и выслушиваются родители обвиняемых. Сделана попытка создать и особый орган детского суда — в лице распорядительных заседаний окружных судов, т.е. непубличных заседаний (и мировому судье предоставляется разбирать дело при закрытых дверях). Едва ли это орган подходящий. Правда, здесь нет вредной для детей публичности, которая зарождает в них мысль о важности совершенного ими, но зато это заседания без установленного в законе порядка рассмотрения. Такие заседания отбываются окружными судами, заваленными делами, второпях, кое-как; тут не может быть места ни вдумчивому изучению преступника, ни, еще менее, руководству мерами его возрождения, как в детском суде. Это — опять мысль, несомненно, мертворожденная.

Известный шаг в деле борьбы с детской преступностью был сделан внесением в Государственную Думу первого созыва законопроекта об издании положения о воспитательно-исправительных заведениях для несовершеннолетних.

Законопроект этот был рассмотрен комиссией по судебным реформам III Государственной Думы, одобрен Думой и Государственным советом и получил Высочайшее утверждение 19 апреля 1909 г.

Необходимо остановиться на соображениях доклада комиссии^[35], так как в нем содержатся подробные данные о действительном положении наших учреждений принудительного воспитания. Вот эти соображения.

Мысль о необходимости замены для малолетних в возрасте 10— 17 лет общих наказаний обращением их в особые воспитательноисправительные заведения зародилась у нас одновременно с выработкой судебных уставов 1864 г. и в связи с изданием особого устава о наказаниях, налагаемых мировыми судьями, рассматривавшегося в Государственном совете вслед за проектом устава уголовного судопроизводства и удостоенного Высочайшего утверждения 20 ноября 1864 г., вместе с судебными уставами.

В ст. 6 этого устава в издании 1864 г. было сказано: «В тех местах, где будут учреждены исправительные приюты, несовершеннолетние от 10 до 17 лет могут, взамен заключения в тюрьмы, быть обращаемы в эти приюты на срок, определяемый мировым судьей, но с тем, чтобы не оставлять их там по достижении 18-летнего возраста». В объяснениях под этой статьей в издании Государственной канцелярии (1867 г.) сказано, что «это правило заключает в себе лишь первый вызов к учреждению означенных заведений, вызов, который, должно надеяться, не останется без последствий. Дальнейшее развитие, т.е. определение самих оснований устройства предполагаемых учреждений и тех условий, на которых могут быть отдаваемы в них дети по суду, должно быть предметом особого закона». Такой закон и был издан 5 декабря 1866 г. (ст. 153—167 ныне действующего устава о содержании под стражей), а надежды, что вызов не останется без последствий, оправдались на деле до известной степени, ибо в настоящее время таких воспитательно-исправительных заведений числится 53.

Таким образом, издание правил 1866 г. предшествовало самому образованию подобных заведений, и в силу только одного этого правила не могли, очевидно, нормировать всесторонне всего уклада этих тогда еще не существовавших заведений. За истекшие 40 лет возникло 53 заведения, каждое из которых имеет свой особый устав: представители этих учреждений с 80-х гг. прошлого столетия собираются на периодические съезды, на которых обсуждаются не только нужды отдельных заведений, но и вопросы, требующие законодательной нормировки. Настоящий законопроект является главным образом выражением пожеланий этих съездов относительно законодательной нормировки положения о воспитательно-исправительных заведениях. Отсюда ясно, что в основных своих чертах этот законопроект представляется и вполне своевременной, и прочно обоснованной мерой.

Но в нем заключаются и предположения другого рода, касающиеся материального положения этих заведений. Эта сторона дела сосредоточила на себе особое внимание комиссии. Действительно, неудовлетворительная постановка материальной стороны дела прежде всего отозвалась и на числе этих заведений. Конечно, по сравнению с тем, что было 40 лет тому назад, можно отметить некоторый шаг вперед — имеется 53 заведения с бюджетом почти в 530 тыс. руб. в год, дающие приют всего 1700 детям в среднем. Но для оценки значения этих цифр достаточно сравнить их с соответствующими цифрами в соседней нам Пруссии, в которой имеется таких заведений 898, дающих приют более 7000 детей, причем только из средств государственного казначейства тратится более 2 млн марок в год. При этом необходимо иметь в виду, что согласно отчету Главного тюремного управления за 1904 г. в то время как в тюрьмах разного наименования содержалось в этом году 4174 детей в возрасте от 10 до 17 лет, в воспитательно-исправительных заведениях нашли себе помещение всего 1712. Это сопоставление лучше всего указывает, как велика нужда и как малы средства для ее удовлетворения. Между тем последствия, которые влечет за собой неудовлетворение такой первостепенной важности нужды, не могут не быть крайне вредными.

Малолетние и несовершеннолетние, вступившие впервые на преступный путь большей часть потому, что родители или лица, на попечении коих они состояли, оставили их без всякого нравственного воспитания, а часто и вовсе без призора, нуждаются именно в восполнении того пробела в их воспитании, который допущен не по их вине, а по вине других лиц. Во всяком случае они представляют собой элементы, легко поддающиеся мерам оздоровления и вообще воспитательным. Между тем, попадая в тюрьмы, они при существующей у нас системе общего заключения в обществе сложившихся преступников окончательно развращаются и подготавливаются к преступной деятельности как ремеслу. И таких лиц, как показывают вышеприведенные цифры, оказывается свыше 4000 в год, т.е., другими словами, контингент преступников в России ежегодно увеличивается на такое число лиц. Но кроме этих уже дошедших до совершения преступления лиц есть еще более многочисленная категория малолетних и несовершеннолетних, которые представляют собой тот запасной контингент, из которого пополняются ряды детей, совершающих преступления: это дети, оставленные без приюта, без призора, нищенствующие, бродяжничающие и праздношатающиеся. По примеру других законодательств настоящий законопроект предусматривает помещение в воспитательно-исправительные заведения и этой категории малолетних (п. 3. ст. 7 проекта). При постатейном обсуждении проекта комиссия остановилась и на этой его части, но при этом не могла не заметить, что лица упомянутой категории, хотя и представляют весьма большую опасность для государства, только в исключительных случаях найдут себе помещение в исправительных заведениях, которых мало даже для принятия лиц, уже совершивших преступные деяния.

Приведенные соображения указывают на полное несоответствие наличного числа исправительно-воспитательных заведений с задачами борьбы с преступностью, которым они призваны служить. Останавливаясь на вопросе о причинах такого несоответствия, комиссия приняла во внимание, что, как усматривается из последнего отчета Главного тюремного управления за 1904 г. (разд. XIV, с. 10— 22), учреждение и содержание исправительно-воспитательных заведений почти всецело отнесены на средства городов, земств и на частную благотворительность, ибо из общего дохода за отчетный год в 530 592 руб. 52 коп. собственно на пособие от казны могут быть отнесены только пп. 1 и 4 ст. 2 (особые пособия от казны и пособия от казны на продовольствие и одежду), по коим значится в поступлении 18 389 руб. 30 коп. и 44 889 руб. 82 коп., а всего 62 279 руб. 82 коп. Кроме того, согласно ст. 155 устава о содержании под стражей в пользу этих заведений отчисляется, по распоряжению губернских земских собраний, не свыше 10% из ежегодного поступления от денежных взысканий, налагаемых по приговорам мировых судей (ст. 27 устава о наказаниях). Между тем даже сами заведения, главным образом трудами своих воспитанников, доставили на свое содержание в отчетном году 116 788 руб.

Такое положение, конечно, не может быть признано нормальным. Ввиду более правильной постановки этого важного государственного дела в проекте предполагается (ст. 13 и 15) удвоить отпускаемую ныне сумму на продовольствие и одежду (ныне 44 889 руб. 82 коп.) и разрешить земским собраниям отпускать из капитала на устройство мест заключений не 10%, как ныне, а до 20%. Таким образом будет достигнуто увеличение средств на учреждение и содержание исправительных заведений в общем итоге приблизительно на 100 тыс. руб. Однако и при осуществлении этого предположения едва ли можно надеяться на сколько-нибудь существенное изменение нынешнего положения в смысле столь необходимого увеличения числа исправительных заведений. Предположенная к новому отпуску сумма даст лишь возможность упрочить существование ныне действующих заведений, из числа которых многие находятся в крайне бедственном положении, а три (Кавказское, Орловское и Вологодское), по удостоверению Министерства юстиции, близки к закрытию за недостаточностью средств.

Войдя в обсуждение вопроса о возможных способах выхода из этого тяжелого положения в будущем, комиссия остановилась на следующих соображениях. Во-первых, что касается участия казны в этом чисто государственном деле, то нынешние размеры этого участия — даже и в видоизмененном по проекту виде — не могут быть признаны отвечающими значению означенного дела. Уже 12 лет тому назад Особым совещанием, образованным в среде Государственного совета под председательством статс-секретаря Сто- яновского, для рассмотрения проекта, ставшего затем законом 2 июня 1897 г., о малолетних и несовершеннолетних подсудимых было высказано между прочим следующее: «столь явное несоответствие числа исправительных приютов с обнаружившейся в них потребностью, несомненно, указывает на невозможность в деле дальнейшего их развития ограничиваться одной лишь частной или общественной благотворительностью. Необходима правительственная помощь, в особенности для учреждения приютов, приспособленных к содержанию более взрослых преступников, так как подобных заведений у нас нет».

Казалось бы, нынешнее положение этого дела еще более убеждает в необходимости безотлагательно приступить к разработке вопроса о широком участии со стороны государственного казначейства в помощи таким приютам. Не следует забывать, что такие затраты возвратятся, несомненно, с прибылью, ибо не только сократятся расходы на содержание преступников в тюрьмах, но с уменьшением числа преступных элементов в стране значительно сократятся те громадные и в действительности никогда не возмещаемые убытки, которые причиняются преступлениями против имущества.

Далее комиссия остановилась и на вопросе о привлечении монастырей к этому делу. В этом отношении уже задолго до закона 2 июня 1897 г. (нынест. 138¹ уложения о наказаниях по прод. 1902 г.), в ст. 138 того же уложения (изд. 1885 г.) была указана возможность присуждения малолетних преступников взамен содержания в тюрьме или воспитательно-исправительном заведении к заключению в монастыре их вероисповедания. В действительности, однако, эта мера получила весьма малое осуществление, и только двумя монастырями Кубанской области устроены приюты для несовершеннолетних преступников. Мало того, в ряду тех общественных учреждений, которые приходят на помощь существующим ныне воспитательно-исправительным заведениям, не встречаются ни монастыри — даже самые богатые, ни церковь. Между тем несомненно, что дело перевоспитания заблудших детей является делом чисто христианским. Поэтому, если даже признать, что строй этих заведений не всегда может быть вполне согласован с внутренним строем и бытом монастырей, то во всяком случае привлечение хотя бы наиболее состоятельных монастырей к участию в материальных жертвах являлось бы справедливым. Едва ли можно опасаться также, что Святейший Синод, не отказывающий некоторым из наиболее полезных наших благотворительных учреждений (Попеч. о слепых, Обществу защиты женщин и т.д.) в разрешении всероссийского, хотя бы однодневного, церковного сбора, отказал бы в этом, в случае надлежащего сношения, воспитательно-исправительным заведениям.

Все эти меры, конечно, нуждаются в предварительной разработке, и такую надлежит, по мнению комиссии, предоставить министру юстиции.

Переходя от общих суждений к постатейному обсуждению законопроекта, комиссия остановилась на ст. 7 положения, в коей в числе помещаемых в исправительно-воспитательные заведения несовершеннолетних указаны и отдаваемые по распоряжению правительственных учреждений, а также комитетов, правлений или советов обществ, заведывающих воспитательно-исправительными заведениями, нищенствующие, бродяги, праздношатающиеся и бесприютно-безпризорные вообще (п. 3). При сопоставлении этой статьи со ст. 27 того же положения оказывается, что такие несовершеннолетие, помещенные в воспитательно-исправительное заведение, содержатся в нем до исправления.

Изложенные в этих статьях предположения вызвали в среде комиссии сомнения в их правильности. В сущности, в них делается попытка встать на тот путь, по которому уже давно пошли законодательства других стран, а именно на путь применения принудительного воспитания не только к детям преступным, но и к детям, называемым в иностранной литературе и законодательстве нравственно заброшенными (moralemet abandonn?s). Таковы прусские законы 13 марта 1878 г. и 2 июня 1900 г., французские законы 24 июля 1889 г. и 19 апреля 1898 г. и т.д. Основная мысль этих законов навеяна печальными данными статистики преступлений, свидетельствующей о непомерно быстром росте детской преступности и о том, что ряды преступников-детей главным образом пополняются из класса нравственно заброшенных, оставленных без призора и нравственного руководства детей, коих насчитывалось, например, во Франции ко времени издания закона 1889 г. 100 тыс.

Несомненно, что соответствующая законодательная нормировка этого вопроса необходима и у нас. Отчасти это предположено уже, хотя и в совершенно зачаточной форме, в ст. 27 проекта опекунского устава. Однако разработку такого закона по поводу настоящего законопроекта комиссия признает несвоевременной, тем более что в существующих исправительно-воспитательных заведениях нет достаточно мест даже и для более важной категории — преступных детей. Поэтому комиссия предпочитает в настоящее время ограничиться лишь указанием министру юстиции на желательность скорейшей законодательной нормировки этого вопроса у нас. Но и оставаясь в пределах главного предмета настоящего законопроекта, комиссия находит, что подвергать принудительному воспитанию детей и заключать их для этого в соответствующие заведения до достижения 18-летнего возраста, а в некоторых случаях до совершеннолетия в силу никем не проверенных бесконтрольных распоряжений общей администрации или администрации заведений представляется совершенно недопустимым нарушением общегражданских прав как самих детей, так и их родителей. Такое постановление стояло бы в полном противоречии с началами находящегося ныне на рассмотрении Государственной Думы законопроекта о неприкосновенности личности. Едва ли также оправданием такого положения могли бы служить постановления ст. 19 приложения к ст. 152 устава о паспортах (изд. 1903 г.), в силу коего дети-бродяги, не достигшие 17-летнего возраста, передаются в бесконтрольное ведение учреждений общественного призрения до достижения ими означенного возраста.

Признавая, однако, что при условии надлежащего контроля принудительное помещение заброшенных детей в исправительно-воспитательные заведения хотя в настоящее время и не может иметь широкого применения ввиду ограниченного числа таких заведений, но в будущем может принести существенную пользу, комиссия находит возможным одобрить предположения проекта о помещении заброшенных детей в исправительно-воспитательные заведения, поставив применение этой меры под контроль судебной власти. В этом смысле комиссия признает необходимым дополнить ст. 7 проекта.

В законе эта гарантия законности содержания заброшенных детей — нищенствующих, бродяжничающих и вообще бесприютных и беспризорных — вылилась в примечание к ст. 7 положения, в котором сказано, что комитеты, правления или советы обществ, за- ведывающих воспитательно-исправительными заведениями, в случаях принятия в означенные заведения таких детей сообщают о таких своих постановлениях в трехдневный срок местному мировому или городскому судье либо земскому начальнику, по принадлежности, для установления правильности задержания.

Таким образом, законность содержания обеспечена, но много ли таких детей попадет в эти заведения? Ведь, конечно, всегда и совершенно законно будут отдавать преимущество преступным детям. Конечно, надо надеяться, что благодаря усиленной субсидии от казны число заведений увеличится, но не ранее как лет через десять можно рассчитывать, что хоть преступные дети, если их число не особенно увеличится к тому времени, не будут попадать у нас в тюрьмы. Заброшенные же дети будут по-прежнему являться главным первоисточником преступности в стране.

Таким образом, дела в этом отношении еще чрезвычайно много — и в смысле филантропических забот о заброшенных детях, о чем ниже, и в смысле законодательства. Надо оградить права тех, которые бы желали позаботиться о заброшенных детях против родителей, желающих их эксплуатировать в нищенстве и других подобных промыслах, надо подойти к только что изложенному общеевропейскому законодательству, уже остановившемуся на известных общих началах. На Втором съезде русской группы криминалистов уже была выяснена ярко чувствуемая немногими существующими у нас обществами защиты детей потребность в таких ограждающих их права законах. Несомненно, однако, что все же новое положение о воспитательно-исправительных заведениях — шаг гораздо более реальный, чем закон 2 июня 1897 г., в борьбе с детской преступностью. Но, конечно, возлагать слишком большие надежды на новый закон даже в финансовом отношении нет оснований. Правда, ст. 12— 17 обеспечивают известные субсидии на постройку и обзаведение подобных учреждений, на прокормление и одевание, но все же все эти субсидии далеко не будут покрывать расходов на постановку педагогически-воспитательной стороны,— а она и теперь поставлена наименее удовлетворительно и нуждается настоятельно в улучшении, в поднятии уровня педагогического персонала; ведь у нас нет никаких подготовительных кадров или специальных заведений, которые подготовляли бы к такой деятельности, как в Германии (Jnnere Mission в Rauhe haus близ Гамбурга и т.д.).

Затем это все-таки не более как положение о воспитательных заведениях. Из других статей (если не вдаваться в подробности) заслуживает упоминания ст. 25, по силе коей помещенные в воспитательно-исправительное заведение содержатся до исправления, но не долее достижения ими 18-летнего возраста, а имевшие при помещении более 15 лет от роду — до достижения совершеннолетия. Так неуклонно все законодательства идут по пути увеличения детского возраста. Предусматривается возможность (ст. 26) отдачи, по постановлениям совета, пробывших в заведении не менее одного года в обучение мастерам, под наблюдением советов. Если освобожденный до 18-летнего возраста или в надлежащих случаях до совершеннолетия будет замечен в дурном поведении на свободе, то он подлежит возвращению в заведение (ст. 27). Но органов наблюдения, а равно и патронатств над такими освобождаемыми не образуется, и, таким образом, надлежащих гарантий действительного возвращения в нормальную жизнь не создается.

В конце концов следует отметить, что принцип срочной кары здесь совершенно заменяется принципом педагогического воспитания, хотя бы и принудительного, не ограниченного сроком. Это педагогические заведения, хотя и принудительного воспитания, и потому в силу примечания к ст. 34 «применение телесных наказаний и заключение в темном карцере не допускаются», ибо, как показал опыт, и в этих заведениях, как и в других педагогических, применение телесных наказаний разрушает нравственный строй заведений.

• [1] Proceedings of the National conference of Charities and Correction, 1904. P. 360.
• [2] Proceedings of the National conference of Charities and Correction, 1904. P.361.
• [3] Ibid. P. 249.
• [4] Revue penit. 1881. P. 311.
• [5] Henderson Ch.R. Introduction to the study of the dependent, defective and delinquentclasses and of their social treatment. Second edition. Boston, 1904. P. 8.
• [6] La science p?nitentiaire an Congr?s de Stockholm par Desportes et Lefebure. Paris, 1880.P. 278.
• [7] Ibid. P. 271.
• [8] Ibid. P. 281.
• [9] Ibid. P. 299.
• [10] Bulletin. Quatr. livraison. 1895. Mai. P. 381—487.
• [11] Dr. Reicher Н. Die Ftirsorge fur die verwahrlose Iugend. Erster Theil. Erste Abtheilung.S. 15.
• [12] История происхождения этого закона изложена у Hermann Schalze. Das preussischeStaatsrecht, 1870. В. I. S. 74.
• [13] Dr. Aschrott Р. Gesetz tiber die Fursorgeerziehung der Minderjahriger, vom 2 Iuli 1900.Berlin, 1901. S. 18.
• [14] Cp.: Schmitz L. Die Fursorgeerziehung der Mindeijahriger, 1901. S. 81.
• [15] Cp. подробнее: Проект учреждения опекунских установлений с объяснениями.Изд. госуд. Типографии, 1897. С. 46.
• [16] Ср.: ЯекИег. Ьос. ск. Б. 29.
• [17] 81аЩИкиЬегсПе РйгеощеешеИиг^ ММецаИг^еНигсЗаз Etatsjahr. 1901 (Ьш 31 МаПг1902). ВегИп, 1903. Б. VI.
• [18] 1Ы<1. Б. IX, XIX.
• [19] Такой же, как в Германии, порядок принудительного воспитания установлен вШвеции по закону 13 июня 1902 г. Ср.: Журн. Мин. юст. 1902. № 10. См. такжесобрание главнейших законов об ответственности малолетних и М1йЬеИип§еп бегййетайопаЬп КитшаВв^сЬеп Vereinigung. 1907. В. 15, Н. 1. В 14томе (тетрадь 3),подробно изложены голландские законы 1 декабря 1905 г., которые, близко следуягерманскому образцу, совершенно отказываются, как вполне устарелого, от принципа о разумении для детей до 18 лет.
• [20] ЯекИег. ТИ. 1. 3 АиП. Б. 202 {.
• [21] Ср.: Reicher. Erster Theil. Dritte Abtheilung. S. 60.
• [22] Cp.: Reicher. 1 Th. 2, Abt., S. 137.
• [23] Forty Sixth Report for the Jear. 1902 of the Inspector of Reformatory and IndustrialSchools, p. 14-16.
• [24] П.И. Люблинский посетил Борсталь и о своих впечатлениях сообщил в газете«Право» (№ 32 за 1908 г.).
• [25] Dr. Baernreither I. М. Jugendffirsorge und Strafrecht in den Vereinigten Staaten von Ame-rika, 1905. S. 232.
• [26] Baemreither, р. 181.
• [27] Modern Methods, р. 476.
• [28] Люблинский. Особые суды для юношества // Журнал Министерства юстиции.1908 г. №7, 8.
• [29] Proceedings of Confer, of Charity and Correction, 1904. P. 35.
• [30] International Prison Commission. Childrens court in the United States 59. Congress.1904. P. X.
• [31] International Prison Commission... P. 63.
• [32] Tusrbor P. Criminalit? infantile, 1904. P. 32.
• [33] Preceedings, p. 366.
• [34] Proceedings, р. 350-353.
• [35] Доклад написан мной по поручению докладчика.