РЕВОЛЮЦИОННАЯ ЗАКОННОСТЬ И СОВЕТСКАЯ ТРАДИЦИЯ

Во второй половине 1920-х годов термин революционная законность — уже вполне обиходный. Без пояснений использовался он в предназначенных для публикации официальных документах, где революционной законностью называли то же, что и законностью — в традиционном понимании.

Так, изданным в 1926 году «Положением о Судоустройстве РСФСР» (и каждой союзной республики) одной из задач суда называлось «осуществление революционной законности...»¹¹⁰.

В научных или публицистических сочинениях термин революционная законность тоже использовался без пояснений. Например, в 1926 году отдельным изданием выпущена статья Сталина «К вопросам ленинизма», где указано: «Диктатура пролетариата имеет свои периоды, свои особые формы, разнообразные методы работы. В период гражданской войны особенно бьет в глаза насильственная сторона диктатуры. Но из этого вовсе не следует, что в период гражданской войны не происходит никакой строительной работы. Без строительной работы вести гражданскую войну невозможно. В период строительства социализма, наоборот, особенно бьет в глаза мирная, организаторская, культурная работа диктатуры, революционная законность и т. д. Но из этого опять таки вовсе не следует, что насильственная сторона диктатуры отпала или может отпасть в период строительства»¹¹¹.

Здесь революционная законность — соблюдение законов. И пояснений нет, потому как из контекста следовало, что «в период гражданской войны» правительство не могло требовать от местных администраторов не нарушать законы вовсе, да и в чрезвычайных обстоятельствах — если правительство сочло бы, что они возникли, — неуместно такое требование.

• 3 декабря 1927 года на XV съезде партии Сталин опять употребил термин революционная законность как общеизвестный. Доклад публиковался «Правдой» 6 и 9 декабря. Рассуждая о продовольственном кризисе, глава партии заявил, что в сельском хозяйстве надлежит пользоваться «мерами экономическими, на основе революционной
• 1 1 Л

законности. А революционная законность не есть пустая фраза» .

Соблюдение законов опять признавалось обязательным, хотя и нарушения могли быть сочтены уместными. Но оценивать, что считать нарушением, следовало «центру», а не власти «на местах».

О революционной законности Сталин рассуждал и на собрании руководства ленинградской организации ВКП (б) 13 июля 1928 года. Доклад опубликован в «Ленинградской правде» на следующий день. Анализируя результаты очередной продовольственной кампании, докладчик подчеркнул, что считает неуместными «рецидивы чрезвычайных мер, административный произвол, нарушения революционной законности»¹¹³.

19 ноября 1928 года на пленуме ВКП (б) Сталин вновь упомянул о революционной законности. Доклад «Правда» опубликовала 24 ноября. Глава партии утверждал, что доверие крестьянства к правительству обеспечивается «практическим проведением в жизнь революционной законности»¹¹⁴.

Вновь подразумевалось, что революционная законность — соблюдение законов. Аналогично и в резолюции пленума указано: «Ближайшее отношение к вопросу об усилении стимулов хозяйствования и улучшения форм воздействия на крестьянское хозяйство имеет вопрос о революционной законности. Без этой последней, без упорядочения и строгого проведения заранее известных населению норм не может быть уверенности в ведении хозяйства...»¹¹⁵.

Соответственно, революционной законностью, как «законностью вообще», подразумевался запрет произвола должностных лиц. Превышение служебных полномочий рассматривалось в качестве фактора, препятствующего развитию сельского хозяйства: «Вопрос о революционной законности вовсе не случайно был выдвинут жизнью, ибо революционная законность вызывается хозяйственной необходимостью»¹¹⁶.

Такое же истолкование термина фиксируется и статьей «Революционная законность» в седьмом томе Малой советской энциклопедии. С учетом предельной идеологизированности справочных изданий можно отметить, что оно признавалось единственно правильным, официально утвержденным. По крайней мере, на момент завершения редакционной подготовки и подписания в печать.

Согласно примечанию, вынесенному на оборот титульного листа, редакционная подготовка седьмого тома энциклопедии завершилась 31 августа 1930 года. В этот же том включена статья о термине репрессии, доставившая немало хлопот составителям и редакторам.

К августу 1931 года уже объявлено «сворачивание» признанной исчерпавшей себя «новой экономической политики», а пропагандировались успехи так называемой «коллективизации». Благодаря сталинскому выступлению 27 июня 1930 года на XVI съезде ВКП (б) термин репрессии, ранее выведенный из официального обихода, исключенный из справочных изданий, вновь получил статус официального. Почему и статью о нем, предельно краткую и невнятную, редакция МСЭ — вопреки планам — спешно включила в том, уже подготовленный к печати.

Казалось бы, статья о пропанандистском термине тоже должна отражать изменение ситуации. Но к 31 августа 1931 года она — в области «осуществления революционной законности» — считалась неизменной. Сталин в статье «Головокружение от успехов», опубликованной «Правдой» 3 марта 1930 года, привычно осудил административные «искривления» в политике вообще и «коллективизации» в частности, отрекся от ряда радикальных лозунгов и, конечно, возложил вину на усердных не по разуму непосредственных исполнителей¹¹⁷.

Потому и термин революционная законность надлежало истолковывать прежним образом. До следующих изменений.

В МСЭ статья о революционной законности готовилась без особой спешки. Автор — Н.И. Челяпов — некогда входил в коллектив «пра- воведов-марксистов», созданный для выпуска «Энциклопедии государства и права».

Статью он написал довольно пространную. Начиналась она с определения термина, причем вполне крыленковского. Революционная законность — «принцип, содержащий требование выполнения и проведения в жизнь законов Советской власти со стороны должностных лиц, учреждений и частных граждан».

Приведя определение, автор переходил к истории вопроса. И, конечно же, к отличиям революционной законности от законности: «Лозунг революционной] законности] был выдвинут в 1920 году в связи с окончанием гражданской] войны и началом восстановительного и созидательного творчества гос[ударст]ва диктатуры пролетариата. Революционная] з[аконность] противополагается по своему классовому содержанию законности буржуазной. Так как право есть система обществен[ных] отношений, составляющих интересы господствующего] класса и защищаемых его вооруженной силой, то закон как внешнее, писаное выражение этого права в основном и должен различаться по тому признаку, защищает ли и выражает ли он интересы одного или другого класса».

Далее Челяпов пересказывал яхонтовские тезисы. Упомянув также о публикациях официальных документов, где использовался поясняемый термин: «Революционная] законность] гос[ударст]ва диктатуры пролетариата есть законность в интересах рабочего класса и должна обеспечивать скорейшее и более организованное осуществление цели — построить социализм. Поэтому было бы совершенно неправильно противопоставлять р[еволюционую] законность] и “революционную целесообразность”. Закон Советского государства уже в своем содержании заключает определенную революционную] цель — защиту и укрепление диктатуры пролетариата, борьбу с его классовыми врагами, внедрение планового начала в х[озяйст]во и т. д. Поэтому в ряде постановлений партийных и советских съездов и конференций мы находим требование соблюдения революционной законности как одного из условий успешного строительства советского государства».

В данном случае дежурные фразы о «классовом содержании права», отличиях «буржуазной законности» и революционной законности не меняли сути. Революционная законность — соблюдение законов, принятых в результате революции, значит, советских законов. Следовательно, это — законность в традиционном понимании термина.

Привел Челяпов и библиографию вопроса. Всего два пункта. Ленинское письмо «О “двойном” подчинении и законности» — со ссылкой на публикацию в очередном томе собрания сочинений, и цитировавшийся выше крыленковско-яхонтовский сборник «Статьи о революционной законности».

Характерно, что о ленинском выступлении на IX Всероссийском Съезде Советов Челяпов не упомянул: незачем было соотносить революционную законность с ограничениями в области применения репрессий.

О сталинских же работах нет сведений ни в библиографии, ни в статье. Но и здесь не были нарушены цензурные установки.

Сталинские цитаты, во-первых, еще не стали обязательными повсеместно. Вот если бы к 31 августа 1931 года он заново ввел в официальный обиход термин революционная законность, как некогда репрессии, аналогично, предложил бы новое истолкование, тогда составителям и редакторам пришлось бы срочно менять статьи. Но термин и так был обиходным, используемое Сталиным истолкование не отличалось от считавшегося тогда общепринятым.

Во-вторых, о том, что Ленин обратился именно к Сталину, упоминалось тогда постоянно, едва ли не при каждом цитировании. Сам документ у современников устойчиво ассоциировался с антитроц- кистскими публикациями в периодике. Приведя ссылку на ленинское письмо, Челяпов напомнил читателям о сталинской роли защитника законности. Надо полагать, этого было достаточно — к 31 августа 1931 года.

Ссылка на крыленковско-яхонтовский сборник — тоже весьма важное свидетельство. Потому что все рассуждения авторов о термине революционная законность и его толковании в ленинском письме — риторические уловки. Он там вообще не использован. Челяпов об этом не мог не знать. Если сослался, значит, Крыленко и Яхонтов не утратили статус основоположников советского правоведения. Считались таковыми по-прежнему — с разрешения Сталина.

Значит, предложенное Крыленко и Яхонтовым, а затем использованное Сталиным истолкование термина революционная законность по-прежнему считалось единственно возможным. Революционная законность — соблюдение советских законов.

Однако вскоре появились и новые истолкования. Причем в официальных документах, предназначенных для печати.