Устные и письменные политические культуры. Устные и письменные жанры
Все политические культуры делятся на письменные и устные, т.е. на культуры, политическая риторика которых ориентируется на устное и на письменное слово. Англо-американская политическая культура — ярко выраженная устная культура. Российская политическая культура — столь же ярко выраженная письменная культура. Устные политические культуры образовались на базе устной проповеди, на базе личного обращения к активной части аудитории. Аудитория в этих культурах издавна является активным участником политического процесса. Устная традиция утвердилась в этих культурах до великой эры журнализма (т.е. до начала XVIII в.), до того, как политическая жизнь стала основной темой журнальных, газетных дебатов. Ораторское искусство — искусство спора, искусство диалога, искусство оратора — до сих пор занимает важную часть в образовании в США, начиная со школы.
Российская культура в течение многих веков ориентировалась на письменное слово. На скрижалях нашей исторической памяти не запечатлены ни выдающиеся речи политиков, ни известные речи адвокатов (редкие исключения относятся к выступлениям известных адвокатов последней трети XIX в., но и здесь мы знаем имена, но не знаем и не интересуемся собственно текстами), ни выступления общественных деятелей. Мы можем с ходу назвать несколько заменательных политических писателей и несколько запомнившихся нам политических текстов, но мало кто назовет политического оратора или запомнившееся политическое выступление. За очень небольшим исключением, например нескольких выступлений времен перестройки и всем известных фраз российских политиков, наше политическое наследие сосредоточено в печатных текстах. Начиная с XIX в. практическое ораторское искусство оказалось вытесненным из школьных и университетских предметов и нашло прибежище только в подготовке духовенства. Но и в церковной практике роль проповедника обычно сводилась к разработке уже существующих канонов и к повторению уже написанных образцов. И тем не менее когда приходило время для живого слова, среди известных ораторов оказывались и священники. В нашей недавней истории — это священник Александр Мень; о его предшественниках мы упомянем в другом месте. Еще один источник живого общественно значимого слова — публичное судебное заседание — возникло в России лишь во второй половине XIX в. и просуществовало лишь до 1917 г. Но самый главный источник политического ораторства — публичные общественные и политические дебаты, был в России практически неизвестен. В Новое время можно назвать только дебаты Комиссии по составлению нового Уложения, работавшей с 1766 по 1768 г., когда ее деятельность была приостановлена (в работе комиссии принимали участие представители всех сословий, от крестьян до вельмож, а работу Комиссии освещала пресса), и работу Государственной думы с 1906 по 1917 г. Речи и дебаты проходили также на заседаниях отдельных общественных организаций, таких как Вольное экономическое общество, в особенности во второй половине XIX в., в ходе деятельности профессиональных союзов: союзов работников печати, земских деятелей, инженеров и множества других организаций, активно работавших в начале XX в.
Авторитарное правление делало невозможными ни открытые общественно-политические дебаты, ни свободное печатное слово. Общественные дебаты редуцировались до дебатов в салонах, а в советское время — до кухонных разговоров. В салонно-кухонных разговорах исчезала собственно общественная сторона полемики, исчезала основа, сердцевина публичного слова — публика, аудитория как главный адресат, а также агитация и мобилизация как основа всей стратегии, зато развивалось искусство диалога, частной по сути и ученой по форме полемики, где полемисты изощрялись в учености и остроумии. Решение актуальных общественных вопросов вырождалось в бесконечный обмен более или менее занятными репликами.
При прочих равных условиях — прежде всего это наличие заинтересованной аудитории — живая речь способна вызвать несравненно более сильный эмоциональный отклик, чем напечатанный текст. Мобилизационный эффект живой, эмоциональной речи значительно выше, чем эффект от хорошо написанного текста. Именно поэтому в США во время избирательных кампаний любого уровня основной упор обычно делается на выступления разного рода: на митингах, на встречах с избирателями, пресс-конференциях, когда возможен непосредственный контакт с избирателями. Письменные тексты политиков занимают в избирательных кампаниях значительно меньшее место. (Среди аудиовизуальных жанров господствует реклама.) Даже если аудитория не очень заинтересована, то оратору при устном выступлении переломить ее апатию легче, чем заинтересовать безразличного читателя. Устное слово оставляет за оратором инициативу (ввода новой темы, интерпретации, повторения, регулировки эмоционального напряжения и т.д.), в то время как во время чтения инициатива принадлежит читателю. Читатель решает, когда начать и когда закончить, что прочесть внимательно, а что пропустить. Устное выступление дает возможность оратору контролировать степень воздействия, усиливая его, если он чувствует ослабление внимания, доводя его до максимума в нужных местах.
Стилистика, построение политических текстов сильно различаются в зависимости от того, предназначаются ли эти тексты для слухового или зрительного восприятия.
Канон устного выступления, восходящий к Аристотелю и Цицерону и отработанный веками ораторской практики, требует его трехчленного деления: речь делится на вступление, развитие темы, заключение. Количество затронутых тем обычно жестко ограничено, при возможном многообразии трактовок. Повторы, единоначатие, интонационно выделенные места — все эти приемы, направленные на усиление эмоционального воздействия, запоминаемости, мобилизации, хорошо работающие в устных выступлениях, будучи повторены в письменных текстах, не дают необходимого эффекта, а иногда даже мешают восприятию. В написанных текстах для создания того эффекта, который в речи достигается тоном, эмоцией, используются различные стилистические приемы, графические выделения.
Но написанный текст имеет свои преимущества. Его информационная насыщенность намного выше. Для устной речи существуют свои противопоказания: она не может быть сухой, скучной, все остальное, в том числе отсутствие логики, преодолевается эмоциональностью.
Единственное непременное условие письменного текста: он должен быть логичен. Эмоциональность не спасет письменный текст, если автор, а вслед за ним и читатель, утерял нить рассуждения.
Жанр печатной полемики в России (речь идет о Новом времени) ведет свое начало от первых сатирических журналов, самый первый из которых, — «Всякая всячина» — как известно, был основан Екатериной II. (Отдельные полемические по характеру выступления появлялись в печати и раньше.) Екатерина II дала начало общественной полемике по политическим, социальным, экономическим проблемам, и, при всем свойственном ей авторитаризме, императрица позволила полемистам, оскорблявшим и ее саму (самые резкие слова в отношении Екатерины II были написаны ее соратниками по сатирическому цеху), открыто высказывать свои мнения.
Достаточно терпимое отношение к обсуждению некоторых (далеко не всех и далеко не всегда!) общественных проблем продолжалось до конца 1810-х гг. (Период правления Павла I, 1796-1801, стоит особо. Последним эпизодом, последней репликой в относительно свободном обмене мыслями на этом историческом этапе стало выступление П.Я. Чаадаева с его известными «Философическими письмами» в 1836 г.) С начала 1820-х и до середины 1850-х гг., до смерти Николая I, т.е. в самое важное для оформлявшейся российской культуры время, открытая печатная полемика свелась к спорам о стилях, об истинной народности и т.д. Актуальная общественная тематика из периодической печати не ушла, но полемика на эти темы редуцировалась до обмена репликами на эзоповом языке, понятном только посвященным.
И даже в таком виде, даже сведенная до обмена репликами на эзоповом языке, печатная полемика, в отсутствие возможности для устных дебатов, становилась важнейшим фактом общественной жизни. Именно печать, а не свободно высказываемое устное слово, стала основным медиумом между участниками дискуссии и широкой публикой в России. Даже относительно либеральный авторитаризм Александра II не освободил устное слово, а в печати освободил от запрета лишь часть обсуждаемых тем, отнюдь не всех и не полностью, поэтому роль эзопова языка не уменьшилась ни в 1860-х гг., ни тем более в последующие десятилетия. Не принесла свободу слова и конституция 19 октября 1905 г. Только февраль 1917 г. принес действительную свободу для полемики, во всяком случае в печати. Полемика была прервана развитием революционных событий и с середины 1920-х гг. практически полностью исчезла. А с конца 1920-х гг.
независимая полемика на общественно важные темы исчезает даже и в форме эзопова языка. С начала 1930-х гг. любая печатная полемика, вне зависимости от формы, которую она приобретала, была санкционирована властью. И это не могло не повлиять на стиль и форму дискуссий, на восприятие выступлений читателями. Любая полемика кончалась официально санкционированным выводом, являвшимся истиной в последней инстанции. Воспринимались эти завершающие выступления как официальные заявления. Были они недвусмысленны, не допускали сомнений в истинности и окончательности решений. В самом их стиле четко звучала угрожающая интонация, поддерживающая их серьезность и окончательность решений.
Что касается живого слова, оно сыграло свою роль в большевистском перевороте, потому что ряд большевиков, прежде всего Лев Троцкий, Владимир Ленин, были замечательными трибунами. Ораторское искусство высоко ценилось во время революции и в первые послереволюционные годы. Однако постепенно, в ходе отвердевания новой политической системы, ораторское слово стало уступать слову письменному. Специфика советского тоталитаризма, в частности болезненная подозрительность вождя (Сталина), отразилась на соотношении устного и письменного политического слова. Происходило это прежде всего потому, что тоталитарный режим постепенно устанавливал тотальный контроль над всеми источниками и проводниками информации, а устное слово было труднее контролировать. Именно поэтому не санкционированное высшей властью устное слово быстро уходило из советской политической практики. Советские вожди рангом пониже Сталина все меньше выступали с речами и все больше общались с народом на страницах газет.
Новая эпоха дала нам замечательных публицистов и не дала замечательных трибунов. (Ярких, интересных было много. Самый яркий, конечно, это Владимир Жириновский.) Удивляться этому нечего, многовековая традиция, вся суть нашей политической культуры основана на слове письменном. Навыки ораторства достаточно просты и при наличии заинтересованной аудитории и некоторого энтузиазма даже почтенный профессор становится трибуном... на десять минут. Однако когда спала первая волна революционного энтузиазма, в отсутствие замершей в ожидании ораторского слова аудитории, когда аудиторию надо не только завоевывать, но и создавать, ораторы первой волны перестройки достаточно быстро ретировались в публицисты. Они оказались лишь предвестниками великого будущего русской устной политической речи. А у российской политической речи, несомненно, большое будущее. Слишком много проблем перед страной, а значит, многое надо будет объяснять людям, чтобы завоевать их доверие. И сделать это успешно смогут только по-настоящему крупные ораторы.
