Признаки системного кризиса: «паранойя»
Собака, лижущая пилу, все более ранящая себя и не замечающая боли из-за сладострастного опьянения собственной кровью, — таков известный и, по-видимому, один из наиболее ярких образов, накопленных мудростью человечества, пытающейся осмыслить поведение субъекта, губящего себя и отметающего мысль о неотвратимом возмездии, «наращивая обороты» своих безрассудных действий.
Этот образ невольно приходит на ум, когда замечаешь некоторые «национальные особенности» ведения бизнеса и вполне соответствующие им формы «сопровождения» со стороны аппарата. С одной стороны, бизнес, выжимающий из ветшающих технологических мощностей максимум возможной прибыли и выводящий капитал в офшорные зоны, с другой — чиновническая «корпорация», увеличивающая размер взяток и масштаб откатов в темпе, превышающем скорость оскудения экономического потенциала страны.
Такая социально-экономическая конфигурация, если спроецировать ее на отдельного индивида, даст нам психологический рисунок субъекта, не видящего сколько-нибудь отчетливых граней будущего, втайне страшащегося его, а потому решившего жить одним сплошным настоящим. Такая установка вполне годится для созерцательной жизни, но никак не подходит для социального бытия. Кроме того, она расходится с простыми условиями групповой и индивидуальной безопасности, которые также предполагают какое- то внимание к возможному будущему и определенные усилия по конструктивному воздействию на ход событий. В этой связи все более проблематичными выглядят «офшорные» перспективы многих представителей российской элиты. Ведь если испанские прокуроры собираются наведаться в Москву, чтобы «внимательно побеседовать» с некоторыми из отечественных «капитанов индустрии», то ясно — там покоя тоже не будет, да и за неприкосновенность зарубежных активов никто не поручится.
Такие простые соображения вроде бы убеждают: полезнее не красть так много и увеличить долю предназначенных к «распилу» бюджетных средств, идущую на цели инфраструктурного обновления и технического перевооружения. Почему же этого не происходит? Ответ на этот вопрос, как кажется, не удастся найти в пределах здравой социальной логики. По всей вероятности, мы имеем здесь дело с масштабным явлением социальной патологии. Для того чтобы ближе подойти к ее определению, коснемся одного на первый взгляд неожиданного смыслового сюжета.
Год назад, когда финансовый катаклизм, потрясший мировую экономику, обозначился до конца, приняв форму «идеального шторма», по крупнейшим промышленным странам прокатилась волна громких самоубийств. Первой жертвой кризиса стал британский миллионер Кирк Стивенсон, главный операционный директор инвестиционной компании Olivant Advisers. Еще в сентябре он, осознав, что стоимость компании будет только падать, бросился под поезд. В канун Нового, 2009 г. покончил с собой один из руководителей крупнейшего британского банка HSBC. Тогда же в связи с известием о лопнувшем «пузыре Медоффа» свел счеты с жизнью французский инвестор Тьерри де ля Виллюше, вложивший в пирамиду 2,1 млрд долл. — три четверти всех средств, доверенных ему клиентами. Чуть позднее приходит известие о самоубийстве главы одной из крупнейших компаний по продаже недвижимости Sheldon Good & Company Auctions International Стивена Гуда. Что же касается бросившегося под поезд немецкого миллиардера Адольфа Меркля, то его кончина потрясла Германию.
Наш перечень далеко не полон. Но дело не в этом. Самоубийство всегда трагедия и всегда — духовная катастрофа. Ни одна из мировых религий не допускает своевольного ухода из жизни. Даже знаменитый философ абсурда Альбер Камю, считавший самоубийство главной философской проблемой и сам погибший при неясных обстоятельствах, настаивал на том, что у человека есть иная — более достойная его — жизненная альтернатива. Нужно тем не менее помнить, что тема самоубийства в очень многих культурных традициях весьма сложным образом пересекалась с различными коллизиями, затрагивающими вопросы чести. Это не дает суициду духовного оправдания или философского обоснования, но лишь подчеркивает сложность и трагическую остроту этой проблемы.
В России громких самоубийств, по счастью, во время кризиса не случилось. Но на другой чаше весов — старики, сгорающие заживо в домах престарелых. Десятки и сотни погибших в техногенных катастрофах, виной которых не злонравный случай, а техническая изношенность и инфраструктурная скудость, помноженные на безответственность менеджеров разного уровня, всерьез задумывающихся лишь над быстрым извлечением прибыли. Между тем в трагических кончинах западных менеджеров можно различить некоторое преломление проблематики чести — пусть даже и превратно истолкованной. Особенно заметно это в случае Адольфа Мерк- ля. Ему лично ничто не угрожало. Бедняком он бы также не стал. Неотвратимая опасность нависла не над его частным лицом, но над его компанией. Падало дело его жизни. В его глазах это было равнозначно разрушению смыслового содержания его жизни. И к этому стоит отнестись серьезно, даже если признать, что вопрос о смысле жизни не был здесь продуман и пережит со всей возможной глубиной.
Не нужно, конечно, нашу мысль доводить до абсурда, ища каких-то упрощающих формулировок и дразнящих своей легкостью противопоставлений: их менеджеры — люди чести, наши — только и думают, как быстрее «снять кассу». Это не так фактически. На Западе также можно сколько угодно найти абсолютно беспринципных бизнесменов, ни перед чем не останавливающихся для максимизации своего личного дохода. Достаточно вспомнить Медоффа — создателя самой крупной финансовой пирамиды в истории. Уличенный в обмане 13 тыс. инвесторов, потерявших в общей сложности 50 млрд долл., он все-таки решил не сводить счеты с жизнью, а отправиться на 150 лет в тюрьму. Судя по всему, никакого раскаяния он не испытывал.
Кроме того, такие поспешные оценки были бы неверны и по существу. Они сводились бы к обличениям отечественных коммерсантов или, того хуже, к усмотрению непоправимой дефектности российской ментальности. Последнее было бы прямой клеветой. Суть дела — в обстоятельствах системного характера. Определенные исторические предпосылки вкупе с ошибками промышленной и социальной политики привели к складыванию системы, где доминирующей тенденцией бизнеса стала социальная безответственность, а «основным течением» его государственного регулирования — прямое воровство.
Это системное нарушение может быть осмыслено как однобокость и примитивизм элитного сознания. Если отвлечься от произносимых слов, а заняться разбором дел и жизненных стратегий, то создается впечатления, что мотивационная сфера новой российской элиты крайне бедна. Она не консолидирована всерьез по принципу совместной вовлеченности в дело. Кажется, что едва ли не единственным рабочим элементом ее коллективной психики является приобщенность к качественно иным по сравнению с тем, что имеется «в среднем по больнице», потребительским стандартам. Добавим, что в этом можно увидеть нервный узел всей проблемы коррупции: людям, попавшим в элитный слой, попросту не на что опереться в своем социальном самочувствии, если не брать в расчет такую, в общем, дряблую основу, как потребительский идеал.
Скудость мотивации — знак гражданской несостоятельности и психологической аномалии. Нелишне также учесть, что, по мнению психиатров, симптомом суицидальной склонности является феномен, называемый ими «сужением сознания». Так мы по «параболе смысла» возвращаемся к опасной теме самоубийства. Прожигание настоящего с отсрочкой серьезной заботы о будущем может стоить дорого. С социальной и политической точек зрения это поведение самоубийственно. Таков его объективный смысл.
Человека иногда надо толкнуть. Иначе он в автоматическом режиме своих поступков, как в каком-то «внутреннем сне», причинит себе непоправимый ущерб. Нашу элиту тоже следовало бы «толкнуть»: «Господа, то, что вы называете Россией и откуда вы черпаете ресурсы для все более «красного» комфорта, сжимается, как шагреневая кожа». В конце концов, стоит подумать о социальном и политическом смысле русской пословицы о пагубности привычки рубить сук, на котором сидишь.
