Рейтингование и либерализация как формы общественного фетишизма
Большинству инвесторов очень трудно разобраться в многоуровневой системе деривативов и выработать адекватную оценку кредитоспособности эмитентов. В этой связи становится понятной роль, которая в функционировании мировой финансовой системы отведена рейтинговым агенствам. Их задача — установление «качества» субъекта, входящего на финансовый рынок.
Выстраивая иерархические ниши для классификации компаний по определенным финансовым показателям, давая экспертную оценку кредитоспособости эмитентов, рейтинговые агентства предоставляют инвесторам и банкам универсальную «услугу» по минимизации риска финансовых операций. С другой стороны, присваивание эмитенту конкретного рейтинга по существу равнозначно «поставке» определенного объема социального доверия.
В современной экономике, где финансовый сектор занимает господствующую позицию, значение этого ресурса — ресурса доверия — исключительно велико.
В экономической парадигме, оформившейся в последние десятилетия, условием конкурентоспособности стала не столько минимизация издержек и получение приза в ценовом соревновании, сколько работа на опережение спроса. Модификация ассортимента производимой продукции требует устойчивого притока инвестиций. На рейтинговые агентства поэтому ложилась огромная социальная ответственность, поскольку присваиваемые ими рейтинги выступали в качестве принципа надежности межбанковского кредитования, а также уверенности инвесторов в экономической целесообразности их вложений.
Как известно, на мировом рынке рейтингования доминирующее положение принадлежит «большой тройке» американских рейтинговых агентств: Moody’s Investors Service, Standart&Poor’s и Fitch Ratings.
В настоящее время именно с деятельностью данных агентств многие аналитики связывают нарастание неблагоприятных тенденций, приведших к мировому кризису. Не все с этим согласны, однако определенные основания для такого суждения имеются. Самый очевидный аргумент состоит в том, что, не доведя до общественного мнения информацию о возможном ухудшении мировой рыночной конъюнктуры, рейтинговые агентства либо выявили свою некомпетентность, либо сделали очевидным, что принципом их работы является получение прибыли любой ценой. В Америке против этих агентств были выдвинуты судебные обвинения в намеренном присвоении муниципальным и другим государственным облигациям рейтингов, уступающих рейтингам коммерческих корпораций. В результате страдает налогоплательщик, поскольку страхование бумаг с низким рейтингом обходится дороже.
Широкий резонанс получила информация о том, что вследствие ошибки в компьютерной модели агентство Moody’s необоснованно присваивало наивысший рейтинг ряду европейских облигаций. Это привело к тому, что пенсионные фонды, обязанные вкладывать средства только в бумаги наивысшей надежности, стали обладателями крупных пакетов таких облигаций.
Перечень подобных примеров легко продолжить. Дело, однако, не в отдельных указаниях на неадекватность рейтинговых агентств, даже если эти указания формируют картину с единым смыслом и побуждают сделать однозначные выводы. В конечном счете дело даже не в том, намеренно или нет агентства допускали погрешности в присвоении рейтингов. Важно то, что в социальной структуре рейтинговые агентства оказались последней инстанцией социального доверия.
Стоит вдуматься хотя бы в то, что размер оплаты их услуг находился в зависимости от уровня присваиваемого рейтинга: чем выше рейтинг, тем выше комиссионные. То есть сами рейтинговые агентства полагались абсолютно надежными, это были как бы уже не коммерческие структуры, а некие хранители доверия как такового, чуть ли не само воплощенное доверие. В свете произошедших событий и ввиду всех, мягко говоря, противоречивых фактов, связанных с деятельностью рейтинговых агентств и ставших ныне общеизвестными, все это звучит и смешно и грустно одновременно.
Разразившийся кризис 2010 г. заставил многих задуматься о правомерности действий рейтинговых агентств. В Америке прошло судебное разбирательство, по итогам которого были утверждены новые правила присваивания рейтинга. Эти изменения нацелены на предотвращение каких-либо существенных связей между агентствами и компаниями, являющимися объектами рейтингования. Реформирована форма оплаты: размер комиссионных теперь не обусловлен полученным рейтингом. Кроме того, инвесторам дано право получать информацию об агентствах, к которым эмитент ранее обращался; тем самым ставится предел распространенной ранее практике блуждания эмитента по разным агентствам в поисках более «снисходительных» оценщиков.
Сходная ситуация складывалась и в Европе. Еще накануне ноябрьского саммита «большой восьмерки» 2010 г. канцлер Германии Ангела Меркель заявила о необходимости изменения правил установления рейтингов. Эти меры должны лежать в русле общей программы регулирования мировых финансовых рынков, чья насущность, по мысли Меркель, связана с тем, что прежняя — «англосаксонская» — модель потерпела крах и явилась тем наиболее уязвимым звеном в мировой экономической системе, разрыв которой привел к всеобщему кризису.
В этих высказываниях немецкого лидера следует выделить два момента. Нужно, во-первых, признать ее правоту в вопросе о необходимости положить предел исключительному преобладанию американских рейтинговых агентств. Ее призыв к созданию европейского рейтингового агентства, способного конкурировать с «большой тройкой», вполне разумен и, по-видимому, имеет своим истоком ясное понимание, что перспектива преодоления кризиса должна быть соотнесена с планом трансформации мировой геополитической конфигурации.
В то же время возложение всей вины за экономический «шторм» 2010 г. на рейтинговые агентства или даже на всю финансовую систему представляется позицией, слишком упрощающей реальное положение дел.
Природа переживаемого ныне финансово-экономического кризиса более глубока, она связана с некоторыми глубинными основаниями современного экономического порядка. В самом общем плане корнем всех острых проблем, долгое время вызревавших и наконец вышедших на поверхность, является сквозная коммерциализация всей сферы хозяйственной деятельности человека.
Рынок давно уже не является средством оптимизации тех или иных сторон хозяйственной практики. То есть он не рассматривается как одно из средств, пусть даже одно из наиболее эффективных. Рыночное стимулирование приобрело универсальный характер, по существу рыночные отношения были отождествлены с хозяйственной деятельностью как таковой. По крайней мере, такое отождествление выступало в качестве нормативного предела, к которому должны устремляться как промышленная политика отдельных государств, так и мировое хозяйство в его целостности.
«Рынок — это все» — таково кредо господствующей парадигмы экономической теории, так называемого «мейнстрима». Но в этой формуле руководящий принцип формирования глобальных структур экономического взаимодействия — прежде всего ВТО. Ею также представлен резюмирующий итог рекомендаций, даваемых международными финансовыми организациями развивающимся странам. Заметим, что слово «рекомендация» здесь не вполне подходит, скорее, это нечто вроде приказа, настолько жесткого и мало приемлемого для стран-заемщиков, что даже, например, Латвия готова пойти на кредитования со стороны МВФ только в крайней ситуации: по существу, это уже не деловое и политическое решение, а жест отчаяния.
Либеральная экономическая модель в своей «строгой» и законченной форме представляет собой идейное образование, весьма неохотно берущее во внимание реальные параметры общественной жизни и в целом склонное их игнорировать. Это идеальная конструкция, претворение которой в реальность идет наперекор самой реальности. Следует, по-видимому, признать правоту Алена де Бенуа, французского философа, основателя интеллектуального и политического движения «Новые правые», считающего, что основным идейным стержнем либерализма является десоциализация человека[1].
Человек рассматривается как отдельный атом, его изымают из всех социальных связей и зависимостей — прежде всего, из Истории — и получают какую-то куколку, абсолютно «голую» в социальном смысле и движимую лишь желаниями, опасениями и пресловутым «интересом». Потом к этому атомизированному индивиду присоединяют «рынок», то есть такого голого субъекта в этот рынок «помещают», словно цветок в вазу, и на выходе этой несложной теоретической процедуры оказывается собрание изолированных индивидов, чье поведение полностью мотивировано частным интересом, а рынок все эти линии поведения согласует к «общему благу».
Такое понимание самым решительным образом расходится с классическим, от Античности идущим представлением о человеке как о глубоко социальном существе или, если вспомнить выражение Аристотеля, «политическом животном». Но не меньше оно расходится и со здравым смыслом.
Пренебрежение реальностью и ее подгонка под схемы абстрактного управления приводят к тому, что в определенный момент эта реальность выступает наружу, причем не просто никак не отлаженная, но в самой грубой и разрушительной форме. История рейтингования, насчитывающая чуть более ста лет, тому яркий пример.
В 1905 г. наблюдение, связанное с дефицитом достоверной информации касательно финансового состояния железнодорожных компаний, дало Джону Муди идею создания нового вида бизнеса.
Эта информация была необходима инвесторам: железнодорожные компании активно занимались выпуском ценных бумаг, при этом некоторые из них впоследствии разорялись, так что инвесторы теряли ориентацию.
Так возник рынок рейтинговых услуг, и долгое время он был нацелен именно на инвесторов. В середине XX в. перед Комиссией по ценным бумагам и биржам США встала проблема безрискового вложения средств пенсионных фондов, банков и ряда других организаций в долговые обязательства. Комиссия пришла к заключению, что только мнения двух рейтинговых агентств — Moody’s и S&P — могут быть признаны в качестве источника достоверной информации относительно качества долговых обязательств.
Так сформировалась олигополия на рынке рейтингования. Позднее к этим двум «китам» рынка рейтинговых услуг смогло присоединиться лишь еще одно агентство — Fitch.
Однако главная метаморфоза этого вида бизнеса относится к 70-м годам прошлого века, когда Moody’s впервые получило заказ не от инвестора, а от эмитента. Компаниям-эмитентам стало выгодным получать рейтинг от этих двух агентств, имевших государственное признание: они могли себе позволить оплачивать услуги агентств, так что далее информация поступала инвесторам бесплатно. Так возникла практика «платного рейтинга».
Подобная модификация рынка рейтингов означала, что в коммерческом поле, то есть в многообразии коммерческих агентов, выделена некоторая абсолютно приоритетная позиция. Ее занимают рейтинговые агентства, полномочные определять меру доверия, какое может быть признано за данным экономическим субъектом. Это означает, что конкретные структуры, остающиеся коммерческими, то есть по определению, ориентированными на прибыль, обладают исключительным правом на «ресурс доверия»: они имеют к нему эксклюзивный доступ и обладают правом уступать его другим структурам по сходной цене. Воистину, для того чтобы признать такую ситуацию логичной, надо «немного сойти с ума». Тогда уже не слишком будет удивлять, например, что компания Enron — на тот момент седьмая по величине компания США — вплоть до своего банкротства имела наивысший из возможных рейтингов.
Несомненно, всякий хозяйственный организм должен иметь структурные единицы, ответственные за установление «качества» конкретных экономических и финансовых субъектов. Это необходимое условие функционирования системы доверия, предпосылка самого факта формирования «температуры доверия» выше точки замерзания, когда сложные формы хозяйственный жизни парализуются или попросту вымирают. Остаются примитивные формы: бартер, нетранспарентный денежный оборот, различные редакции натурального хозяйства, наконец, прямой разбой, который, кстати, вполне может стать структурообразующим элементом национальной экономики, о чем свидетельствует феномен сомалийского пиратства.
Однако та форма сертифицированного доверия, чье образование явилось следствием аксиоматичного принятия постулатов экономического либерализма, не отвечает требованию экономической стабильности. Ее коренной изъян состоит в передаче функций контроля качества коммерческим организациям. Ведь их деятельность ориентирована, прежде всего, на получение прибыли. В конце концов, разве не о том говорит любой наугад взятый учебник «экономике»: хозяйственная практика в норме равна коммерческой деятельности, а принципом последней является извлечение прибыли? Когда это представление становится нормой общественного сознания, чем-то подразумеваемым (а потому как бы неоспоримым), тогда всякая идеальная цель воспринимается как нечто декларативное, как эффективная уловка, как средство социального внушения.
Декларирование социальных целей организации включается в ее так называемую «миссию», которая на поверку оказывается обобщающим рекламным проектом, стратегическим ходом, нацеленным на завоевание и удержание рыночных позиций.
«Позиционировать» себя в качестве социально ответственного субъекта выгодно всегда: это привлекает покупателей, кредиторов, инвесторов, а заодно в какой-то мере избавляет от чрезмерного внимания со стороны государственных регулирующих и надзорных органов. Иногда так выгодно и действовать. Однако все зависит от ситуации, от конкретного состояния рыночной конъюнктуры. Придерживаться в своей деятельности принципа социальной ответственности, то есть попросту быть честным, может быть выгодным, а потому целесообразным в длительной временной перспективе. Но очевидная ближайшая выгода от альтернативного, «не совсем честного» экономического поведения может быть настолько значительной, что долгосрочное планирование в формате социально ответственного поведения будет отброшено. Интуитивно просчитанное математическое ожидание может подтвердить, что оппортунизм и социальная безответственность приводят к большим вероятным выгодам и, следовательно, целесообразны.
В действительности порочность сложившейся системы рейтингования обнаруживает себя на еще более глубоком уровне. Передача функций контроля качества хозяйственных субъектов, а значит, и всего вопроса о «кредите доверия» избранному кругу коммерческих организаций противоречит базовым принципам демократического устройства.
Стержневым принципом идеи демократии, во всех возможных проекциях — политической, социальной, экономической, — является положение о народе как высшем носителе суверенности. Поэтому вопрос о легитимности любой экономической формы должен быть разрешаем только через установление связи этой формы с общественным волеизъявлением. Это, конечно, не означает, что текущие вопросы управления национальной экономикой, а также разработка долгосрочных программ экономического развития должны решаться путем какого-либо «схода» или через процедуру голосования. Сколько-нибудь сложный хозяйственный организм немыслим без специфических инструментов его регуляции и соответственно без специальных институтов, наделенных правом приведения этих инструментов в действие. Это предполагает известную автономию данных институтов. В то же время эта автономия не должна приобретать абсолютный характер.
Однако либеральная экономическая модель при своей последовательной реализации ведет именно к автономизации определенных экономических форм. Они выходят из-под общественного контроля. Заметим, что этот процесс имеет своим зеркальным отражением прогрессирующее подчинение всех общественных сил коммерческим отношениям.
Рынок объявляется автономной величиной для того, чтобы далее аннулировать всякую общественную самобытность. Разумеется, закрепление итогов «победоносной» экспансии рынка на территорию общественного суверенитета нуждается в соответствующей программе «промывания мозгов». Общество должно быть готовым «проглотить» такую идею и такое положение дел, какие при спокойном размышлении никак нельзя признать разумными.
В анализируемой нами ситуации функционирования рейтинговых агентств описанные закономерности предстают наглядно. В самом деле, смысл и назначение их деятельности состоят в определении степени надежности агента, выступающего в качестве эмитента или заемщика. Решение такого рода вопросов часто требует обладания специальной информацией, касающейся прозрачности отношений прав собственности на активы, характеристик финансовой истории, перспектив развития того или иного сегмента рынка. Ясно, что для большинства финансовых агентов сбор подобной информации весьма затруднителен. В то же время здесь оказывается затронутым ключевой для нормального функционирования экономики вопрос о доверии.
Доверие вообще является фундаментальной социологической категорией. Что же касается собственно хозяйственной сферы, то значение фактора доверия возрастает по мере усложнения хозяйственных институтов. Примитивным формам хозяйствования вовсе не требуются специальные структуры, предназначенные для проверки «качества» отдельных агентов. Репутации прочно покоятся на общественном мнении и не нуждаются в особых процедурах их подтверждения.
Вместе с тем усложнение экономических отношений, умножение типов экономических связей требует все большей формализации процесса установления «качества» хозяйствующего субъекта. Формализованная сертификация постепенно замещает стихийно формирующееся общее мнение. Процесс этот закономерен и полностью объясним. Однако он не должен приводить к неразумным результатам. А они неизбежны, когда между формализовано выраженным доверием и общим мнением исчезает всякая связь. Именно к этому итогу пришла эволюция рейтингования. По сути дела, рейтинговые агентства вместо того, чтобы, действуя с санкции общества, способствовать уточнению общественного мнения в специальных вопросах, стали выражать собственное мнение. Парадоксальным образом это единичное мнение стало полагаться как основа общественного доверия, выраженного определенному субъекту, то есть как общее мнение.
Ситуация в своем предельном анализе выглядит просто: предполагается, что частный интерес как принцип деятельности коммерческой структуры должен обязательно совпасть с общественным интересом. Иными словами, наделить отдельную коммерческую структуру правом распределять общественное доверие означает либо принятие парадоксальной логики, в которой нет различия между частным и общим, либо мистическую убежденность в «чудесном» совпадении частного интереса с основной направленностью общественного интереса.
Столь подробное рассмотрение сложившейся практики рейтингования отчасти было связано с тем, что эта практика, по мнению многих аналитиков, стала одной из причин эскалации неблагоприятных тенденций, приведших к кризису. Однако этот анализ был важен и в другом отношении. Он послужил наглядной иллюстрацией того, как либеральная установка выхолащивает содержание всякого разумного управленческого намерения, любой изначально позитивной программы экономического регулирования.
Конечная причина деструктивного тренда, подспудно намечаемого этой установкой при ее длительном осуществлении, состоит в том, что логика коммерциализации подрывает глубинные основания общественного согласия.
Парадоксальность и, прямо говоря, неразумность организации системы доверия на основе коммерческого рейтингования является не случайным дефектом конкретного применения либеральной модели, а ее закономерным проявлением. Есть очень серьезные основания считать, что вопрос об общественном согласии вообще не может быть ясно сформулирован в терминах либеральной теории. Исходные философские предпосылки либерализма недаром разрабатывались заодно с картиной общества, где базисной социальной ситуацией является «война всех против всех».
Контрактная матрица общественного порядка в действительности не ведет к устранению этой «военной» напряженности. Она не задает координат для установления долговременной перспективы формирования общественного согласия. Как замечает Ален де Бенуа, либерализм содержит в себе «тенденцию к скрытой или слабо протекающей гражданской войне»[2].
Важнейшей характеристикой общественного согласия является достижение консенсуса по вопросу легитимности наличной власти. Более широко поставленный вопрос затрагивает базу легитимности всей действующей элиты. В условиях фундаментального цивилизационного выбора демократического принципа такая база не может быть не чем иным, как «вотумом доверия» со стороны народа. В противном случае она закостеневает в себе, ее взор сбивается с общественной перспективы, и в результате она может стать перед необходимостью прибегнуть к насилию.
Насилие есть неизменный «фон возможного» либеральной социальной политики. Разумеется, это не означает, что либеральная социально-экономическая программа при ее осуществлении обязательно включит прямое насилие в политическую повестку дня. В конце концов, есть разные формы насилия, среди них — «мягкое» насилие в форме «промывания мозгов». Однако надо отдавать себе ясный отчет, что прямое насилие всегда остается возможным и «стоит за дверью», когда между элитой и основным населением страны вырастает отчужденность, когда «народ не узнает себя в этой власти»[3].
«Неузнанность», «незнакомость» элиты — очень опасный феномен. Он выражается в полной непонятности мотивов действия элитных групп со стороны народа. В обществе намечаются линии раскола, настолько глубокие, что общественное согласие стоит перед угрозой разрушения своих несущих основ. Закономерным образом возникает и усиливается в своем звучании тема экстремизма и терроризма: то ли как реальная опасность, то ли как политтехноло- гический и медийный прием. Впрочем, скорее всего, верны обе трактовки.
Автономность и самозацикленность механизмов рыночного преобразования всего жизненного в деньги, а денег — в новые деньги провоцируют появление все новых аспектов отчуждения в обществе. Разлом социума усугубляется. Ярким проявлением этой тенденции стало обособление высшего менеджерского состава. По мнению ряда аналитиков, систематическое расхождение интересов менеджеров и собственников предприятий стало фактором, катализирующим нарастание и развитие кризиса.
Более правдоподобным, однако, кажется предположение, что это расхождение само явилось одним из проявлений системного дисбаланса.
Примеры вопиющей социальной безответственности высокопоставленных сотрудников самых известных компаний у всех сейчас на слуху. Но дело не в отдельных примерах и не в ссылках на испорченность человеческой природы. Гораздо существеннее то, что цеховой эгоизм и крайний оппортунизм представителей топ- менеджмента являются одним из итогов развертывания либеральной экономической логики, парадоксальным образом выворачивающим наизнанку всякий конструктивный социальный принцип и сводящим на нет всякую естественную целостность.
