Чаадаев об историческом пути России
Рассматривая в своих «Философических письмах»[1] ход мировой истории, Чаадаев определяет в каждом народе его «моральный элемент» - особенные, присущие ему формы быта и культуры в их соотнесенности с «христианской истиной» в деле вселенского прогресса (т. е. вопрос о всемирной предназначенности того или иного народа). В истории русской мысли Чаадаев, пожалуй, первый ставит во главу угла размышления о судьбах России и Европы. По его мнению, на пути к земному благоденствию («установлению Царствия божьего на земле») западные страны добились гораздо больших результатов по сравнению с Россией, что обусловлено своеобразием их исторических традиций.
Определяющую роль в формировании европейской цивилизации и в целом культуры мыслитель отводит католицизму, в котором его привлекало, прежде всего, «вдвинутость в историю» - соединение религии с политикой, наукой, социальным прогрессом. Начало католичества, писал он А.И. Тургеневу, есть начало деятельное, начало социальное, прежде всего. Чаадаев понимал католичество как «религию вещей», а не «религию богословов и народов»: оно восприняло Царство божие не только как идею, но и еще как факт, и в нем все действительно способствует установлению совершенного строя на земле.
Его не смущали ни религиозные войны (крестовые походы), в том числе, против христианской Византии, ни костры инквизиции... Он считал, что мы можем только завидовать доле народов, создавших себе в борьбе мнений, в кровавых битвах за дело истины целый мир идей, которых мы даже представить себе не можем. Историческое призвание католической церкви, писал он княгине С.С. Мещерской, дать миру христианскую цивилизацию, для чего ей (церкви) необходимо было сложиться в мощи и силе. Поэтому, по мнению Чаадаева, несмотря на все несовершенство европейского мира, нельзя отрицать, что под водительством католической церкви Европа пришла к цивилизации, и эта цивилизация содержит в себе начала бесконечного развития для окончательного водворения Царства божия на земле.
Эти начала Чаадаев видел, в частности:
- 1) в бытовом комфорте и благоустроенности, цивильных привычках и правилах;
- 2) высоком уровне просвещения и культуры западных народов;
- 3) наличии отлаженных юридических отношений и развитого правосознания.
В современной ему России Чаадаев не находил ни «элементов», ни «зародышей» европейского прогресса. Причину этого он видел в том, что, обособившись от католического Запада, мы ошиблись на счет настоящего духа религии, не восприняли его социально-преобразовательного начала и поэтому не можем воспользоваться плодами науки, культуры, цивилизации, благоустроенной жизни. Когда складывалась «храмина современной цивилизации», русский народ обратился к византийскому православию и принял высокое евангельское учение в той его начальной форме, когда оно ещё в силу ранехристианского развития не приобрело социального характера. По мысли Чаадаева, первоначальная чистота «высоких евангельских учений» при неразвитости общественного начала чрезвычайно усилила в русской нации аскетический элемент, оставляя в тени начала общественно - культурного строительства, т. е. христианство на Руси так и не стало двигателем социального развития, оставаясь делом личной совести и семейного уклада.
Чаадаев считал, что одна из наиболее печальных черт нашей своеобразной цивилизации заключается в том, что мы еще только открываем истины, давно уже ставшие избитыми в других местах и даже среди народов, во многом далеко отставших от нас. И это происходит оттого, что мы никогда не шли об руку с прочими народами; мы не принадлежим ни к одному из великих семейств человеческого рода; мы не принадлежим ни к Западу, ни к Востоку, и у нас нет традиций ни того, ни другого, мы не были затронуты всемирным воспитанием человеческого рода и все имеем вид путешественников, ни для чего не выработано хороших привычек, ни для чего нет правил, нет ничего прочного, ничего постоянного, ничто не оставляет следа ни вне, ни внутри нас.
Сравнивая исторический опыт Европы и России, он определяет Средневековье и Возрождение как юность европейского человечества, эпоху бурного волнения, страстного беспокойства, деятельности необдуманной и бесцельной, сильных ощущений, широких замыслов, великих страстей, память о которой составляет радость и поучение их зрелого возраста. (Зрелость европейской цивилизации - Новое время и более всего - XIX в., в первой половине которого и жил Чаадаев. Но нельзя забывать, что XIX в. - это и еще и предвестие общекультурного глобального кризиса Европы).
Высоко оценивая итоги европейского развития, русский мыслитель с горечью констатирует, что в истории России было иное: сначала - дикое варварство (языческий, дохристианский период), потом - грубое невежество (крещение от «падшей» Византии - «нечистого» источника), затем - свирепое и унизительное чужеземное владычество (монголо-татарское иго), дух которого позднее унаследовала наша национальная власть. Таков печальный итог нашей «юности».
Чаадаевский «список грехов» России велик:
- - что у других народов обратилось в привычку, в инстинкт, то нам приходится вбивать в головы ударами молота (видимо, реформы Петра I);
- - наши воспоминания не идут далее вчерашнего дня;
- - у нас совершенно нет внутреннего развития, естественного прогресса; каждая новая идея бесследно вытесняет старые, потому что она не вытекает из них, а является к нам Бог весть откуда;
- - так как мы воспринимаем всегда лишь готовые идеи, то в нашем мозгу не образуются те неизгладимые борозды, которые последовательное развитие проводит в умах и которые составляют их силу;
- - мы растем, но не созреваем; движемся вперед, но по кривой линии, т. е. по такой, которая не ведет к цели;
- - мы подобны тем детям, которых не приучили мыслить самостоятельно; в период зрелости у них не оказывается ничего своего; все их знание - в их нынешнем быте, вся их душа - вне их.
В этих раздумьях, увы, много правды. В наблюдениях его современников - Гоголя, Пушкина, Аксакова - много созвучного Чаадаеву:
Так, Н.В. Гоголь считал, что велико незнание России посреди России. Все живет в иностранных журналах, а не в земле своей (ср. современные гламурноглянцевые отечественные журналы - стереотипные копии гламурных же европейских и американских). Город не знает города, человек - человека; живущие только за одной стеной, кажется как бы живущие за морями.
По мнению А.С. Пушкина, некоторые люди не заботятся ни о славе, ни о бедствиях отечества, его историю знают только со времен кн. Потемкина, имеют некоторое понятие о статистике только той губернии, в которой находятся их поместья, со всем тем почитают себя патриотами, потому что любят ботвинью (суп из свекольной ботвы; зелени) и что дети их бегают в красной рубашке.
К.С. Аксаков писал, что мода царствует у нас, ибо полное покорствование без вопросов и критики явлениям, вне нас возникающим, есть мода. Мода в одежде, в языке. В самих негодованиях, в наших восторгах.
Вместе с тем и проницательнейший Пушкин, и адепт прогресса Белинский выступили, в числе прочих, оппонентами Чаадаева:
Пушкин, действительно, считал, что долго Россия оставалась чуждою Европе; что, приняв свет христианства от Византии, она не участвовала ни в политических переворотах, ни в умственной деятельности римско-католического мира; что великая эпоха Возрождения не имела на нее никакого влияния; что рыцарство не одушевило предков наших чистыми восторгами, и благодетельное потрясение, произведенное крестовыми походами, не отдавалось в краях оцепеневшего севера. Но, вместе с тем, и России определено было высокое предназначение. Ее необозримые равнины поглотили силу монголов и остановили их нашествие на самом краю Европы; варвары не осмелились оставить у себя в тылу порабощенную Русь и возвратились на степи своего востока. Образующееся просвещение было спасено растерзанной и издыхающей Россией... «но есть у нас свой язык; смелее! - обычаи, история, песни, сказки - и проч.».
По мнению В.Г. Белинского, нам, русским, нечего сомневаться в нашем политическом государственном значении: из всех славянских племен только мы сложились в крепкое и могучее государство и как до Петра Великого, так и после него, до настоящей минуты, выдержали с честью ни одно суровое испытание судьбы, не раз были на краю гибели и всегда успевали спасаться от нее и потом являться в новой и большей силе и крепости. В народе, чуждом внутреннего развития, не может быть этой крепости, этой силы. Да, в нас есть национальная жизнь, мы призваны сказать миру свое слово, свою мысль... Как бы ни были велики внешнее благоденствие и внешняя сила какого-нибудь общества, но если в нем торговля, промышленность, пароходство, железные дороги и вообще все материальные движущие силы составляют первоначальные, главные и прямые, а не вспомогательные только средства к просвещению и образованию, то едва ли можно позавидовать такому обществу.
По прошествии восьми лет, где был и домашний арест (высочайшим соизволением философ, как известно, был объявлен сумасшедшим), и непонимание близких, и негодование «правых» и «левых», и годы раздумий... В последствии Чаадаев сумел сформулировать иное, почти мистическое, понимание высокой исторической предназначенности России. Таким образом, е начале еще позапрошлого века русский мыслитель сформулировал почти на 300 лет вперед главное историко-культурное противоречие России Нового времени: проблему выбора модели исторического развития между Востоком и Западом - национальной («московской») самобытностью и традиционностью и европей-
ской («петербургской») динамичностью и универсальностью. Проблема эта, увы, не решена и по сей день.
КОНТРОЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ
- 1. Как оценивал П.Я. Чаадаев соотношение России и Европы в исторической ретроспективе?
- 2. Какую роль отводит русский мыслитель католической и православной церквям в становлении европейской и русской государственности и культуры?
- 3. В чем смысл «полемики» Чаадаева с Пушкиным, Гоголем и Белинским?
Рекомендуемая литература: [3, 8, 9, 12, 16, 31].
- [1] Чаадаев П.Я. Цена веков. М.: Молодая гвардия, 1991. 256 с.
