Современная картина мира

В этой главе мы попытаемся рассмотреть несколько, на наш взгляд взаимосвязанных проблем, с которыми имеет дело нынешняя наука. В этом отношении с нами можно и нужно спорить. Тем не менее, мы решили поступить именно так. Но, прежде чем начать, как и в предыдущих главах, нам надо сделать несколько предварительных и уточняющих дальнейшие рассуждения замечаний.

Первое. Автор этих строк живет и работает в России, а потому вся его критика касается по преимуществу, хотя и не исключительно здешних реалий и порядков. С одной стороны, может показаться, что это является помехой для того, о чем речь пойдет ниже, особенно в плане полноты и обоснованности доводов. Но это не совсем так. Наука сегодня везде функционирует приблизительно одинаково, вне зависимости от своего месторасположения, благодаря чему она, собственно, и является собой.

С другой стороны, разумеется, не стоит преувеличивать сходство. Поэтому мы будем обращаться не только к известному нам по личному опыту, но и к тем случаям и ситуациям, которые характерны больше для других стран. Это позволит нам, по мере наших сил и способностей, охватить максимально широкий круг лиц и организаций, занимающихся сегодня тем, что и называется наукой.

Второе. Мы не призываем к революции, но и не желаем, чтобы все осталось, как есть. Наивно было бы полагать, будто в нынешних условиях нет ничего положительного. Рубить с плеча - плохая затея. Тем не менее, существуют серьезные недостатки и изъяны в том, как нынче устроен труд ученых. И почему-то замечая одни из них, наши коллеги не видят в упор другие, либо же не желают иметь с ними дело. На наш взгляд, это, по крайней мере, не порядочно. Незнание и бездействие равно порицаемы в данном отношении. Первое - за занятие чужого места. Второе - за трусость. Увы, но приходится прибегать именно к таким словам.

Понятно, что всякая система кому-то выгодна. Проблема, однако, состоит в том, что наука претендует на безличное и беспристрастное постижение мира, так же как врачи - на излечение своих пациентов. Но представьте себе, что бы было, если действенные способы обращения с больными помещались бы в какие-то парадигмы. Здоровье - это самоцель, ровно, как и истина.

Третье. Мы не обращаемся к кому-либо конкретно. Поступать так подло и некрасиво, но, кроме того, и незачем. Мы призываем к широкой дискуссии, в процессе которой мы можем оказаться неправы или наши выводы будут верны лишь отчасти. Пусть так. В любом случае сегодня очень многие понимают, что проблему уже нельзя излечить старыми методами, необходимо что-то более кардинальное и действенное.

Мир стремительно меняется на наших глазах, а воз науки и ныне там. И, к сожалению, за это ответственны все мы, а не кто-то один, особо распущенный или же порочный, или - вставьте то, что вам больше нравится. Нам всем необходимо понять, что, если мы сами ничего не сделаем, то вообще никто ничего не совершит. Ждать же смерти подобно, потому что даже промедление не в наших интересах. Как бы то ни было, но эта книга адресована всем и каждому.

И последнее, хотя, наверное, и избыточное. Если уж ученые считают себя эдакими непредвзятыми эталонами рассудительности и трезвого разума, то им не о чем беспокоиться. Их чувства, если они у них, естественно, имеются, не будут задеты, ни прямо, ни опосредованно. Перед остальными, более эмоциональными нашими коллегами мы заранее извиняемся за возможные оскорбления в их адрес.

На самом деле мы никого и ни в чем обвинять не собираемся и, уж тем более, использовать брань и ругань. Однако крайне странно видеть людей, с пеной у рта пытающихся доказать то, что снег черный, тогда как все свидетельства - каким бы ни было их качество - говорят об обратном. Это и нечестно, и глупо, причем в отношении и себя, и окружающих.

На себя порой стоит посмотреть со стороны или хотя бы взглянуть в отражение в зеркале. Собственно говоря, именно это мы тут и попытаемся сделать. Насколько хорошо у нас получится, решать, как, впрочем, и всегда, только читателю. От себя бы мы хотели добавить, что все нижеследующее, как, собственно, и предыдущее, относится к нам в той же степени, что и ко всем остальным.

Картина мира того или иного человека, а также целых сообществ и эпох определяется многими факторами. Назвать их все у нас никак не получится, сколько бы усилий мы к тому ни приложили. Поэтому мы опишем некоторые из них выборочно. Критерием отбора, с одной стороны, было обычное желание, т.е. столь порицаемая в науке субъективность. С другой стороны, как нам представляется, есть огромный смысл в том, чтобы обратить внимание именно на данные условия, в которых, вообще говоря, и создается современное знание.

Никто, надеемся, не станет спорить с тем, что наука сегодня играет поистине колоссальную роль как в повседневной жизни любого индивида и социума, так и в более широком значении - в качестве определяющего фактора развития человеческой цивилизации. Н на данный момент это утверждение верно в отношении почти каждого обитателя нашей планеты, за некоторыми - не обязательно, кстати, печальными - исключениями. Вследствие такого охвата мы оставим последние в стороне, тем не менее, постоянно держа их в голове.

Но что есть современная наука? Какие отличительные особенности делают ее тем, что мы в реальности и наблюдаем? И действительно ли ученые выступают в роли спасителей человечества, эдакими рыцарями в сияющих доспехах, с чистыми помыслами и безгрешною душой?

В качестве первого фактора, определяющего и картину мира, и функционирование науки, мы рассмотрим институциональное устройство последней. То, как работает система - а она именно таковой и является, - крайне важно в свете конечных, да и промежуточных результатов ее деятельности. Помимо прочего, modus vivendi любого организма многое говорит о том, что он собой представляет, а, значит, позволяет понять, с кем или с чем именно мы имеем дело.

Наверное, нынче всем известно, что сегодня наука делается в рамках больших, иногда просто гигантских учреждений. Существуют институты, университеты, академии и прочие организации, призванные и направленные, как предполагается, на получение, хранение и трансляцию знаний о мире, но, увы, обычно не о себе самих. Это настоящие монстры по сравнению с любым предшествовавшим им научным сообществом. Выражаясь кратко, сегодня ученых как никогда много, и они объединены в особые структуры, которые и делают их труд возможным, а также более легким. Впрочем, последнее утверждение не совсем корректно, по крайней мере, не всегда и не во всех ситуациях.

Выше мы неоднократно употребляли словосочетание «научное сообщество», но что оно означает в действительности? Наверняка есть энциклопедические, а равно и какие-либо иные статьи и материалы по данному вопросу, но нам они совершенно не интересны. Гораздо важнее понять, что собой представляют эти люди в своей совокупности, а также по отдельности.

Начнем с того, что помимо собственно ученых в каждом научном учреждении сегодня работает большое число тех, кто к постижению реальности имеет весьма опосредованное, а то и вовсе никакого отношения. Это технички, секретари, завхозы, охранники, нередко бухгалтеры, специалисты отдела кадров, начальники разных мастей - хотя они не обязательно чужды поиску истины - менеджеры и другой вспомогательный или мешающий нормальному функционированию организации персонал. Кроме них надо отметить ассистентов, аспирантов, лаборантов и других, пока еще полувовлеченных в процесс создания знания индивидов.

Все эти люди часто знакомы друг с другом или, по крайней мере, их жизни так или иначе связаны между собой вследствие обычной человеческой близости. В общем, вполне банальная история. И, тем не менее, это не совсем так. Упомянутый выше штат сотрудников не просто оказывает некоторое воздействие на самих ученых, но и трансформирует их работу в довольно серьезном ключе. Чтобы осознать это, давайте перенесемся во времени назад.

Очевидно, что в Древней Греции, откуда все и началось, никаких уборщиц или, скажем, отделов кадров попросту не было. Занятие наукой - тогда еще только философствование - предполагало только одно, а именно добровольно принятое решение посвятить себя поиску истины. Все. Говорить о каких-то титулах, званиях - о чем речь пойдет ниже, вспомогательном персонале бессмысленно, потому что все это появилось значительно позже.

То же самое, в целом, можно сказать и в отношении последователей греков вплоть до - в разных странах, разумеется, не в одно и то же время - начала девятнадцатого века. Массово же нынешнее положение вещей было достигнуто после Второй мировой войны, когда весь мир, за исключением Запада, потому что он уже все это приобрел, скопировал атлантическую, как мы ее здесь называем, систему добычи знаний.

Естественно, это не означает, что до сих пор наука делалась исключительно одиночками или небольшими коллективами любителей. Университеты появились сравнительно давно, так что ученые или те, кто претендовал на данное звание, могли, в принципе, влиться в ряды их студентов, а после и преподавателей для того, чтобы заняться любимым делом. Впрочем, для большинства данный выбор не был актуальным.

Никто не усомнится в том, что все эти люди, которые позволяют сегодняшним крупным организациям нормально и безболезненно функционировать, не только желательны в стенах последних, но и строго необходимы. В конце концов, кто будет мыть полы, начислять зарплату или охранять помещения от недобросовестных и асоциальных граждан? Однако вместе со своей полезной работой, они привносят в мир науки и нечто - не обязательно, отметим, вредное - дополнительное. В чем это выражается?

Повторим еще раз, что эти люди не являются учеными. Они не разделяют ни принципов, ни подходов, ни позиций последних, а представляют собой совершенно обычных обывателей, которые всего лишь зарабатывают себе на хлеб насущный, и так уж вышло, что в гуще научного сообщества. Мы не говорим о том, что данное обстоятельство пагубно или приносит какой-то урон, но наверняка искажает и атмосферу, и конечные результаты.

Как предполагается, занятие наукой требует определенной степени отрешенности от проблем внешнего по отношению к ней мира. Ученые сегодня, по крайней мере, некоторыми воспринимаются в качестве своего рода монахов. Выше мы писали о схожести кельи и лаборатории, но то же самое верно и в связи с общим стилем и способом жизни. Коротко говоря, нынешние специалисты требуют покоя или, по крайней мере, отсутствия излишних раздражителей для того, чтобы всецело и безапелляционно посвятить себя задаче постижения действительности.

Понятно, что это несколько утрированное представление. В реальности ни одни ученый не в состоянии быть совершенным отшельником. Помимо логической несостоятельности подобного взгляда - как можно изучать мир и быть вне его? - он ущербен и в другом отношении. Нас всех окружают обыватели. И с этим ничего нельзя поделать. В конечном счете, мы все должны есть, спать, пить и во что-то одеваться, а для этого необходимы посторонние науке люди.

Кроме того, весь этот обслуживающий персонал не особо-то и интересуется тем, что происходит в учреждениях, где он работает. Эти люди просто выполняют возложенные на них обязанности, за что и получают свою зарплату. И, в общем и целом, как предполагается, не сильно вмешиваются в генеральный для ученых процесс. Но так ли это на самом деле? Разумеется, не совсем.

Подчеркнем особо, мы не заявляем о том, что все эти люди лишние или что они не нужны. Наука в любом случае существует не в изолированном пространстве чистого познания, но в гуще событий, и не испытывать на себе их воздействия она даже потенциально не способна. Но также необходимо понимать, что этот персонал приносит с собой то, что некоторым образом сказывается на всем процессе. Но как именно?

Выразим это так. Как сама динамика научной деятельности, так и ее плоды были бы другими, если бы не присутствие данного чуждого принятому в этой среде способу познания элемента. Мы, конечно, не знаем, что бы мы получили в итоге его изъятия, но совершенно точно, что нечто - пусть и не с необходимостью абсолютно противоположное - отличающееся от актуально имеющегося.

Ученые не в состоянии не замечать этих людей рядом с собой, потому что последние непременно возникают в поле их зрения от случая к случаю, и это не может не сказываться на том, что они делают. Вспомните об антропном принципе. Мы такие, какие мы есть вследствие того, что прошли определенный путь. Но такая же зависимость от маршрута действительна и в отношении науки, как об этом писалось выше. Вообще говоря, присутствие кого бы то ни было влияет и на процесс, и на его результаты.

То, что отличает обслуживающий персонал научных учреждений от всех прочих людей, с которыми ученые, так или иначе, имеют дело, это частота встреч с ними. Мы все люди, что обязательно означает, что мы не в силах тотально абстрагироваться от своего внешнего окружения, а это, в свою очередь, ведет к необходимости признания большего воздействия данного элемента на динамику познания по сравнению со всеми остальными, обычно случайными столкновениями.

Более того, не стоит забывать о том, что эти люди обозначаются термином «обслуживающий персонал», и сами они прекрасно осведомлены об этом своем названии. Как бы кто ни старался, но не увидеть нечто подчиненное, что-то низшее, даже второсортное в этом ярлыке нельзя. Все это там есть, и, между прочим, многие ученые этим нередко пользуются.

Впрочем, каким бы ни было отношение основных сотрудников к, назовем это так, дополнительным или вспомогательным, важно само по себе подобное деление. По большому счету оно создает несколько странную иерархию, где одни получают положение выше, а другие - ниже, и все отлично знают об этом.

В американских фильмах в самом конце обязательно присутствуют титры, в которых указывают имена всех тех, кто принимал участие в создании данной киноленты. Но давайте спросим себя, а кого нужно включать в этот список? Скажем, надо ли упомянуть уборщицу, которая подметала съемочную площадку? Или сына режиссера, который приготовил папе завтрак и тем самым создал у того хорошее настроение, вследствие чего отдельные сцены оказались настоящими шедеврами? Или электрика, который еще до начала процесса починил проводку, что позволило закончить работу в срок? Или всех остальных, которые, так или иначе, поспособствовали успеху картины?

Можно, конечно, дойти до маразма и перечислить каждое живое создание на планете и все случайные встречи, которые привели нас туда, где мы и находимся. И тогда мы поздравляем вас, а также самих себя с тем, что мы все - в той или иной степени - помогли абсолютно всем кассовым, великолепным и чудесным, а равно и провальным, ужасным и отратительным фильмам стать такими. Вполне вероятно, простым фактом отсутствия на съемках мы позволили им состояться! Впрочем, не будем перегибать палку и вернемся к обслуживающему персоналу в научных организациях.

Соседство профанного и возвышенного в современной ученой среде есть неотъемлемый ее атрибут, почти повсеместно принятое общее правило. Если в прошлом наука была относительно свободна от вмешательства со стороны, то теперь это попросту невозможно. Все эти люди необходимы для того, чтобы двигаться вперед. Но одновременно с этим, самим фактом своего присутствия, они также и искажают общую картину тем, что являются обитателями.

Кому-то, наверное, льстит то, что, будучи ученым, т.е. кем-то уважаемым и чтимым в социуме, хотя в последнее время в меньших по сравнению с прошлым масштабах, он или она всегда в состоянии посмотреть на эти «низы» или «челядь», которые «трутся» тут же, рядом с ним или с ней, и насладиться собственным превосходством. Нам эти чувства чужды. Но в любом случае наличие неспециалистов рядом с профессионалами - об этом ниже - не есть самое замечательное, что способствует процессу познания мира. Впрочем, иного, все равно, и не дано. Тем не менее, это необходимо иметь в виду, когда мы говорим о достижениях современной науки. Они таковы, потому что вспомогательный персонал все-таки есть. И они были бы другими - не факт, что лучше - в его отсутствии.

Разумеется, данное обстоятельство не стоит особо преувеличивать. То, что кто-то помыл пол, по которому вы ходите, ничего не меняет ни в вашем отношении к миру, ни в каком-то еще важном аспекте вашего внутреннего самочувствия, по крайней мере, в такой степени, чтобы вы это заметили. Исключая, естественно, совершенно удивительные и крайне редкие ситуации. Но и совершенно игнорировать чистоту также нельзя. Гораздо приятнее, когда она есть.

Впрочем, давайте теперь обратимся к более серьезным раздражителям, которыми, к сожалению, полна современная наука. Раз мы заговорили о том, что она сегодня делается в рамках крупных организаций и учреждений, то стоит внимательнее к ним присмотреться. Итак, что это означает для самих ученых и какие факторы приводят к реально существующему положению вещей?

Во-первых, это иерархия. Не та, что касается разделения вспомогательного персонала и основного состава системы, но та, что ответственна за отношения между руководством и подчиненными. Увы, но начальники есть и в науке, и, по всей видимости, никуда от них деться по крайней мере в обозримом будущем не получится.

В действительности, конечно, не все так плохо. Существует масса систем, которые основаны именно на принципе господства-подчинения, и их нормальное и эффективное функционирование на деле доказывает, что такие организации тоже нужны, а, кроме того, только они и справляются с возложенными на них задачами. Но так ли это в случае структурирования работы ученого?

В некоторой степени, безусловно. Как отмечают многие представители научного сообщества, нередко для познания необходимы совершенно рутинные операции, которые нужно выполнять день за днем, для чего требуется управление самим этим процессом, а, значит, и такие люди, которые бы принимали решения. Помимо прочего, в ходе самого постижения реальности почти непременно проявляют себя более чем тривиальные нужды, удовлетворение которых занимает и время, и внимание, предназначавшиеся основной для любого ученого деятельности. Коротко говоря, есть такие вещи, которые отвлекают от главного, заставляя заниматься второстепенным.

Например, всегда существует необходимость в расходных материалах, потому что они имеют гнусное свойство постоянно заканчиваться. Или нужно обеспечивать процесс жилищно-коммунальными услугами. Или, в конце концов, прибираться в помещениях. По понятным причинам сами ученые этим заниматься не то чтобы не хотят, хотя и это соображение играет существенную роль, но попросту не могут. Времени, как известно, на все не хватит, поэтому лучше сосредоточиться на важном, а прочее оставить другим. И в этом смысле науке надо иметь собственных администраторов. Однако этим, по большому счету, все и ограничивается.

Проблема всякой системы - особенно в том случае, если она достигает определенных размеров, а значит, и степени ригидности и неповоротливости - состоит в том, что, помимо основных целей, ради достижения которых она, вообще говоря, и создавалась, у нее со временем появляются другие, внутренние, никак или почти с главным предназначением не связанные. Увы, но приходится констатировать тот факт, что современная наука превратилась в своеобразного монстра, и многое из того, на что она была заточена изначально, несколько потеряло в актуальности, но, специально отметим это только для тех, кто озабочен несколько иными соображениями по сравнению с теми, что движут учеными.

Это очень сильно напоминает ситуацию с правительством какой бы то ни было страны, по крайней мере, в тех случаях, когда оно перестает заниматься своими непосредственными обязанностями. Сегодняшние бюрократические организации, как известно, намного превышают как по своим масштабам, так и по степени вовлеченности в жизнь общества всех своих предшественников. С одной стороны, это отчасти оправдано тем обстоятельством, что и сама реальность и сложность процессов, которые нынешние системы призваны регулировать, гораздо больше и комплекснее тех, что наблюдались в прошлом. Сегодня мир населяют более семи миллиардов человек, и по понятным причинам управлять ими труднее, чем тем же миллиардом.

С другой стороны, зарегулированность стала настолько высокой, что не поддается никакому здравому смыслу. Чиновники всех мастей и рангов - это тоже люди, которые имеют корыстные и личные интересы, не всегда совпадающие с теми, что предполагают их должностные обязанности. Отсюда берут свое начало всевозможные искажения и перегибы, потому что бюрократы обладают реальной властью и, значит, способны использовать ее ради достижения собственных целей.

Помимо прочего, нельзя забывать о том, что, неэффективность системы растет с ее размером. В любом случае современные системы - и не только научные - сталкиваются с одной и той же проблемой, описанной выше. Но какие особенные интересы имеют все эти гигантские организации?

Всякая структура имеет тенденцию самовоспроизводить себя, прибегая к тем средствам, которые помогут ей в этом. Последние не обязательно приносят благо самим системам, точнее их предназначению и очень часто могут быть пагубны и даже вредны. Например, уже упоминавшаяся проблема «первого профессора» склонна сохранять себя во времени, несмотря на то, что порой губительна и вряд ли хоть чем-то оправданна.

Управление всем сверху всегда вынуждено иметь дело с непрозрачностью и неподконтрольностью. Организация воссоздает себя всякий раз наново, пользуясь именно этим своим качеством. Потому что как можно оценить деятельность того или иного чиновника, если он единственный, кто знает, что он, собственно говоря, делает? И это касается всех уровней и слоев менеджеров. Конечно, самый главный босс потенциально способен добыть интересующие его сведения, но они почти неизбежно будут испорчены в процессе передачи из-за того, что есть люди в самой системе, которые зависят от того, какой она является.

Разумеется, не все начальники, а равно и их подчиненные таковы. Однако человек, по большому счету, представляет собой весьма ленивое и жадное существо, желающее ничего не делать, но зато все получать. Дайте ему реальную власть - и вы сразу увидите его самые подлые и низкие черты, как это прекрасно демонстрирует синдром вахтера. В этом смысле бюрократы - к сожалению, далеко не исключение. Но что же в таком случае происходит в науке?

Обеспечение всем необходимым ученых - задача, безусловно, благородная, иначе бы этим занимались они сами. Однако по прошествии времени и с увеличением масштабов деятельности тех, кто этим занимается, складывается хоть и любопытная, но крайне обычная ситуация. Грубо говоря, хвост начинает манипулировать собакой. Большинство людей наивно полагают, что люди науки получают то, что им нужно, без каких бы то ни было усилий, но, увы, они тоже имеют дело со всем тем канцелярским произволом, который столь характерен для любой крупной организации.

Тонны бумаги и мегавольты электричества буквально прожигаются впустую только затем, чтобы продолжать работать. И ладно бы все ограничивалось служебными записками и электронными сообщениями. Реальность намного более дика и удручающа. На самом деле, по признанию одного американского ученого, если бы не помощники, он бы занимался исключительно тем, что имел дело с бюрократической структурой той организации, где он состоит в штате. И это есть жестокая действительность почти всей современной науки. В крайних случаях ее попросту нет, и она заменяется собственной карикатурой - изображением занятости. Потемкинские деревни, увы, мировое явление, не локализованное где-то конкретно.

В целом, мы наблюдаем вполне обыденную для современного мира ситуацию паразитизма. Но в том-то и дело, что это не симбиоз, при котором все получают какие-то выгоды от сотрудничества, а самая настоящая эксплуатация в ущерб хозяину, кем бы тот ни был. Иногда создается впечатление, что это не чиновники работают на благо ученых, а ровно наоборот.

Конечно, нас можно упрекнуть в том, что наукой, по большей части, управляют ее же представители. И это действительно так. Но верно также и то, что, попадая на Олимп, люди нередко забывают о том, откуда они пришли. В этой связи крайне показательна повесть В.О. Пелевина «Пространство Фридмана», в которой главный герой становится баб- лонавтом. Фактически - пусть и в несколько юмористической и одновременно грустной форме - данное произведение показывает, что богачи живут в каком-то ином измерении, которое можно понять, только обладая огромным количеством наличности. При ее утрате или изначальном отсутствии ничего не получается.

Как бы ни было горько признавать, но административная работа несовместима с научной деятельностью, что бы и кто бы ни пытался доказать обратное. Быть чиновником - это одно, а быть ученым - это другое. Даже на уровне разных обязанностей понятно, что объединить эти две роли в одном человеке попросту невозможно. И это не учитывая многих дополнительных обстоятельств.

Мы уже писали выше о том, что дико и неразумно измерять эффективность и востребованность деятельности ученого с помощью количественных показателей. К несчастью, иного способа для чиновника не существует. Например, автор этих строк был неприятно поражен и даже озадачен, когда его попросили составить план на следующий год с указанием не только названий статей, которые он намеревается написать, что более или менее оправдано или хотя бы понятно, но и те периодические издания, в которых его тексты появятся, и даже их номера. Странно порой видеть, как люди забывают, насколько жизнь непредсказуема и полна случайностями и неожиданностями.

Но именно так все сегодня и устроено. Ученые пишут планы, затем зачастую их не соблюдают, а в конце отчетного периода - словосочета- ние-то какое! - подводятся итоги. Не знаем, что было бы с миром, если бы все изначально - т.е. уже во времена Древней Греции - функционировало так же, как и теперь, но подозреваем, что ничего хорошего из этого бы не вышло. Впрочем, все это довольно знакомо и успело набить оскомину. Тогда что нового можно увидеть в нынешнем положении вещей?

Как и в случае со вспомогательным персоналом, для ученых бюрократическая структура, с которой они, по крайней мере, имеют дело, если и не включены как составные части, это то, что является неотъемлемым атрибутом их деятельности. Вопрос, следовательно, заключается в том, в какой степени и влияет ли вообще подобная организация на результаты их работы? Ответ на вторую половину, надеемся, очевиден, но как быть с первой?

Как и во всех прочих областях жизни, в науке имеются более и менее престижные профессии, дисциплины и темы. Так, например, сегодня в философии крайне востребованы - непонятно, правда, кем именно - исследования на темы этики. В таком случае те, кто занимаются другими проблемами, вроде как неудачники, ну, или, в крайнем случае, не очень нужные персонажи, приживалы, что ли. Данным моментом мы займемся ниже, но пока сосредоточим свое внимание на несколько ином аспекте этого обстоятельства.

Академическая среда во все большей степени становится зарегулированной. Ученые ходят на работу, отдыхают на перерыве и заканчивают ее по расписанию. Конечно, имеется солидное пространство для маневра, но, подчеркнем, оно постоянно ужимается. Само по себе, как покажется многим, это вроде бы не страшно. Но если мы вспомним о том, что наука по своей сути есть форма творчества, то становится совершенно неясно, зачем нужен подобного рода график.

Представим себе следующее. По телевидению, радио, в Интернете, газетах и журналах объявляется, что отныне, скажем, все писатели, поэты, художники и скульпторы должны строго следовать расписанию, которое для них составило соответствующее профильное министерство, а потом еще и отчитываться определенным количеством и качеством своих произведений. Не правда ли глупо и смешно? Но именно так устроена жизнь ученого. Он обязан являться на работу в кем-то, но не им самим назначенный час и покидать ее в таком же произвольном порядке. И это не может не накладывать некоторый отпечаток на то, чем он занят.

Режим - это худший враг творчества, потому что последнее связано не столько с расписанным заранее графиком, хотя, разумеется, никто не отрицает, в том числе, важность рутины в данном процессе, сколько с чем-то, не поддающимся никакому регулированию ни извне, ни снаружи. Не бывает так, чтобы поэт сказал себе или ему сообщил кто-то, что вот он сейчас напишет великую поэму в таком-то объеме и заявленного качества. Но ровно это происходит с ученым.

Поставленные в столь жесткие условия, люди науки приспосабливаются, а, как известно, последнее - это, как правило, удел и прибежище тех, кто на большее и не способен. Все эти методичность, последовательность и упорство - за исключением, наверное, третьего - ничего, в сущности, не значат, а есть лишь выражение бессилия и признания собственной ограниченности. Как может человек написать диссертацию в строго отведенное время, если она должна принести нечто новое? Неужели существует способ получения заранее известных результатов?

Увы, но как плод подобной регуляции появляется масса никчемной, серой, бессмысленной, посредственной, унылой, отвратительной, жалкой, допотопной - вот именно, до того самого события - блеклой, поверхностной, ненужной и, не побоимся этого слова, тупой литературы. И это, заметим сразу, не вина тех людей, которые все это пишут. А, учитывая тот факт, что все эти произведения нередко наполовину состоят из цитирований и ссылок, в сухом остатке у нас, как тут ни крути, банальная макулатура и ничего более.

Но ведь сами тексты есть выражение мыслей и суждений. И это означает только одно. То, что мы видим на бумаге, совпадает с тем, что есть в голове. И нам лень перечислять заново уже указанные эпитеты. В таком случае нет никакой сущностной разницы между техничкой, которая всего лишь зарабатывает себе на хлеб мойкой полов, и горе-ученым, который делает то же самое, но только написанием статей и прочего хлама. Правда стоит признать, что первая хотя бы честна, а второй мнит себя светочем истины в этом унылом и Богом забытом мире.

Естественно, не все люди науки таковы. Мало кто - и мы в последнюю очередь - станет спорить с тем, что среди ученых встречаются самые настоящие титаны мысли. Но мы говорим о совершенно другом. То, что процесс постижения мира загнан в прокрустово ложе совершенно непонятных, неадекватных, бессмысленных и ничем не оправданных ограничений, неизбежно приводит к созданию всей это горы диссертаций, статей, монографий, тезисов, докладов, презентаций и прочих текстов. А, кроме того, это обязательно означает разжижение талантов посредственностями, готовыми принять все эти рамки ради вкусных плю- шечек в виде зарплаты, надежного трудоустройства и социального страхования. Да, и не забудьте, пусть и поблекший в последнее время, но все еще относительно высокий общественный статус.

В итоге мы имеем то, чем и обладаем. Разумеется, создается что-то и хорошее и даже значительное, но оно тонет в море псевдо- или, в худшем случае, ненауки, тем не менее, преподносимой как самый что ни на есть ученый труд. И самое забавное заключается в том, что все эти люди, пишущие всякую ерунду и бесконечно мусолящие то, что и так давно известно, сетуют и бранят саму систему, порождением которой они и являются, не понимая, что без нее бы они не состоялись вовсе.

Разумеется, нас самих можно спросить о том, а не представляет ли собой данный текст тот же тип макулатуры, что и все прочие. Судить, на самом деле, не нам. Но в свою защиту хотим сказать, что мысли, высказываемые здесь, мы больше почти нигде не встречали, а, кроме того, мы сильно рискуем, пытаясь донести их до широкой общественности. Как бы то ни было, но ровно такая же ситуация сложилась почти повсеместно, и, увы, в том числе, по всему спектру художественного творчества. Как результат - самый настоящий поток из низкопробных картин, скульптур, романов, фильмов, пьес, музыки и т.д. Когда творчество становится работой, это неизбежно. Но вернемся все-таки к ученым.

Есть поговорка, говорящая о том, что нужно любить не себя в искусстве, но искусство в себе. По большому счету она отражает и положение дел в науке. Однако в реальности все обстоит ровно наоборот. Познание мира на протяжении подавляющей части истории было самоцелью. Никто не заставлял, скажем, А. фон Гумбольдта рисковать жизнью и лезть в Ориноко, чтобы поймать электрического угря. Он хотел сам узнать, как тот устроен и почему бьет током. Сегодня же - пусть и не в таком опасном ключе - людей вынуждают смиряться с системой, которая априори почти неспособна на что-либо, кроме унылых, как это нынче называется, фекалий.

Однако иерархия выражается не только в том, что над вами чуть ли не неизбежно стоит начальник и проверяет вашу посещаемость рабочего места. Существует и более скрытое насилие, которое не менее губительно, чем давление организации. То, о чем мы ведем речь, это звания и должности. Впрочем, последние мы рассматривать не станем, потому что их воздействие более или менее понятно, гораздо важнее, следовательно, внимательнее приглядеться к первым.

Так уж получилось, что за развитием цивилизации люди стали ценить разного рода погоны. Как всегда все начиналось - и предполагалось тоже - с благих пожеланий. Человек мог получить повышение по службе - вот-вот, прислуживаться тошно - только благодаря личным достижениям и успехам. Но и потерять свои звания он был в состоянии точно так же. Все это уравновешивало систему, позволяя действительно самым достойным оказываться наверху, но под постоянной угрозой свержения из-за собственной оплошности. Сегодня это уже не так.

В некоторой степени нынешнюю ситуацию выправляют современные технологии. К сожалению или к счастью, их влияние пока не столь велико, но что-то, по крайней мере, меняется. В остальном все остается на своих местах, причем зачастую в буквальном смысле, а именно - люди, получившие погоны, навеки приобретают привилегию ими пользоваться.

Мы прекрасно понимаем, что то, что последует, очень знакомо. Иконоборчество и подрыв авторитетов практиковались во все времена. Но в том-то и дело. Обычно исход этого предприятия, если, разумеется, он оказывался удачным, вел к прогрессу, а вовсе не к регрессу. Помимо прочего, подобные попытки предотвращали столь предсказуемую стагнацию и баламутили воду с тем, чтобы произвести научную революцию, ну, или хотя бы попытаться это совершить. Опять же, мы отдаем себе отчет в том, что берем на себя слишком многое, но если не мы, то кто?

В разных странах существуют несходные системы присуждения и наименования званий. В России это достигается через ученые советы и имеет двухуровневую градацию из кандидатов и докторов. В англоязычных обществах - с помощью довольно вольной защиты своих мыслей и, соответственно, состоит только из одной ступени. Интересен случай Франции, где возможны два пути на научный олимп - либо через официальные структуры, либо через публицистическую стезю. Смысл, однако, везде один и тот же. Выполняется некая квалификационная работа, она определенным образом оценивается, а затем человек получает погоны.

Вряд ли кто-то станет спорить с необходимостью какого-то порога входа в научное сообщество. В конце концов, эти люди занимаются постижением мира, и не у каждого человека это получится на должном уровне и, главное, качества. Оставляя за скобками то, что ученые в большинстве своем почти ничего собой не представляют, все же их деятельность специфична, а потому требует каких-то испытаний. Вопрос только, каких именно?

На заднем фоне, как всегда в таких случаях, мгновенно возникает тень «первого профессора». Кто был этот человек, чем он жил, что чувствовал и что думал по поводу себя и реальности? Мы не знаем. Вообще говоря, это гипотетическая фигура, но, несмотря на свой абстрактный характер, весьма заметно довлеющая над тем, что происходит сегодня чуть ли не везде. И это странно. Но оставим это в стороне.

Взглянем на проблему шире. Представим себе, что кто-то получил звание, но что происходит дальше? На Западе есть такой обычай присуждать пожизненное профессорство особо выдающимся ученым. И вроде бы ничего плохого тут нет, простое признание прошлых заслуг. Но это не так. Неужели кто-то может гарантировать то, что он будет на протяжении всего своего пребывания на этом свете генерировать исключительно великие мысли, пусть и не ссылаясь на предшествующие свои достижения? В конце концов, есть банальное старческое слабоумие, дряхлость, да и от ошибок никто не застрахован. И, тем не менее, это все же происходит. Почему?

На Западе - а мы помним, что наука является его порождением - люди склонны очаровываться тем, каких высот достиг тот или иной человек. Эта предрасположенность только подкрепляется тем, что победа в соревновании обычно щедро оплачивается, а, кроме того, успешные индивиды всячески превозносятся за мнимые или настоящие свершения.

Но в том-то и дело, что ученый обязан доказывать собственную состоятельность именно в этом своем качестве всякий раз заново. Никто же не станет, например, считать, будто спринтеры, скажем, 70-х годов прошлого века сегодня быстрее тех, кто действительно ныне участвует в соревнованиях. Но нечто подобное как раз и имеет место в науке.

Нам могут возразить в том духе, что знания приобретаются со временем, и чем человек старше, тем больше ему известно. Выше мы уже говорили о том, что тупость одинаково распространена по всему спектру населения, не исключая и пожилых. Люди не обязательно становятся мудрее с годами, несмотря на то, что это очень распространенный миф. Кроме того, для того, чтобы усвоить что-то новое, необходимо вначале избавиться от чего-то старого - потому что наш мозг так работает. Впрочем, то, что по-настоящему важно в данном отношении, - это изначальный мыслительный потенциал, который затем либо поощряется и развивается, либо нет. Как это прекрасно показано в книге

С. Каназавы «Парадокс интеллекта» - это не книги делают кого-то умнее, а просто умные их читают. Вовсе не наоборот.

Помимо прочего, нельзя забывать и о некоторых человеческих психических наклонностях. Например, о такой, которая помогает нам отыскивать подтверждающие нашу точку зрения факты и игнорировать те, что ее опровергают. Ученые, к сожалению, слишком подвержены ей, но исход один и тот же, результаты действия этой предвзятости у них и шире, и болезненнее.

Повторим это еще раз. Умные люди не потому таковы, что они что- то узнают новое или постоянно наращивают свои мыслительные мышцы, а из-за своего врожденного интеллекта. Понятно, что без тренировок и определенного рода допинга мозг даже самого выдающегося человека потеряет и в своей остроте, и в своем объеме. Но сделать из тупицы гения в любом случае не получится. Это, между прочим, отчасти объясняет также огромное количество посредственностей в науке.

Если кто-то сумел написать квалификационную работу - она же диссертация - и ее защитить, это еще ничего не говорит об интеллекте данного индивида, но лишь о том, что он потратил довольно продолжительный отрезок своего пребывания на нашей планете на эту затею. Тем не менее, по получении звания почему-то считается, что он приобретает пожизненные гарантию, синекуру и право говорить с важным видом о том, в чем он, возможно, и не разбирается или же весьма смутно представляет, что же значат его высказывания.

Современная наука не обязательно связана с чем-то выдающимся, и большинство ученых лишь тянет лямку, без каких-либо открытий, озарений или хотя бы мизерных прорывов. Это давно стало рутиной для многих миллионов человек. Как и везде: дом-работа-дом, а по выходным в эту цепочку изредка добавляется что-то иное. И ничего такого, что бы хоть отдаленно напоминало рисуемые большинством людей картинки в своих головах, такая же обыденность, как и у всех остальных. Впрочем, мы несколько отвлеклись.

Проблема современной науки состоит в том, что она поощряет не столько конкуренцию идей, сколько соревнования людей. И если первое на словах провозглашается самой важной ее задачей и даже самоцелью, то второе главенствует в реальности. Как же, скажите на милость, попытаться урезонить убеленного сединами и увешенного орденами профессора, если у него такое высокое звание и такие огромные административные ресурсы, хотя и говорит он всякую ересь? Искусственная иерархия, непонятно для чего созданная, в конце концов, и порождает такое положение дел. И мы уже даже и не упоминаем о механизмах распределения грантов, о способах оценки того или иного исследования на новизну и актуальность - их вообще трудно отыскать, о стимулирующих выплатах, не ясно, за что, и о многом другом.

Чисто по-человечески всех этих людей понять, разумеется, несложно. Кому, спрашивается, охота всякий раз доказывать заново, что он - не верблюд, а очень даже положительный и уважаемый человек, который внес вклад, обогатил, открыл, выявил и т.д.? Но с точки зрения поиска истины это бессмысленно. Потому что она требует совершенно иного подхода, а не закрепления уже пройденного.

Во всякой системе - и наука не является в этом плане исключением - не обязательно нужно быть правым в отношении мира, но лишь в связи с внутренними распорядками. И если уж вы попали сюда, то будьте добры, слушайте умных людей - которые, повторим, умны именно в этих институциональных рамках- авось и сами чего-то достигнете. И структура начинает воспроизводить саму себя. Потому что никому не хочется мириться с тем, что время было потрачено зря, да и социальные стереотипы добавляют топлива в печку, ведь старые люди так мудры.

Есть поговорка о том, что любви покорны все возрасты. И обычно под ней понимают, что и пожилые также способны испытывать столь сильное чувство. Но, вообще-то говоря, то же самое верно и в обратном направлении. Молодежь может переживать страсть. Если же теперь мы перенесем ту же логику в науку, то почему-то она перестает работать. Откуда взялось представление о том, что новички хуже старожилов? Да, ум необходимо оттачивать и совершенствовать, но это реализуемо только тогда, когда он есть. И потом, разве знание не ценно само по себе, вне зависимости от того, кто его производит? На деле, к сожалению, ответ на последний вопрос нередко бывает отрицательным.

И снова с прискорбием мы вынуждены признать, что подобное положение вещей имманентно самой системе. И оно даже шире, чем мы описали. Потому что и среди профессоров есть своя градация, и между академиками существуют различия по рангу, и, боимся, даже у лауреатов Нобелевской премии наблюдается та же история. Т.е. конкуренция людей, а не идей.

Нас, конечно, можно упрекнуть в некоторой односторонности и предвзятости, в обычно ни к чему не ведущему восстанию против системы или в банальных лени, зависти и нежелании что-то делать. Но это не так. Автор данных строк любит науку в себе, но не наоборот. А погоны и звания - признак как раз противоположного пристрастия. Если человек действительно умен, то он непременно выслушает другого, но если он недалек, то обязательно укажет на свои плечи.

Мы не говорим о том, что первых мало, а вторых - много, хотя, может статься, это действительно так, почти наверняка так. Мы лишь хотим сказать, что система существует вовсе не потому, что постигает мир и пытается разобраться, как тот устроен, а из-за того, что соблюдается, в том числе, эта внутренняя иерархия. Люди, проведшие внутри нее времени больше и награжденные ею обильнее, оказываются наверху, те же, кто прожил в ее границах меньше и ничего пока от нее не получил, находятся на дне. Но само это деление не свидетельствует в пользу того, что старожилы умнее новичков, только о том, что такова структура. И это касается не только науки, но и вообще всех больших организаций, коими сегодня так насыщена среда обитания человека. Выражаясь кратко, нынче само место красит, а не личные достижения.

И еще одно. Понятно, что системы везде разные. В том же англоязычном мире иерархии площе и проще. Существует один уровень, по достижении которого вы, в сущности, останавливаетесь и больше никуда не движетесь. В России ситуация сложнее, потому что стадий созревания больше. Но и там, и тут неизбежно возникает один и тот же вопрос - что делать после того, как самое лакомое уже получено? Или, выражаясь иначе, чем заняты нобелевские лауреаты - возьмем самое высокое достижение в мире современной науки?

Разумеется, все попадают в нирвану в разное время. Кто-то может так и не достичь желаемой цели, а другие, напротив, уже в молодости получают заслуженные или нет погоны. Как бы то ни было, но интересен именно второй вариант. Что мы можем сказать по поводу данных людей? Это отсылает нас к вопросу о любви к науке. Если человек действительно хочет постичь мир - это одно, если он всего лишь представляет собой идеального ученого - это совершенно другое. В гаком случае первому, по большому счету, звания особо и не нужны - за исключением какого-то минимума средств для жизни, а последнему интересны только должности и связанные с ними печеньки.

И последнее, что относится к проблеме иерархии. Выше мы уже затронули данную тему, но лишь вскользь, теперь настало время рассмотреть ее внимательнее. Напомним, это ранжирование дисциплин и вопросов, которые те изучают, а также изданий, конференций и вообще любых мест, где высказываются мнения и суждения, по степени или мере их престижности.

Давайте определимся сразу - в науке не бывает важного и второстепенного. Есть либо то, что верно описывает реальность, либо то, что делает это ошибочно. Все. Ничего к этому добавить нельзя, да и незачем. Мир вокруг нас слишком многообразен и разносторонен, поэтому любые, подчеркнем это, находки и открытия, какими бы незначительными они ни казались, по поводу того, как он устроен, одинаково ценны и необходимы.

Понятно, что существуют исследования, которые вызывают в людях повышенный интерес. Только представьте себе. Найдено лекарство от рака! Выяснена истинная причина гибели Титаника! Мозг научили регенерироваться! Естественно, это не может не привлечь внимание обывателей, но в том-то и дело. Ученые судят, ну, или, по крайней мере, должны оценивать те или иные достижения как своих коллег, так и свои собственные по одному единственному критерию - соответствия, что бы под ним ни понималось, действительности. Однако практика, как всегда, показывает, что это не совсем так.

Автор этих строк принадлежит к не очень популярной ныне науке - философии. Более того, он занимается вопросами общества и человека, которые даже внутри самой этой дисциплины ценятся не слишком высоко. Как следствие - отсутствие грантов или каких бы то ни было других поощрений. Напротив, те же исследования языка или искусственного разума куда более востребованы, а, значит, и оплачиваемы. В итоге получается весьма парадоксальная ситуация.

С одной стороны, если важен любой аспект действительности, вне зависимости от того, популярен ли он на данный момент или нет, все работы должны быть одинаково ценны и необходимы. Поэтому ученый, чувствующий в себе склонность или просто предпочитающий подобного рода исследования, должен просто к ним обратиться, с соответствующим за то вознаграждением.

С другой стороны, если мода диктует приоритетность той или иной темы и отдельных дисциплин, то в них попадает слишком много людей, и любой новичок стоит перед дилеммой - заниматься ли ему тем, к чему у него лежит сердце, но быть, по сути, нищим, или же пойти туда, где ему не нравится, но вполне оправданно в таком случае надеяться на столь щедро раздаваемые бонусы.

В действительности выбор между данными альтернативами патовый и тупиковый. Вследствие совершенно не поддающегося объяснению с помощью здравого рассудка нынешнего положения вещей получается, что мы имеем колоссальный перекос в пользу популярных тем в ущерб, разумеется, не столь рекламируемым. Люди и ресурсы перетекают туда, где жирно намазывается, а более постные сферы познания страдают и от дефицита кадров, и от нехватки благ.

И как будто этого мало, существует этот уже ставший печально известным, но почему-то никем не подвергаемым сомнениям раскол между естественнонаучным и гуманитарным крыльями в науке. Не стоит, наверное, даже и говорить, в чью сторону склоняются чаши весов. Все и так в курсе.

Увы, но сегодня все пытаются измерить в цифрах. Если вот этот проект по энергоснабжению в будущем даст денег или данный эксперимент требует дорогостоящего оборудования, то на них непременно выделят средства. А что может сказать философ о результатах своей деятельности? Что он понял, как функционирует общество? Да любой дурак прекрасно знает, что как-то так. И потом - где тут хоть какой-то выхлоп? В его голове? Что ж, пусть там и остается. И рядовой гражданин охотно следует этой логике, потому что, вообще говоря, считается - неверно, отметим сразу - что любой человек, по крайней мере, отчасти философ. И, кроме того, совершенно ни к чему поощрять словоблудие, лучше делом заниматься - aka проводить те же самые опыты.

Понятно, что быть униженным и оскорбленным всегда выгодно. Посмотрите на раны, и вы во всем убедитесь сами. Но то, что мы здесь пытаемся сказать, ни в коем случае не сводится к оскомину набившим причитаниям и литаниям о нелегкой судьбе философа. В конце концов, а когда она вообще была иной? Все, что мы тут пытаемся донести до нашего читателя, это тот факт, что сегодня ученое сообщество разделено на тех, кто занимается настоящей наукой, и тех, кто имеет дело со всякой ерундой, ну, или чем-то не очень востребованным. И все бесконечные разговоры о гуманизации познания - пустые словеса, не более того.

И это даже не все, потому что проблема глубже. Например, есть такие биологи, которые изучают птиц, по-научному - орнитологи, а есть те, что сделали предметом своего интереса человеческий головной мозг, есть же еще и спинной. А теперь вопрос - кто из них почитается выше?

Порхающие вокруг нас потомки динозавров могут вызвать в лучшем случае умиленную улыбку, но те, кто всерьез занимается их поведением и строением, вряд ли удостоятся такой чести. В свою очередь, нейрофизиологи находятся на переднем крае, а, значит, заслуживают большего.

К несчастью, это крайне распространенная, а вместе с тем порочная и почти неискоренимая логика. Знать, как ведут себя птицы и что они собой представляют, ровно также, подчеркнем это, важно и нужно, как и то, как функционирует главное человеческое богатство. Да только вот на деле все устроено иначе.

Может быть, данная проблема имеет лишь косвенное отношение к самой организации научной деятельности, но последняя, по меньшей мере, способствует ее укоренению и поддержанию. Обычный человек был бы, наверное, очень удивлен тому, как в коридорах и общих пространствах всех этих институтов, академий, университетов и прочих вузов смотрят на гуманитариев и на отщепенцев от естественных дисциплин их коллеги. Пренебрежительно, в лучшем случае - слегка надменно и свысока. Ну, что с ними поделаешь - дилетанты и дармоеды.

Связанной с этой проблемой является другая. К сожалению, современный мир целиком погрузился в мир денег и финансов. То, что не приносит прибыль, с неизбежностью понижается в статусе, а то, что ее дает, обязательно и всячески поощряется. И эти процессы ни в коей мере не миновали науку в том числе, более того - проникли в самое сердце ее способа существования.

Миру неоднократно твердили о том, что богатство человека может быть не только материальным, но и духовным, и что нет больнее общества, где господствует исключительно первое. Но жизнь вносит свои коррективы в благие пожелания, а на самом деле способствует только тому, с чего получаются большие и малые барыши. И от науки уже настоятельно требуют не просто знаний, но таких, которые легко можно было бы монетизировать, желательно с выгодой.

То, что данные тенденции искажают общую картину мира, надеемся, объяснять не надо. В конечном счете, ученые начинают заниматься не тем, что им интересно, хотя это и не обязательно так, а тем, что приносит деньги. Оставшиеся же, т.е. те, кому не очень повезло в нынешних терминах оценки успеха, вынуждены довольствоваться обитанием на задворках, причем без возможности в обозримом будущем улучшить свое положение - по любому из фронтов.

Как следствие - огромный перекос в том, что сегодня изучается и привлекает к себе повышенное внимание. В общем, все животные равны, но свиньи - уж простите нас за наш плохой французский - все-таки равнее. Впрочем, встречаются и уникальные случаи. Например, российский математик Г.Я. Перельман, отказавшийся от большого вознаграждения за свои открытия. Увы, но подобные люди крайне редки, и они мало что меняют в общей картине. Впрочем, такой аскетизм тоже до добра не доводит.

Мы не хотим этим сказать, что отдельные темы вообще не разрабатываются или же изучаются не в должной мере. В конце концов, за исключением отдельных областей, ученым можно быть, пребывая и в нищете. Конечно, это не делает чести обществу, в котором это является реальностью и даже повседневностью, но потенциально ничего плохого не происходит даже и в таком отвратительном со всех точек зрения случае. Тем не менее, искажение имеет место быть, и отрицать его наличие сложно.

Впрочем, довольно об этом. Иерархией проблемы современной науки не ограничиваются. Есть и другой фактор, который вносит серьезные коррективы в то, как и чем занимаются ученые. Поэтому, во- вторых, это требования, предъявляемые тем, кто хочет стать или сохранить свое членство в данном сообществе. Выше мы уже касались некоторых из них, теперь настало время рассмотреть их более абстрактно.

Вообще говоря, пребывание в любом, подчеркнем это, коллективе требует соблюдения ряда правил и норм. В противном случае никакой бы группы не было вовсе. Научный мир - такая же организация, как и все прочие, что с неизбежностью означает присутствие в его недрах совершенно иррациональных - с точки зрения самих ученых - требований, которые делают постижение реальности совершенно не тем, что подразумевается под этим словосочетанием. У нас нет ни времени, ни места для того, чтобы привести их все. Поэтому мы обратимся только к некоторым из них, а затем просто подведем промежуточный итог.

Как известно, правила ни плохи и ни хороши - они просто необходимы для того, чтобы система, их породившая и на них основывающаяся, продолжала свое нормальное - хотя тут как посмотреть - функционирование. Например, тот факт, что данный текст пишется по-русски, сам по себе еще ничего не значит, потому что он мог создаваться и на другом языке, может быть, правда, с некоторыми потерями.

Мы все приходим в уже готовый мир, многие черты и свойства которого нас, вполне вероятно, либо не устраивают вовсе, либо отчасти. Если кому-то что-то не нравится, предполагается, что это его или ее личные проблемы, а то и простое отклонение от общепринятого. Однако на самом деле обычно ничего подобного не происходит. Мы воспринимаем реальность через призму того, что нам внушают в ходе социализации и вообще на протяжении всей жизни, поэтому недовольство имеет место быть редко, если возникает в принципе.

Наука также работает по определенным законам. И вот здесь нам необходимо предостеречь нашего читателя от того, чтобы не спутать нашу предыдущую критику с тем, что последует ниже. То, о чем мы ведем речь, в действительности ничего не говорит в пользу того, что правила, принятые среди ученых, сами по себе положительны. Напротив, мы считаем, что, по крайней мере, некоторые из них не просто плохи, но даже вредны и пагубны, а, значит, требуют тщательного и должного пересмотра.

Как было неоднократно отмечено выше, наука сегодня - это система со своим собственным способом функционирования, не обязательно привязанным к главной ее цели. Например, и это будет нашей первой иллюстрацией, ученые должны посещать различного рода конференции для того, чтобы, как считается, делиться своими достижениями с коллегами, а также ради критики с их стороны.

На самом деле трудно поспорить со значимостью и необходимостью данного требования. И, тем не менее, мы попытаемся. Начнем с того, что далеко не все встречи равноценны по своему качеству. В некоторой степени это разрешается развитием современных электронных и информационных технологий, но все же не снимает проблему окончательно. Выражаясь грубо, на одни собрания лучше не ходить совсем, потому что ничего интересного и важного вы на них, все равно, не узнаете.

Отсюда возникает резонный вопрос о критерии. По какому принципу мы должны выбирать между различными съездами и сессиями, и не будет ли он сам проблематичен? На самом деле, конечно, никакого «золотого» правила нет. Однако, как мы отмечали выше, существуют соображения престижности. Если мы оставим за скобками извне навязанную дифференциацию, то в сухом остатке получим более и менее ценные - для самого ученого, разумеется - конференции.

Мирового уровня наука делается везде - и это не подлежит никакому сомнению, однако к одним источникам прислушиваются внимательнее, чем к другим. Скажем, какой-нибудь регионального уровня съезд априори неинтересен всем, зачастую даже и самим участникам. Его результаты, скорее всего, не получат широкого резонанса, даже если они того и вполне оправданно заслуживают, потому что для последнего необходимо имя и статус, т.е. те же самые погоны, но принадлежащие уже самому учреждению.

Конференций каждый год проводится огромное количество. Но происходит это не потому, что всем их посетителям - неважно, виртуальным или реальным - есть что сказать, а потому, что так надо. Читателю, не знакомому с тем, как там обстоят дела, мы настоятельно рекомендуем воздержаться от участия в них. Как правило, это крайне скучные и серые по своему основному посылу встречи, где почти решительно ничего не происходит, а если и случается, то не заслуживает и упоминания.

Помимо прочего, это крайне ритуализированные действа. Существует регламент, перерывы, секции, посвященные отдельным вопросам, кофе-брейки и, как это называется в России, разное. Докладчики читают свои речи по бумажкам, присутствующие нередко дремлют, а то и откровенно скучают, дожидаясь своей очереди. Однако и после получения слова и подачи своего материала почти нет никакой возможности уйти - уважение к коллегам обязывает остаться до конца.

Естественно, бывают и острые дискуссии, и жаркая полемика, и чуть ли не драки, но, как должно быть понятно, для присутствующих эта встреча - именно ритуал, ценный не тем, что там случается, а тем, что он проводится в принципе, а также, разумеется, следующими затем сборниками. Т.е., по сути, никакой пользы эти сборища, увы, не несут, и единственным их плюсом является сам факт их наличия. Попасть на что-то по-настоящему интересное крайне проблематично из-за множественности самих мероприятий, следуя обычному и вездесущему закону среднего распределения.

Донести результаты своих исследований до кого бы то ни было, вообще говоря, можно разными способами. Так, есть частные разговоры, переписка, публикация своих достижений без того, чтобы их слушали участники конференций и симпозиумов, в конце концов, писание в стол. Ценность же собрания определяется статусом самой этой акции, который задается не изнутри - т.е. не тем, что именно там произойдет - а снаружи, читай названием. Между прочим, то же самое касается и уже описанных альтернативных вариантов. В общем и целом, это крайне распространенное явление, которое снова отсылает нас к соображениям престижности и популярности.

Это подводит нас к тому, чтобы задаться следующим вопросом. А должен ли ученый говорить о том, что он делает в принципе? Обязан ли он сообщать о том, чего он достиг? Может показаться странным, что мы вообще пишем нечто подобное, но в реальности проблема имеет место быть.

Как отмечалось выше, научная деятельность, т.е. процесс познания действительности, ценен сам по себе. Ему ни к чему какая-то особая реклама или же постоянный поток новостей о том, что и как мы свершили. Поэт, пишущий в стол, остается самим собой, несмотря на то, что никто о нем ничего не знает. Кроме того, нелишне будет напомнить о том, что многие прорывные открытия стали восприниматься в качестве таковых спустя годы, а то и десятилетия. Чего стоит хотя бы пример Г. Менделя.

Зудящая во многих потребность высказаться порой раздражает. Как и все остальные люди, ученые, положа руку на сердце, имеют не так много мыслей, как это представляется обывателям. Тому есть множество причин, и не последней в их ряду числится принадлежность к определенной парадигме. В любом случае говорить что-то не всегда обязательно, а нередко вообще ни к чему.

Но как же тогда быть с этим текстом? Неужели его автор считает, что уж его-то рассуждения более ценны, чем раздумья других? Разумеется, нет. В конце концов, данная работа пишется вовсе не для того, чтобы непременно быть опубликованной или каким-либо иным способом донесенной до - широкой или нет - публики. Собственно, ее появление на свет - это как раз желание изменить существующее положение вещей с тем, чтобы если что-то и сообщалось, то только тогда, когда оно этого всецело заслуживало и было достойно соответствующего выражения.

Вообще говоря, эти строки набираются на клавиатуре ноутбука в небольшой комнате в центре провинциального города посреди зимы с унылым декабрьским небом. В помещении царит полумрак, на столе, помимо компьютера, лежат разные бумаги, стоит принтер, покоится китайская неваляшка. И ничего не заставляет автора писать данный текст, кроме его охоты понять, что происходит сегодня в современной науке, от которой он в настоящий момент - если, конечно, мы всерьез полагаем, будто последняя делается исключительно в специализированных заведениях - находится довольно далеко.

Естественно в таком случае задать другой вопрос. А как определить, что представляет собой ценность, а что - нет? Каков, собственно, критерий? Как и в отношении всех прочих подобных ситуаций, увы, у нас нет никакого ответа. Можно, конечно, до хрипоты спорить по данному поводу, но, по-видимому, единственное более или менее удобоваримое и внятное решение этой проблемы - это отсутствие повтора, и мы не имеем в виду цитирование.

Тот факт, что мы слишком мало знаем о мире, в котором нам довелось оказаться, лишний раз подтверждает то, что, с одной стороны, предстоит еще сказать очень и очень много, а, с другой - не говорить ничего вовсе. Впрочем, мы несколько отвлеклись, хотя к данной теме мы еще обратимся ниже.

В общем и целом, следует признать, что донесение или замалчивание результатов своей деятельности до кого бы то ни было и вне зависимости от способа остается на совести самого ученого. Например, если ваш знакомый дурак, но не знает об этом, тогда как вы в курсе, вы сами решаете, сообщать ли ему столь неудобную правду или же воздержаться в угоду - ну, тут сами придумайте. Однако если кто-то другой уже сделал это до вас, то напоминание вряд ли будет встречено с радостью. В конечном счете, от этого умнее он ни при каких обстоятельствах не станет. Но довольно об этом.

В качестве второй иллюстрации требований, предъявляемых в научном мире, мы хотели бы привести - тоже, кстати, не совсем очевидную - необходимость соблюдения определенного этического кодекса, предполагающего наличие гуманистических и общечеловеческих ценностей, регулирующих процесс познания так, чтобы он не оборачивался губительными последствиями ни для людей, ни в отношении природы в целом. Подавляющее большинство ученых признает, что есть некое правильное, или лучше даже сказать, хорошее поведение, которое приносит исключительно пользу и вряд ли способно причинять вред.

Увы, но это попросту невозможно. Тот же нож прекрасно режет и овощи, и человеческую плоть, если, разумеется, он отлично наточен. И от этого некуда деться. Но то же самое касается и любого знания. Как и в примере с вашим знакомым дураком, тот факт, что вы в курсе его интеллектуального багажа, вроде как нейтрален, но только до того момента, как вы или кто-то другой ему об этом сообщили. Неважно, что произойдет дальше, главное, что что-то, так или иначе, случится.

Потенциально любая информация может быть как полезной, так и вредной. В случае с недалеким - а то текстовой процессор подчеркивает дурака красным, а это несколько досаждает - человеком вам, разумеется, не помешает то, что вы осведомлены о качестве и количестве его ума. Не будет лишним это и другим, всем тем, кто с ним имеет дело. Но как быть с ним самим? Нужно ли ему это знание или нет?

Наука, как бы это ни было для кого-то грустно, не в состоянии быть нейтральной ни на этапе постановки задач, ни в процессе самого постижения мира, ни в самом конце, когда полученные сведения оформляются в нечто цельное. На любой этой стадии возможны и на деле всегда присутствуют этические соображения, грозящие превратить всю процедуру в проклинаемое с точки зрения морали предприятие.

Понятно, что результаты познания используются, как правило, не самими учеными, а теми, кто заинтересован в их применении, и отвечать за них должны не первые, а именно последние. Но давайте будем честными. Например, насколько нравственно изучать строение человеческого организма? С позиции современной науки этот вопрос не имеет смысла. Совершенно очевидно, что делать это необходимо, а все соображения приемлемости можно оставить в стороне. Но ведь подобное исследование предполагает вмешательство в естественные процессы, столь ценимые сторонниками морали, а, значит, и осуждаемые как таковые.

Как сказал Ф.М. Достоевский, мир не стоит и слезы ребенка, но в таком случае получается, что и лекарства от болезней, и вакцинация, и гигиена, и хирургия, и многое другое, сопряженное с изначальным преступлением границ в медицине и анатомии, порицаемы априори. Потому что причинение вреда - пусть и не сознательного, но, тем не менее, почти неизбежного - это плохо, кто бы там что ни считал. Нельзя же, в самом деле, обойтись без, по крайней мере, некоторых жертв.

Впрочем, ученые и не ставят подобных вопросов. Чем они озабочены по-настоящему, так это тем, как использовать полученные результаты. Широко признано, что именно тут и встает проблема морального выбора. А сами по себе исследования лишены какого бы то ни было груза ответственности. Но так ли это? И насколько верно и правильно интересоваться тем, ограничен ли ваш знакомый или нет, и если да, то насколько?

Сама по себе постановка такой задачи, как нам кажется, уже есть нечто безнравственное, разумеется, в тех категориях, которые обычно применяются в данных случаях. Если вы или кто-то либо иной интересуетесь интеллектуальным потенциалом конкретного человека, это фактически означает, что существуют сомнения в его или ее мыслительных способностях, а это, согласитесь, как-то неэтично.

В отношении строения тела, конечно, картина несколько другая. Но и здесь не обходится без очевидных и вполне предсказуемых нарушений морали. Потому что глупо считать, будто ученые не в курсе того, что им попросту придется делать такие вещи, которые с гуманистическими ценностями согласуются плохо, если отвечают им в принципе. И не надо говорить о том, что, мол, ядерная энергия, например, используется не так, как изначально рассчитывалось. Любому ясно, что она может и обогревать, и одновременно уничтожать дома и людей в них живущих. И это есть неопровержимый факт.

Быть добрым самаритянином post factum всегда приятно и здорово, но это не отменяет того, что, приступая к тому или иному исследованию, ученому заранее известно, что плоды его трудов потенциально могут принести вред. И это ни в коей мере не оправдывает последующие стенания и литании о том, насколько безнравственны те, кто заполучил результаты их работы в свои руки.

Разумеется, мы не призываем к тому, чтобы аннулировать данный этический кодекс. Все, что мы хотим сказать, это то, что он бессмыслен с любой позиции. И вообще, что это значит, быть гуманистом? Не убивать, не насиловать, не причинять боль? Но если люди перестанут это делать, то они в то же время откажутся от собственной природы. Да, совершать все это дурно, но, как прекрасно выразил это Ф. Ницше, это и есть человеческое, слишком человеческое.

Кроме того, нужно отдавать себе отчет в том, что злодействами занимаются далеко не все, кто на это способен. Те же, кто все-таки склонен или по каким-либо иным причинам демонстрирует нечто подобное, это совсем другие люди. Аргумент средней по больнице температуры попросту не работает, потому что внутри стен любого лечебного учреждения, всегда будут присутствовать разные показатели. Но то же самое касается и преступлений. Одни их совершают, а прочие - нет, хотя медианное значение вроде бы говорит о том, что все равно грешны.

Мы, естественно, должны - непонятно, правда, почему - сдерживать в себе порывы, приводящие к столь отвратительным - то же возражение - последствиям, но если нам все же это удастся, то что мы в итоге получим? В замечательной антиутопии «Эквилибриум» хорошо показано, куда это нас приведет. Если мы способны любить, сопереживать, надеяться, то это означает, что, в том числе, мы подвержены хандре, грусти, скуке, ненависти, желчи. Просто одно есть оборотная сторона другого. И в таком случае этикет излишен по своей природе.

Нам, конечно, могут возразить в том духе, что мы, по крайней мере, обязаны сдерживать свои деструктивные порывы и поощрять позитивные. Но в том-то и дело, что вторые нереализуемы без первых. Ученый, мечтающий вручить человечеству власть над атомом, обязан понимать, что вместе с чистой энергией он передает своему адресату и колоссальной мощи оружие. И иначе не бывает. Страдания неизбежны. И потому требование гуманистичности и глупо, и излишне. Наука - это познание мира, что подразумевает, в том числе, не столь уж и редкие акты безнравственности. Поэтому вы либо изучаете действительность, мирясь со всеми побочными продуктами своих занятий, либо не приступаете к ним вовсе. Третьего не дано. И, кстати, то же верно и в отношении жизни вообще.

И еще одно. Все эти разговоры о гуманности носят довольно стойкий оттенок истории, с которой они тесно связаны. Читателю, незнакомому с этим вопросом, скажем лишь, что возникли они в эпоху Возрождения, которая во многом была направлена на, по крайней мере, частичное свержение господствовавших в то время европейских порядков. С одной стороны, это вроде бы говорит в пользу того, что обитатели данного субконтинента были излишне бесчеловечны, раз им потребовались соответствующие идеи. С другой стороны, они, т.е. идеи, в любом случае носят местечковый характер, несмотря на все претензии в их всемирной значимости. Как бы то ни было, но след прошлого и поныне с нами.

Впрочем, мы несколько увлеклись. Давайте приступим к последнему примеру, демонстрирующему столь же странное требование, как два предыдущих. Оно сводится, в сущности, вот к чему. Ученые должны соблюдать правила приличия, принятые в их среде, тем самым поддерживая определенный, как предполагается, положительный психологический климат внутри их сообщества.

Вообще говоря, того же ожидают от всех нас. Мы обязаны быть вежливыми, приветливыми, доброжелательными и т.д. в том же духе. И тут действенны те же аргументы, что и в отношении чувств. В этом смысле весьма показательна иллюстрация с улыбкой. Как известно, те же американцы гораздо чаще расплываются в ней, особенно по сравнению с русскими. Это дежурная мимическая реакция у первых и не столь уж и редкое выражение лица у вторых.

В конечном счете, нам всем бы хотелось, чтобы нам улыбались по- настоящему, а не натянуто, но, вообще говоря, откуда нам знать, что за этим кроется? Автор этих строк часто убеждался в том, что гораздо лучше, пусть и порой опаснее, сказать правду, нежели молчать. Люди, в целом, нормально реагируют на критику и замечания в свой адрес, по крайней мере, лучше, чем обычно ожидается. А вот фальшивое расположение является именно подделкой, потому что в реальности вполне способно скрывать за собой весьма гнусные и даже злые намерения.

Возьмем в качестве примера уважение. Пусть демонстрирующий его не лелеет против вас никаких способных причинить вам вред планов. Но так ли уж вам необходимо, чтобы вас почитали исключительно на словах? Все эти дежурные фразы, жесты и поступки, которые вроде как призваны показать ценность того или иного человека, в реальности пусты и бессодержательны и не являются ничем иным, кроме сотрясения воздуха.

Сегодняшняя электронная почта позволяет оформлять письма так, как вам только захочется. Помимо прочего, в частности, можно в конце всегда иметь рефрен «с уважением, такой-то или такая-то». Автор этих строк сознательно не прибегает к подобной функции, всякий раз самостоятельно набирая эти слова, по крайней мере, для тех, к кому он действительно испытывает такое чувство.

Понятно, что во всех сферах нашего существования имеются свои протоколы. Научное сообщество в этом отношении не слишком отличается от каких-либо других групп. И, тем не менее, наблюдаются некоторые различия. В частности, уже рассмотренный выше трепетный взгляд на погоны. Но помимо этого есть еще одно важное дополнение. Как предполагается, ученые должны общаться между собой, не прибегая к ярко выраженному проявлению своих эмоций.

Разумеется, это легче объявить, чем сделать. Чувства в любом случае изредка прорываются наружу, тем самым блокируя - так считается - плодотворную дискуссию. Но так ли это на самом деле? Как мы отметили ранее, мышление невозможно без психических переживаний в принципе. И если ученые - это люди, а это не подлежит никакому сомнению, то довольно странно и нелепо утверждать, что они способны контролировать свои эмоции лучше, чем все прочие, или, что им по каким-то причинам необходимо вообще так поступать.

Но есть и другая сторона этого вопроса. Не совсем понятно, почему полезность спора возрастает, если его участники сдерживают свои чувства. Ладно, пусть крайние реакции действительно не способствуют тому, чтобы достичь прогресса, но ведь диапазон эмоций огромен, и далеко не все его пространство губительно для достижения истины. Почему одни проявления настроения приветствуются или хотя бы воспринимаются в качестве нейтральных и безвредных, тогда как прочие отвергаются? И шире - зачем вообще быть непредвзятым?

На самом деле не все чувства исключаются из научной - подчеркнем это - полемики. Кое-какие реакции в реальности присутствуют, и ничего страшного при этом не происходит. Проблема состоит в том, что всячески поощряется так называемый трезвый взгляд на вещи, как будто ученые не могут употреблять алкоголь вообще. И опять же тут начинает работать уже знакомый нам антропный принцип. Мы попросту не знаем, как, собственно, неизвестно никому в принципе, что было бы, если бы все-таки эмоции были.

Тот факт, что сегодня поощряется хладнокровие, еще ничего не говорит о качестве результатов, потому что мы не в курсе альтернативного хода событий вследствие того, что он банально не случился. Как и во многих других подобных ситуациях, простите нас за повторение, отсутствие доказательств не означает доказательства отсутствия. Но давайте увеличим нашу перспективу.

За всеми этими разговорами о протоколе-шмотоле в реальности ничего не стоит. Порой бывает гораздо полезнее и плодотворнее знать, что на самом деле думает и чувствует человек по поводу вашего совместного с ним бытия в мире, нежели чем теряться в догадках о том, что он действительно испытывает за занавесом напускных вежливости и уважения. В конечном счете, проще не общаться и не соприкасаться с теми, кто вам неприятен и вызывает постоянное раздражение, чем копить все это в себе. Наука бы во многом выиграла, если бы несколько снизила требования по отношению к взаимодействию между людьми.

Можно было бы еще долго рассуждать на тему - оправданных или нет - претензий к ученым. Так, например, мы не упомянули вопросы, связанные со сроками, правилами оформления, дресс-кодом и многими другими небезынтересными вещами, трансформирующими как сознание представителей научного сообщества, так и результаты их работы. Однако, как нам представляется, рассмотренного вполне достаточно для того, чтобы сделать один крайне важный вывод.

Н.Н. Талиб - помните, что так правильно? - упоминает о том, что иногда, разумеется, не во всех случаях, плоды труда зависят от пройденного пути. Будь он другим, и исход был бы тоже иным. В этой связи можно говорить также и о контекстуальное™ мышления. Все мы помещены в определенные рамки, которые в какой-то степени определяют и то, как мы будем думать о мире и о себе в нем, и то, что из всего этого получится.

Надеемся, мы показали, что требования, которые предъявляются ученым, так или иначе, меняют их отношение к реальности, а, значит, и сказываются на результатах их деятельности. Нам, естественно, неизвестно, насколько это влияние велико, но мы, по крайней мере, можем смело утверждать, что оно хотя бы имеет место быть, что вряд ли является хорошей новостью для мира науки. Как бы то ни было, но мы лишь обозначили факт, что из него следует - решать вам.

В качестве последней инстанции, меняющей мышление ученых нередко кардинальным образом, мы укажем на особый язык, который ныне в обращении между ними. Сам по себе этот фактор обладает куда более серьезным влиянием и очевидно не ограничивается миром науки. В некоторой степени мы попытаемся осветить его шире. Тем не менее, мы здесь не претендуем на всеохватность, а лишь обозначаем наличие самого явления. Опять же, делать выводы - это прерогатива читателя.

Данный вопрос на самом деле распадается на две части. Первая является внутренней вотчиной ученых и сводится к тому, как и что они понимают под теми или иными языковыми конструкциями, относящимися к сфере их интересов. Вторая шире и затрагивает коммуникационный аспект нашей жизни вообще, а значит, включающий все трудности, сопряженные с использованием речи на любом уровне нашего бытия. Начнем по порядку.

Многие обитатели научного мира, как отмечалось выше, пишут тонны макулатуры только для того, чтобы как-то засветиться на соответствующем небосклоне. В этом смысле к ним вполне применима максима Л. Витгенштейна: «То, о чем нельзя сказать, следует обойти молчанием». Отсюда резонный вопрос - а что, собственно, невозможно выразить? Значит ли это, что, например, та же любовь должна оставаться немой, вследствие своей слишком сложной природы?

Увы, ученые редко думают о том, что составляет основу их деятельности, т.е., используя философский язык, они не размышляют на гносеологические, а равно и методологические темы. Усугубляет ситуацию и то, что они зачастую не утруждают себя саморефлексией. Но давайте попытаемся восполнить данный пробел.

Представим следующую картину, заметим, кстати, повторяющуюся с завидным постоянством, по крайней мере, в современном мире. Вы, или любой другой человек, пытаетесь передать какую-то информацию иностранцу, используя, скажем, английский язык, не родной для вас обоих. В этом случае сложности почти неизбежны. Проблема заключается в том, что ваши лексиконы, как правило, не совпадают, причем степень данного расхождения может быть очень велика, что только усугубляет ситуацию.

Понятно, что обычно мы выкручиваемся из этого затруднительного положения, прибегая к помощи дополнительных каналов связи вроде жестов или мимики. В таком случае мы, конечно, не молчим вообще, но заменяем слова на что-то другое, более адекватное стоящей перед нами цели передачи сведений. Впрочем, вы можете спросить нас, а причем тут английский?

В действительности наша иллюстрация весьма показательна, если учесть следующие ее элементы. Во-первых, язык науки не является в полном смысле этого слова родным для ученых. Его необходимо выучить, а происходит это обычно только в зрелом возрасте. Сегодня известно, что усвоение первой системы коммуникации задействует одни участки нашего головного мозга, а второй и всех прочих - уже другие. И это фактически означает, что в последнем случае зубрежка менее продуктивна.

Разумеется, данный довод не стоит абсолютизировать. Наука не использует совсем уж неземную речь, и многие ее обороты и конструкции, разумеется, ровно такие же, что и в повседневном языке. Тем не менее, стоит отдавать себе отчет в том, что ученые выражаются не совсем так, как это делают обычные граждане, и что они на самом деле имеют свой собственный жаргон.

Во-вторых, несовпадение словарных запасов нужно понимать в том смысле, что, несмотря на стремление к обратному, ученые редко знают то же, что и их коллеги. Особенно ярко это проявляется, например, в философии, которая имеет дурную и даже отвратительную склонность к игнорированию новейших достижений науки. Но нечто подобное в действительности можно наблюдать повсюду.

В общем и целом, это нисколько не удивительно. Люди не одинаковы не только в том, как они выглядят, что предпочитают и какими индивидуальными особенностями обладают, но также и в том, какими знаниями они располагают. Нельзя же, в конце концов, всем вручить одни и те же книги и заставить читать их в строго определенном порядке. Потому что даже в таком случае то, что они усвоят из данных текстов, все равно будет разниться - в той или иной степени.

В-третьих, иностранный, как известно, труден для обучения еще и оттого, что слова в нем почти нереально свести к точным аналогам в родном. Выражаясь проще, единицы в языках не совпадают по содержанию. Любой ученый согласится с нами, что это одна из самых серьезных проблем, которые перед ним или ней стоят.

Очень часто - и прежде всего в гуманитарных науках - споры вызываются не расхождением позиций, а полемикой по поводу терминов. Как, скажем, определить мораль? Что такое любовь? Можно ли дать точное описание обществу или человеку? На все эти вопросы нет однозначного и недвусмысленного ответа. Как следствие не просто дискуссии, но яростные столкновения сторон - разумеется, в рамках уже озвученного протокола.

Впрочем, все эти трудности - за исключением, наверное, последней, да и то не всегда - относительно легко устранить. В конечном счете, люди договариваются по поводу многих вещей в этом мире, что неизбежно означает, что и по данным вопросам они приходят к определенна ным компромиссам. И если кому-то может показаться, что на этом разговор о языке заканчивается, то он или она глубоко заблуждается.

Основная проблема, связанная с внутренними аспектами функционирования научной речи, плохо поддается внятному описанию, но мы все же постараемся. Суть вкратце такова. Используя тот или иной язык, мы все с необходимостью оказываемся в плену его представлений и конструкций. Другой вопрос, конечно, насколько это сильно влияет на наше мышление и наши знания о мире, но мы пока оставим его в стороне. Вернемся к утверждению Л. Витгенштейна. Если что-то нельзя высказать, значит, нужно обойти молчанием?

На поверхностном уровне вроде бы все просто. Если чего-то не знаешь, то лучше и не болтать, авось за умного сойдешь. Естественно, нас подобный ответ не устраивает. В таком случае нам надо понять, как этот вопрос затрагивает самих ученых. Опять же - существует ли что- либо не артикулируемое в принципе? И если да, то как нам с ним иметь дело?

Снимем следующий слой. Люди науки, как правило, говорят о том, что до сих пор - в идеале, конечно - никому не было известно. Те единицы языка, которые присутствовали в нем до этого момента, вообще- то, были призваны обслуживать то, что наблюдалось в прошлом, а потому не особо пригодны для выражения нового. Из этого следует острая потребность либо в изобретении новых слов и их конструкций, либо вложение в старые свежего содержания.

И та, и другая стратегии одинаково плохи, но каждая по своей причине, хотя и со сходным результатом. Первая увеличивает состав языка, что делает его трудно усваиваемым и неповоротливым. Не стоит забывать о том, что человек способен усвоить лишь небольшое число коммуникационных единиц. Вторая размывает уже существующие понятия до такой степени, что делает их почти дисфункциональными и требующими употребления дополнительных контекстов, чтобы пояснить собеседнику, что к чему. Несмотря на все это, используются обе. Впрочем, важно не это. Существенно то, что ученый знает нечто, но выразить это пока не может. Согласно австрийскому философу, он в таком случае обязан молчать.

Это, мягко говоря, странно. Если бы мы приняли данную точку зрения, то наука остановилась бы на том, чего уже достигла, и, отметим между прочим - чего не должна была делать. Но это снова в идеале. На практике многим действительно не стоит высказываться потому, что говорить им особо не о чем. Однако мы слегка слукавили, несколько превратно трактовав утверждение Л. Витгенштейна. Поэтому третий слой.

Вообще-то эта мысль отсылает нас не к наличию или отсутствию слов, но к самой возможности знания как таковой. Способны ли мы и имеем ли мы право постулировать то, что нам действительно нечто известно? И, как следствие из этого - есть ли у нас соответствующие средства для того, чтобы это выразить?

Мы не будем пытаться реконструировать ход мыслей великого логика, но ограничимся лишь следующим замечанием. Выше уже говорилось о том, что занятие наукой предполагает осознание собственного глубокого и тотального невежества. Ученые - это, наоборот, такие люди, которые полагают, что знают много, а, кроме того, обладают всем необходимым репертуаром выражения своих мыслей. И вот здесь начинается самое неприятное.

Как было показано на примере передачи информации, для того чтобы осуществить это действие, необходимо о чем-то договориться. Но что именно обсуждают друг с другом представители мира науки? И почему это имеет такое важное значение для нашей критики знания?

Тот факт, что мы излагаем свои мысли так, как мы это в действительности делаем, имеет множество причин. Не последней в их ряду является то, что наш жизненный опыт привел нас в такое состояние, которое, в том числе, диктует определенную форму речи. Наука, как целое, тоже имеет свою историю, а, значит, последняя имеет известное влияние на первую. Так называемый академический стиль не с неба упал, но оттачивался годами, столетиями и даже тысячелетиями.

То, как мы говорим, определяет, по крайней мере отчасти, и то, что мы высказываем. Одним словом, способ обуславливает содержание. Откройте любую научную публикацию и вы увидите - если, разумеется, вы не были ни с чем подобным знакомы дл сих пор - набор языковых единиц, соотнесенных друг с другом так, как и в обыденной речи, но значащих нечто иное. И да, ученые или те, кто принимает это близко к сердцу, на самом деле так думают.

Конвенциональность любой коммуникационной системы - давно установленный факт. Ведь для того, чтобы общаться в принципе, нам сначала необходимо договориться о том, каким содержанием обладают те или иные единицы языка. В противном случае последний попросту перестанет справляться со своими задачами. Выражаясь кратко, слова должны иметь смысл, причем одинаковый для всех участников полилога. На что меньше обращалось внимание - так это на то, что стиль тоже важен. Прочитайте любое стихотворение и убедитесь в этом. Способ подачи определяет содержание. Это очень напоминает ситуацию, когда вы постоянно смотрите, например, мелодрамы, и вся жизнь приобретает грустный оттенок.

То, как именно говорят ученые, следовательно, отражается на том, что они высказывают. Учитывая тот факт, что они включены в систему на постоянной основе, их мышление, т.е. контент их голов, не может не подвергаться определенного рода трансформации. Несмотря на то, что одно и то же выражается разными словами, сам способ подачи далеко не нейтрален по своему воздействию на оратора. Приведем пример.

Скажем, любовь одного человека к другому, как правило, сводится ко всем известной фразе «Я тебя люблю». Даже оставляя за скобками расположение слов, потому что это тоже меняет общий посыл, здесь все более или менее ясно. Но то же самое вполне допустимо выразить следующим образом. «Мой организм испытывает определенные химические изменения, приводящие к чувству эйфории и другим, с ним сходным, при твоем физическом присутствии, а также без него, если нейроны в моем мозгу вызывают твое изображение». Пусть мы и несколько утрируем, но все же.

Думать первым предложением и вторым - это, как говорится, две большие разницы. Но в случае с учеными - опять же идеально - релевантен последний вариант. Понятно, что далеко не все научное сообщество размышляет о мире именно так, но отчасти и в некоторой степени - безусловно. Но почему, спрашивается, данная договоренность лучше той, что люди используют в повседневной речи?

На самом деле ответ на данный вопрос, увы, не очевиден. Оценочные категории далеко небессмысленны, когда люди о чем-то говорят. Понятность - один из таких критериев. Чтобы выяснить, что имел в виду автор второго высказывания, необходимо не только представлять себе, что такое химические реакции, нейроны и эйфория, но также и осознавать связь между ними. Для первой же фразы ничего подобного не надо, хотя, стоит признать, она куда более расплывчата в своем содержании.

Мы ни в коей мере не постулируем то, что ученые думают именно так. Некоторые - да, но не все. Тем не менее, за их словесными конструкциями кроется и определенный взгляд на мир, и, соответственно, знания о нем. Боимся, что и данный текст воспринимается, а, значит, и репрезентирует реальность совершенно не так, как это могло бы быть, будь он написан иным языком и в другой тональности.

Не стоит, однако, и преуменьшать роль способа изложения. Всем известно, что учить стихи гораздо проще, потому что в них обязательно присутствуют рифмы, тогда как обычная проза поддается зазубриванию хуже. То же и с научными и художественными произведениями. Но вернемся к вопросу о конвенции. Почему, в конце концов, ученые договорились выражать свои мысли именно так, а не иначе?

Увы, но ответа на этот вопрос нет. Вообще крайне трудно проследить, когда научный язык возник во всей своей полноте. Выше мы говорили о публицистическом стиле и, соответственно, том, который используют идеальные ученые. Напомним, что предполагается, будто первый не отсылает ни к каким исследованиям, т.е., по сути, является паутиной в терминах Ф. Бэкона, а второй, напротив, это делает. Но теперь, если мы препарируем предыдущее предложение, то окажется, что последняя его часть не научна, тогда как начальная - такова. Как подобное может быть в принципе? И значит ли это, что наше произведение не попадает в разряд ученых трудов?

Любые соглашения обязывают. Подписавшись под чем-то - либо актуально, либо последовав традиции - мы не только отныне вынуждены соблюдать правила и нормы, озвученные в договоре, но также начинаем смотреть на мир под определенным углом зрения. Совершенно неважно - по крайней мере, пока - насколько данный взгляд адекватен самой реальности, это, заметим, вообще проблематично, главное заключается в том, что теперь люди делятся на нас, т.е. тех, кто вступил в соответствующее сообщество, и тех, кто не разделяет с нами его способов функционирования, а, значит, и видит действительность не так, как мы сами. Это приводит нас ко второй половине нашей проблемы.

Повторим снова, мы появляемся в уже готовом мире, создание которого было делом рук наших предшественников. В отношении языка это ведет к утверждению о том, что мы его не выбираем. По крайней мере, на ранних этапах своей социализации. Разумеется, потом мы способны обратиться к другой коммуникационной системе, но ее усвоение будет затруднено уже изученным материалом. Недаром существует такое огромное количество методик преподавания иностранного.

Языки далеко не нейтральны, как может показаться на первый взгляд. Слова, составляющие их лексикон, правила и нормы их соединения, выраженные в грамматике, а также их синтетическая или аналитическая природа приводят к тому, что участник данного договора не просто говорит определенным способом, но и вынужден спрягать смыслы и значения в некотором, выработанном до него порядке.

Понятно, что само по себе подобное положение дел повсеместно и, разумеется, привычно для носителей, так что поделать с этим ничего нельзя. Если человек действительно хочет использовать ту или иную коммуникационную систему ради достижения своих целей и задач, он просто вынужден будет принять на себя все особенности ее функционирования, потому что иного, все равно, не дано. Поэтому по большому счету, нет смысла в том, чтобы сравнивать одни языки с другими по данному параметру. Все они являются конвенциями, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Что по-настоящему важно, так это то, насколько они нас ограничивают и как это делают.

Если внимательно посмотреть на любой язык, то окажется, что он крайне плохо справляется с возложенной на него ролью, а именно - передавать, хранить, трансформировать и принимать информацию от одного индивида или их групп к другим. Вспомните, как часто вы не могли подобрать нужные слова или ситуации с почти тотальным непониманием собеседника. Такое случается сплошь и рядом, и довольно трудно с логической точки зрения обосновать столь удручающее положение вещей, когда все усилия направлены на то, чтобы коммуникация была быстрой, точной, емкой и эффективной.

Проблема, однако, состоит не в нас самих, столь неумелых пользователей структуры, в которой мы пребываем, а в выборе наших предков, иногда совершенно неясно, чем руководствовавшихся. Так, например, одни явления и предметы получили сразу большое количество обозначений, а другие лишились подобной привилегии вовсе. Или возьмем последовательность и порядок, которые необходимо соблюдать, чтобы речь была правильной. Или наличие исключений, расхождение между устным и письменным языком, и многое-многое другое.

Система и вправду настолько нелепа и неэффективна, что совершенно неясно, почему она вообще до сих пор существует. Впрочем, несмотря на все это, мы все-таки общаемся друг с другом, а провалы в коммуникации, хотя и имеют место быть, не разрушают последнюю полностью. Однако это не отменяет необходимости присмотреться к языку внимательнее и понять, почему он устроен так, а никак иначе. Для того чтобы наше повествование не превысило определенные размеры, укажем реферативно его особенности и причины, по которым они, как мы предполагаем, вообще имеются.

Во-первых, и это, пожалуй, самое главное. Наша речь, в сущности, не предназначена для того, что обычно считают ее целью. Т.е. она не направлена на работу с отдельными личностями, но всегда подразумевает коллектив. Дело обстоит следующим образом. Все, более или менее развитые языки обладают огромным словарным запасом, усвоение которого принципиально не под силу никому из нас. В противном случае, кстати, полиглотов было бы на порядки больше.

Тот факт, что в языках - но не всех, конечно - присутствует такое колоссальное количество лексических единиц, не со всеми из которых мы в своей жизни встретимся, должен чему-то служить. Помимо прочего, правила и нормы меняются довольно редко, что также взывает к объяснению. Единственный резон в таком положении вещей - это необходимость не индивидуальной целесообразности, но групповой и даже шире - социальной.

Язык существует как некое соглашение, которое поддерживает внутреннюю связность коллектива, является одним из способов создания идентичности человека, закрепляющей его включенность в целое. И, надо отметить, большинство людей редко, если вообще когда-либо оспаривают или хотя бы подвергают сомнению право и возможности их выученной коммуникационной системы по передачи и восприятию информации. Тем самым структура самовоспроизводится во времени и пространстве, не будучи никем и ничем поставленной на рассмотрение.

Во-вторых, особенности языка должны учитывать тот факт, что он имеет дело не с любым животным, но именно человеком. Все мы устроены совершенно определенным способом, и наша речь обязана с этим что-то делать. Именно поэтому, как показывает, в частности, Д. Ла- кофф, наша коммуникация столь насыщена и пропитана отсылками к физиологической специфике наших тел.

В связи с тем, что эволюционные процессы сделали нас именно такими, крайне важно и существенно, чтобы наш язык соответствовал тому, что мы собой представляем. Поэтому расположение наших органов и членов не может не отражаться в языке, но непременно там присутствует. В этом смысле, кстати, гипотеза Н. Хомски об Универсальной Грамматике получает дополнительное подтверждение.

Как бы то ни было, но правила и нормы - несмотря на огромное, как кажется, разнообразие - всегда должны отражать тот факт, что анатомия человека не похожа на таковую у прочих животных. И если бы мы решили немного пофантазировать насчет речи у других зверей, то у нас вряд ли бы что-то получилось, особенно в случае с такими тварями, которые на нас совершенно непохожи.

В-третьих, даже боясь вызвать острое несогласие, язык должен также учитывать то, что для нас важно. Понятно, что данный критерий спорен сам по себе. В конце концов, мы отличаемся друг от друга, что почти неизбежно ставит крест на любых наших попытках свести человеческие интересы к одному знаменателю. Тем не менее, это не так, и вот почему.

Конечно, мы несхожи между собой, и у каждого есть своя культура, не сводимая к другим по ряду существенных показателей. Однако потребности у нас все же одинаковые. Нам всем надо питаться, пить, спать, быть в безопасности, продолжать род. И это обуславливает необходимость присутствия в нашей речи таких конструкций и их элементов, которые бы отражали данные наши нужды.

Бессмысленно говорить о том, что какие-то языки не позволяют их носителям говорить о столь критичных для их выживания вещах и явлениях. Какую бы речь мы ни взяли, мы обязательно найдем в ней то же самое. Но вместе с тем из этого также следует, что все неважное и ненужное из нашей коммуникации исключается. Заметим, между прочим, что понимание необходимости чего-то может меняться со временем и при определенных обстоятельствах. Что, кстати, в некоторой степени и порождает затруднения, которые мы сегодня испытываем, обращаясь к тому, что есть. Потому что оно обслуживало иные интересы и, будучи весьма ригидным, еще не успело подстроиться под наши новые запросы и требования.

И последнее, хотя наверняка наш список неполон. Язык не только есть система коммуникации, призванная выполнять определенные роли, но и своеобразная вещь в себе. Он представляет собой самовоспроизво- дящуюся структуру, которая порой нейтральна, а то и враждебна своим собственным носителям. Конечно, мы способны нарушать его правила и нормы и преступать его границы, как это, например, часто делают дети, но даже последние все-таки следуют его логике, потому что вырваться из нее очень и очень проблематично, тем более, учитывая предыдущие его особенности.

Языки существуют долгие промежутки времени и, как и любые иные системы, со временем приобретают такие свойства и характеристики, которые никак не связаны с первоначальными задачами, но всецело посвящены вопросам выживания самой структуры. Естественно, это не приводит ни к чему хорошему для тех, кто в данный порядок включен. Тем не менее, преувеличивать данный фактор тоже не стоит.

Если теперь мы учтем все перечисленные пункты, то станет ясно, почему мы нередко испытываем дискомфорт и терпим неудачи и провалы в коммуникации, а также отчего мы столь успешны в общении друг с другом. Однако важно также понимать, что речь все-таки закабаляет, пусть и предоставляя ряд возможностей. Например, автор этих строк силился найти эквивалент английскому слову contestable в русском языке, но, увы, так ничего и не отыскал. Да, и это не просто «спорный».

Проблема, разумеется, состоит не в переводе, хотя и он крайне важен, а в том, какие, собственно, инструменты предоставляет нам речь. Увы, но приходится констатировать, что их репертуар крайне ограничен, даже в таких насыщенных и богатых языках, как английский или русский. К сожалению, выразить мы способны далеко не все, что бы нам хотелось. Впрочем, есть еще одно обстоятельство, которое мы не упомянули выше.

Тот факт, что тот же русский имеет такое огромное количество слов, и это касается всех остальных столь же развитых коммуникационных систем, связан с тем, что его носители обладают книгопечатанием. Устная речь вынужденно ограничивается памятью самих людей, тогда как письменная может апеллировать к более широкому кругу источников, по сути, ничем и никем не определяемом. И это возвращает нас к науке.

Современные ученые, надо полагать, грамотны, по крайней мере, в том, что умеют читать и писать. Это позволяет им обращаться к огромному спектру доступных вариантов изложения своих мыслей, но тут-то и возникают проблемы. Первая - они не в состоянии избежать того, что любой язык привязан к человеческому телу, понятиям важности, обществу, а также является самовоспроизводящейся системой, а, значит, не в силах быть объективными. Т.е., в сущности, они являются такими же его рабами, как и все остальные, если, конечно, они не изобретают собственной речи, но и в таком случае все перечисленные особенности никуда не исчезнут.

Вторая - и она уже упоминалась, но в ином ключе - традиции существуют не потому, что они полезны, а из-за собственной внутренней ценности, т.е. соответствия структуре. Тот самый академический стиль в реальности ничего не дает - ни строгости, ни точности, ни непредвзятости, ни чего бы то ни было еще, потому что, во-первых, сами по себе эти критерии спорны, а, во-вторых, они есть обычай, непонятно чем обусловленный.

И третья. Ученые существуют в гораздо более широком нарративе, чем им обычно представляется, за исключением, наверное, лингвистов. Что бы они ни приписывали терминам и понятиям, те в любом случае будут отсылать к более развернутой перспективе, тем самым внося разброд и неразбериху в то, как функционирует язык. В какой-то степени представители науки, нынешней, естественно, являются преступниками в данном отношении. Они создают искусственные - хотя надо отдавать себе отчет в том, что полностью отстраниться от реальности ни у кого не получится - области, в которых речь сознательно или невольно деформируется и искажается. И почему-то это полагается за достижение.

Поэтому мы можем смело и безопасно утверждать, что все мы что-то рассказываем о мире. И в зависимости от того, как мы это делаем и к каким средствам обращаемся, результаты у нас получаются разные, что равным образом касается и конечных результатов, т.е. знаний о реальности. Нет и не в состоянии быть какого-то одного правильного языка, который бы своей мощью и точностью помог бы нам выразить истину в последней инстанции, тем более что последней, вообще говоря, и не существует. Мы погружены в нарративы и повествования, и различия между ними, положа руку на сердце, мало что значат как таковые. Поэтому ученые - это такие же люди, как и все прочие, но со странной верой в свою правоту.

На этом мы завершаем разбор тех факторов, которые созидают современную картину мира. Мы больше чем уверены, что перечислили не все. Так, например, упоминавшаяся вера, которая предшествует любому процессу познания, явно заслуживает больше места и времени. Тем не менее, чтобы не делать наш текст излишне большим, мы вынуждены закончить.

Здесь мы откажемся от подведения итогов, оставив их заключению. Поступаем мы так вполне осознанно и даже нарочно. Читатель, если, разумеется, он или она захочет этого, сделает выводы самостоятельно. В свою очередь, заметим лишь, что мы не пытались объять необъятное. Мир науки и шире, и интереснее, чем наша краткая о нем зарисовка, но мы очень надеемся, что смогли, по крайней мере, набросать его общие черты. Спасибо, что были с нами и не бросили нашего совместного путешествия вплоть до - почти, конечно - самого конца.